Питер Абрахамс - Горняк. Венок Майклу Удомо
— Ты кончил?
«Он слишком ненавидит меня», — подумал Удомо.
— Ладно. Но ты понимаешь, что в стране тебе оставаться нельзя?
Горькая усмешка покривила губы Мэби.
— Можешь не бояться — болтать я не стану.
Удомо невесело улыбнулся:
— А если и станешь, кто тебе поверит? Во всяком случае, я найду способ заставить тебя молчать. Ты, надеюсь, не думаешь, что я позволю тебе загубить все мною сделанное. Я любил Мхенди. Тебя я не любил никогда.
— Я бы хотел повидать своих перед отъездом. Ты не можешь запретить мне сделать это.
— Не могу? Ты улетишь первым самолетом. Кажется, сегодня вечером есть рейс. Ты уедешь лечиться. Вчера вечером у тебя был острый приступ безумия. Твой слуга, если надо, подтвердит это. Ты будешь отсутствовать очень долго, так долго, что в конце концов мне придется передать твое министерство кому-нибудь другому.
— И ты не боишься, что я расскажу обо всем в Англии?
— А что ты можешь сказать? Какие у тебя доказательства? Не забудь, что у тебя был приступ. Этим можно многое объяснить. Но ты не станешь болтать, Мэби. Ты ведь тоже хочешь быть патриотом, но желаешь при этом уберечь свою драгоценную душу. Ты прекрасно знаешь, что я не мог иначе. Но тебе лишь бы самому рук не замарать. Грязную работу пусть делает подлец Удомо. Тоже мне «оплакиваю Мхенди»! Очень ему это нужно! Ладно, уезжай, Мэби, — блюститель нравственности! Мне некогда сочувствовать тебе. Я должен делать дело. Смотреть на тебя тошно! Уезжай… — Он пошел к своему столу и сел.
Мэби сделал несколько шагов к двери.
— Мэби!
Мэби остановился и ждал, не поворачивая головы.
— Можешь ненавидеть меня, сколько душе угодно. Но ведь это твоя страна! Африка! Останься и помоги мне — ради нее…
Мэби взялся за дверную ручку.
— Тогда убирайся, идиот проклятый! — взорвался Удомо.
Дверь за Мэби захлопнулась. Некоторое время Удомо сидел, глядя на дверь. Затем открыл ящик, достал коробку сигарет. Откинулся на спинку кресла и глубоко затянулся. Надо чем-то успокоить нервы. Он понимал, что рано или поздно начнет пить, чтобы забываться хоть на время. Рано или поздно. Чем позже, тем лучше… Управлять страной — не в бирюльки играть. Каким бы помощником был Мхенди, родись он в Панафрике, а не в Плюралии… Боже, как я устал… А впереди столько дел. Нелегко на своем горбу тащить страну через огромную пропасть, отделяющую вчерашний день от сегодняшнего…
Он потушил окурок и позвонил секретарю.
«Если бы со мной была Лоис, какое это было бы счастье», — успокаиваясь, подумал он.
Селина, Эдибхой
Удомо нажал на гудок и подождал. Молодых людей, которые по ночам охраняли его резиденцию, нигде не было видно. Он снова дал сигнал. Куда они делись? А может, Селина и партия решили, что больше нет необходимости охранять его дом? Интересно будет узнать — почему.
По темной аллее прибежал старший слуга и открыл ворота. Удомо въехал в сад. Слуга запер за ним ворота. Удомо вылез из машины и быстро зашагал по ступенькам крыльца в дом. Слуга что-то крикнул ему вслед, но он не расслышал. Он вошел в гостиную и остановился в дверях как вкопанный. В гостиной сидели Эдибхой и Селина. Очевидно, они уже давно ждали его. Он заставил себя улыбнуться. Их лица остались бесстрастными. Селина в упор смотрела на него. Эдибхой сначала избегал его взгляда, потом поднял глаза, и едва заметная улыбка мелькнула на его лице.
«Как он разжирел, — подумал Удомо. — Не в меру ест, не в меру пьет». И снова — в который раз — отметил про себя, как неприятен стал ему Эдибхой. Он вынул из кармана сигареты и медленно прошел в комнату. Взгляд Селины скользнул по портсигару, затем снова остановился на его лице. Он сел напротив них.
— Ты не ждал нас? — сказала Селина.
— Уже поздно. — Он посмотрел на часы. — Скоро час.
Вошел слуга.
— Можно предложить вам что-нибудь? — спросил Удомо.
— Мне ничего не надо, — сказала Селина.
— Мне тоже, — проронил Эдибхой.
«Значит, дело серьезное», — подумал Удомо.
— Можешь идти спать, — сказал он слуге.
Они подождали, чтобы слуга ушел, затем Селина спросила:
— Хорошо повеселился с белыми?
— Вы об этом приехали разговаривать? — спросил Удомо.
— И об этом тоже.
— Существует правило насчет личных контактов, — сказал Эдибхой.
— Уже поздно, я устал, — ответил Удомо.
— Мы тебя давно дожидаемся, — сказала Селина.
— Созовите завтра заседание исполнительного комитета, там поговорим. Я объясню свое поведение.
Селина скрестила руки на груди.
— Мы поговорим сейчас, Удомо. В прежние времена мы могли разговаривать втроем. Я хочу поговорить так, как мы говорили тогда.
— Хорошо. Только давайте отложим этот разговор до завтра. Я очень устал.
— И все же мы будем говорить сейчас.
«Ну что ж, значит, карты на стол», — подумал Удомо и закурил сигарету.
— Ты тоже на этом настаиваешь, Эди?
— Да.
— Тогда давайте разговаривать. — Он откинулся на спинку кресла и ждал настороженно и внимательно.
— Ты предал нас, — тихо сказала Селина.
Удомо перевел взгляд на Эдибхоя.
— Ты тоже так думаешь, Эди?
— Мы оба так думаем, — сказала Селина. — Поэтому мы и пришли вместе.
— Это так, Эди?
Наконец-то Эдибхой взглянул ему прямо в глаза. Широкая улыбка расплылась по его лицу. Но глаза оставались холодными.
— Да. Ты предал нас.
— Так… Вы говорите «ты предал нас». Кого это «нас»? И в чем заключается мое предательство?
У Селины сверкнули глаза.
— Ты что, финтить вздумал? У белых научился?
— Нет, Селина, финтить я не вздумал. Ты обвиняешь меня. И я хочу знать, в чем, собственно, моя вина. Только и всего.
— Хорошо, Удомо. Я скажу тебе. Ты спрашиваешь, кого ты предал. Ты предал меня. — Теперь в ее голосе не было и следа волнения, он был ровным, спокойным. — Ты предал меня. Я сделала тебя премьер-министром, а ты предал меня. Ты сам знаешь, каким ты был, когда пришел ко мне на рынок восемь лет назад. А сейчас ты премьер-министр. Только потому, что я не прогнала тебя тогда.
— Но в чем же мое предательство?
— Ты спрашиваешь, в чем?
— Да, спрашиваю. Я хочу знать.
— Не обращайся со мной как с ребенком, Удомо.
— Обвиняемый имеет право знать, в чем его обвиняют.
— В нашей стране сейчас больше белых, чем было в те времена, когда здесь хозяйничали англичане.
— Они нужны нам, нам нужны их знания и опыт.
— А как же твое обещание, что они не будут править страной?
— Они и не правят ею. Правим мы. Тебе это должно быть известно, Эди.
— Я больше в этом не уверен, — сказал Эдибхой. — Правда, мы — министры. Мы составляем кабинет. Мы утверждаем законы, но все строительство, вся тяжелая промышленность в руках белых. Они правят нами посредством капитала. Ты сам это знаешь. Потому тебе и приходится закрывать глаза на их клубы, куда не допускаются черные. — Повсюду в стране — на фабриках, на стройках, на строительстве дорог — белые командуют, а черные работают…
— Совсем как на родине Мхенди, — вставила Селина.
— А сколько денег уходит на выплату белым дивидендов? Об этом ты никогда не говоришь, земляк, не говоришь даже членам своего кабинета. Почему?
— Задай мне этот вопрос на заседании кабинета, Эди, и я отвечу тебе.
— Значит, мне нельзя доверять? — спросила Селина.
Удомо старался побороть огромную усталость, навалившуюся на него.
— Что вы еще имеете против меня?
— Ты не хочешь отвечать нам? — сказала Селина.
— Вы пришли затем, чтобы говорить, а не затем, чтобы слушать.
— Слишком уж ты надеешься на себя, Удомо.
— Нет, Селина, не так уж я на себя надеюсь. Просто я хорошо понимаю вас.
— И не считаешь нужным оправдываться?
— В чем? В том, что я строю страну? Что посылаю детей в школы, открываю больницы, борюсь с невежеством и предрассудками?
Селина встала. С годами она похудела, подобралась, темное лицо теперь еще больше походило на маску. Эдибхой тоже встал.
— Ты не прогонишь отсюда белых? — спросила Селина.
— Пока я в них нуждаюсь — нет!
— Ты будешь и дальше уничтожать наши старые обычаи?
— Те, которые мешают прогрессу, безусловно.
— Ты не изменишь своего решения послать Эдибхоя послом за границу?
— Не изменю. Он мне нужен там.
— А может, ты просто хочешь ослабить своих врагов?
Удомо усмехнулся и кивнул. Что ж, игра пошла в открытую.
— Да. Не без этого. Но, главным образом, потому, что там он нужнее. — Удомо встал, подошел к столику и налил себе немного виски. — Может, все-таки выпьешь, Эди?
Эдибхой облизнул губы, но отрицательно покачал головой. Удомо одним глотком выпил виски и сморщился. Какая гадость! А вот пью… Господи, до чего я устал.
