Питер Абрахамс - Горняк. Венок Майклу Удомо
— Посидим немного под открытым небом, — сказал Мхенди. — Если кто-нибудь появится, мы заметим его прежде, чем он нас. Трава высокая.
Они сели в траве. Здесь, на краю джунглей, цикады уже настраивали свои скрипки, готовясь к ночному концерту.
— Какое красивое небо, — сказал Мхенди.
Мария подняла глаза.
— Очень. А говорят, там ничего нет.
— Ничего. Над нами космическое пространство… А в нем звезды и планеты, такие, как наша земля.
— Я так жалею теперь, что мало училась в школе. Я бы знала больше, и тебе было бы со мной интереснее. Женщина должна понимать все, что интересует ее мужа, а то недолго и потерять его.
— Меня ты не потеряешь, дитя мое.
— О, Мхенди… — она спрятала лицо на его груди.
— Милая моя. — Он повторил эти слова несколько раз, крепко прижимая ее к себе.
Немного погодя Мария подняла голову. Она посмотрела туда, где была Плюралия.
— Можно мне как-нибудь пойти с тобой?
— Я думал об этом. Ты можешь поселиться в какой-нибудь деревне. Белые никогда не догадаются, что ты не наша.
— А твой народ? Не забудь, что я им чужая. Ты знаешь, у нас никогда не позволили бы Удомо взять в жены женщину из другой страны, пусть даже черную.
— У нас не так, милая. Для нас не имеют большого значения законы племени. Чужестранец, если он друг, всегда встретит привет и ласку. Мы не считаем человека врагом, оттого что он родился не на нашей земле. Мы ведь и белых считаем врагами только потому, что они отняли у нас свободу. Тебя встретят ласково: ведь ты моя жена. Мой народ говорит: все африканцы братья. А вожди моего народа считают, что все люди братья.
— Ты в самом деле думаешь, что они полюбят меня?
— Конечно. Полюбят, как я полюбил.
— Скорее бы пришел этот день, Мхенди.
Внезапно, как это бывает в Африке, надвинулась темнота.
Они вернулись в лагерь. Пока Мхенди разжигал костер, чтобы отпугивать непрошеных посетителей из джунглей, Мария готовила ужин. Им не пришлось долго возиться. Перед уходом Джозеф обо всем позаботился.
После ужина они сидели рядом и разговаривали сдержанно и неторопливо, как разговаривают немолодые уже люди, постигшие истинный смысл любви. Он рассказывал ей о странах, в которых побывал, о людях, с которыми встречался, о своих друзьях.
Она сидела, опершись о его колено. А когда он замолкал, спрашивала его о чем-нибудь, и он снова пускался в воспоминания.
Это была минута величайшей духовной близости. Вот почему Мария так хотела, чтобы отряд Джозефа ушел. Только оставшись вдвоем, они могли познать ее.
Они разговаривали, пока костер не догорел и угли не подернулись серым пеплом. Тогда Мхенди принес еще сучьев, положил их так, чтобы костер горел подольше. Потом они пошли в палатку и легли спать…
Его разбудил крик Марии. Сон мгновенно слетел с него. Он сел. Яркий свет слепил глаза.
— Только без глупостей, Мхенди, — сказал чей-то голос.
— Кто вы? — Но он уже знал кто. — Фонарь…
— Извините.
Луч света сбежал с его лица и осветил самодельный столик, стоявший у походной кровати. Кто-то чиркнул спичкой и зажег керосиновую лампу.
Над ними стоял высокий белый с худым лицом. Мария, дрожа от ужаса, цеплялась за Мхенди. Он почувствовал, как напряглось ее тело. Сейчас она опять закричит.
— Мария!
Его суровый голос сдержал ее. Он взглянул на белого.
— Вы окружены, Мхенди.
— Как вы нашли… — И вдруг он понял. Удомо! Последний разговор с ним! Ведь Удомо все объяснил ему. И он сам нарисовал эту проклятую карту.
— Вижу, что вы догадались, — сказал белый.
Мхенди овладел собой.
— Можно нам одеться?
Белый пристально посмотрел на него, затем круто повернулся и вышел. Мария тихонько всхлипывала. Мхенди помог ей встать.
— Одевайся, Мария. Быстрее.
Едва он отпустил ее, она снова повалилась на постель.
— Мария, Мария! — Он тихонько потряс ее за плечо.
Белый просунул руку в палатку. В руке была бутылка коньяка.
— Дайте ей глотнуть.
Мхенди взял бутылку и влил немного коньяка в рот Марии. Потом стал одеваться.
— Одевайся, Мария.
Он дал ей еще коньяка. А сам лихорадочно пытался собраться с мыслями. Бесполезно. В голове звучал последний разговор с Удомо. Одевшись, он заставил Марию сделать еще глоток. Она не хотела, но он настоял. Понемногу ее глаза стали осмысленными.
— Одевайся, Мария.
Она хотела что-то сказать, но не могла произнести ни слова. Он обнял ее. Она прижалась к нему. Ее пальцы больно впились в его тело.
— Ты должна одеться, — повторил он.
— А вы оделись? — спросил белый.
— Да.
— Оставьте ее и выходите.
Ему пришлось силой — причиняя боль — оторвать Марию от себя.
— Пожалуйста, одевайся, Мария.
Она опустилась на колени.
— Мхенди… — Из горла ее вырывались нечленораздельные звуки.
Он вышел. Лагерь был заполнен белыми. Они разожгли костер. Двое варили кофе. Главный — тот, что входил в палатку, — стоял в ожидании.
«Если бы я мог сейчас думать. Если бы только я мог думать. Думать! Думать!»
— Садитесь, — сказал белый.
Мхенди сел у костра. Белый сел рядом.
— Кто эта женщина?
— Она не имеет никакого отношения…
— Ваша жена?
Пляшущие языки пламени освещали их лица. Остальные белые наблюдали за ними издалека.
— Да.
— Жаль. Мы рассчитывали застать вас одного.
— Надо было мне предупредить моего друга, — с горькой усмешкой сказал Мхенди.
— Надо было, Мхенди. Она что, с той стороны?
— С той. Поверьте мне, она не имеет никакого…
— Не беспокойтесь. Мы ей ничего не сделаем. Вот только как она доберется обратно, об этом действительно стоит побеспокоиться.
У Мхенди вырвался стон.
— Не можете же вы бросить ее здесь. Возьмите ее с собой. Потом переправите домой.
— Знаете, сколько это будет стоить? Нет, Мхенди, нам ваши забавы и так влетели в копеечку… А за развлечения приходится платить, особенно имея таких друзей, как ваши. — Белый встал. — Вы свое по земле отходили, Мхенди. Держитесь вы мужественно, как я и ожидал. — Он понизил голос. — Если это утешит вас, могу сказать, что я шел сюда без особого удовольствия. Однако…
Мхенди тоже в стал. Странно, он был совсем спокоен.
— Мой народ все равно будет свободным.
— Со временем — да! Но нам приходится думать о сегодняшнем дне. Вы обратили внимание, Мхенди, что я не стал вас ни о чем спрашивать? Не оскорбил допросом.
Мария, уже одетая, вышла из палатки. Она кинулась к Мхенди и обняла его.
— Мхенди…
— Я должен оставить тебя одну, Мария. Прости меня!
— Ведите его! — скомандовал белый.
Двое подошли к Мхенди и взяли его за руки.
Главный оторвал от него Марию. Мхенди повели прочь. Офицер держал бившуюся у него в руках женщину.
Мхенди шел между двумя белыми. Он знал, что это его последний путь. Последние минуты его жизни. Его удивило собственное спокойствие. «Откуда оно», — подумал он. И вдруг обнаружил, что опять может думать. Наверное, в глубине души я был готов к тому, что сейчас произойдет, примирился с этим. Иначе не был бы так спокоен — ведь я совсем не храбрый.
Он споткнулся. Один из белых поддержал его.
А ведь Удомо сказал, что предаст меня. Ясно сказал, а я не понял. Спросил, как бы я поступил на его месте. И я ответил. Но зачем же понимать так буквально? Я бы никогда не пошел на такое, что бы я там ни наговорил ему. А может, пошел бы?.. Кто знает? Такие вещи можно решить, только когда с ними столкнешься, как столкнулся Удомо… Теперь уже скоро. Очень скоро. Как это люди молятся? Господи, я исполнил свой долг, я пытался помочь своему народу стать свободным и за это умираю. Какая же это молитва? Что такое молитва? Мария! Господи, прошу тебя, спаси и сохрани Марию. Ее единственная вина в том, что она полюбила меня. А моя вина в том, что у меня не хватило сил расстаться с ней. Спаси и сохрани ее, прошу тебя!
Они уже вышли из джунглей и шли в высокой траве по направлению к деревне. Слева и справа горели фары грузовиков. А перед ними расстилалась Плюралия.
Я умру на воле, под открытым небом, и луна будет свидетельницей моей смерти.
Солдаты остановились. Остановился и он. Он слышал, как кричала Мария. Бедная Мария! Женщина, рожденная для скорби. Так сказано о матери Иисуса.
Один из белых сунул что-то ему в руки. Автомат, который оставил Джозеф.
Значит, вот как это произойдет… Пули из него, конечно, вынуты.
— Идите, — сказал белый.
Он расправил плечи и пошел вперед. И тут его обуял страх. Он ощущал его каждой клеточкой своего тела. Ему было страшно, как никогда в жизни. Бежать, бежать! Ведь это смерть… Навсегда… Мария! О боже…
