Коллектив авторов - Сцены частной и общественной жизни животных
– Мог поспорить, что этим все кончится! – воскликнул Пересмешник. – Чернила, одни чернила. Что же – третий том? а затем четвертый, пятый, и так до восьмого, а затем до сотого, пока всем это не надоест хуже горькой редьки. Нашли что предложить! Вы забыли, любезнейшая, что приедается все, а хорошие вещи в первую очередь. Еще строчка, и у вас останутся только те подписчики, которым вы станете посылать книгу бесплатно, – да и они того и гляди откажутся ее получать.
– Браво! – закричали со всех сторон. – Довольно бумаг! Довольно слов! Долой болтунов!
В зале была всего одна чернильница, и ту разбили.
– Здесь стало нехорошо, – сказала Куница Лису. – Нет пророка в своем отечестве; пора нам позаботиться о себе, любезный друг.
А в других углах между тем слышалось вот что:
– Все шло как нельзя хуже, – говорил Бык.
– Я орошал море слезами, – тосковал Краб.
– Ни море, ни землю это нисколько не тронуло, – отвечала Лань.
– Так заведено от века, – прибавила Птица-печальница.
– Даже слепцам даны глаза, чтобы проливать слезы, – всхлипнул Крот.
А поодаль Соловей пропел:
– Нашему миру недостает гармонии.
– Отваги, – сказал Лев.
– Ярости, – сказал Тигр.
– Ненависти, – сказал Волк.
– Аппетита, – сказал Паразит.
– Смирения, – проблеял Баран.
– Все это вздор, – сказала Голубка. – Нам недостает любви. Если бы мы любили друг друга!
– Возможно, вы правы, – сказал Голубке Соловей. – Но вас никогда не поймут, потому что мы друг друга не любим.
Наконец все решили дать слово Лису.
– Господа, – сказал он взволнованно, – к чему сводить счеты? Если мы не сделали ничего путного, наша ли в том вина? И потом, разве научить народ читать – такой пустяк?
– Нам нужно сено, а не книги, – сказал Осел, затягивая пояс.
– Как! и ты, Осел! и ты отрекаешься от науки! – горестно произнес Лис.
Осел покраснел до ушей, а Скворец, который имел несчастье попасть в клетку, потому что его приняли за редкую Птицу, воскликнул:
– Фу! фу! и еще раз фу! Сено хорошо только для таких, как вы. А нам нужна воля!
– Свобода! свобода! – закричала вся толпа.
– Свобода – это когда у тебя всегда вдоволь еды и питья, – сказал Хряк.
– Замолчите, – презрительно произнес варшавский Орел. – Только те, кто готов за нее умереть, знают, что такое свобода[746].
– Умоляю вас, не торопитесь! – сказал Лис. – Прогресс поспешает медленно; целый век может прирасти одной маленькой соломинкой… Древо свободы, быть может, уже посажено…
– Но еще не расцвело, – подхватил Медведь, внезапно явившийся перед толпой, опираясь на посох. – И тем более не дало плода, – прибавил он, демонстрируя всем свою осунувшуюся морду и исхудавшие бока. – Я голоден и с утра ничего не ел. Мой сторож меня обворовывает!
– Какой ужас! – закричали все хором.
– Ах вот как! я тебя обворовываю! – произнес тут некий голос, и все с ужасом поняли, что голос этот принадлежит Человеку, а именно сторожу Ботанического сада. – Я тебя обворовываю, а ты этим хвалишься!
Но тут нужно на время прервать наш рассказ и кое-что пояснить. Поскольку предатели отыскиваются везде и, как ни больно это признать, отыскались они, по всей вероятности, и среди звериных редакторов и подписчиков, с некоторых пор человеческие власти были осведомлены обо всем, что происходило в Ботаническом саду, и ежедневно наблюдали за ходом событий.
Пока Звери только писали, рисовали и болтали, их не трогали, хотя время от времени и вставляли им в колеса палки цензуры; но когда выяснилось, что вот-вот соберется новая Ассамблея, которая, весьма возможно, породит жаркие споры и увенчается резкими резолюциями, к месту сбора подтянули, по слухам, чуть ли не половину парижского гарнизона!
Именно этим, вне всякого сомнения, и объяснялось появление сторожа, прервавшее ход звериных дебатов.
– Черт подери! – сказал сторож, внезапно войдя в залу примерно так же, как некогда короли входили в парламент, с кнутом в руке[747], – черт подери, любезные друзья, мне смешно на вас смотреть. Как! вы можете быть уверены, что до конца ваших дней вас будут содержать, кормить и поить за государственный счет, а затем из вас сделают чучело! вас поставят под стекло! снабдят ярлыком! и номером! – и все это совершенно бесплатно… – а вы смеете жаловаться! плести заговоры!.. – Твари вы неблагодарные, имейте в виду, что я отдал бы все, что мне дают, а в придачу и то, что я беру сам, чтобы занять место ничтожнейшего из вас.
С этими словами он и его помощники, орудуя кто кнутом, а кто и настоящим оружием, захватили заговорщиков, не ожидавших такого развития событий. Сделать это оказалось, увы, не трудно: большинство Животных отгрызли себе когти, чтобы взяться за перо, и не смогли оказать ни малейшего сопротивления. По прошествии часа на свободе не осталось ни одного из грядущих освободителей звериной нации; а когда за ними закрылся последний засов, сторож вновь взял слово:
– Вы суетились, – сказал он, – вы говорили, писали, вас печатали, вас читали… и все кончилось ничем. Иначе говоря, все идет по правилам. И, разрази меня гром, вы должны быть довольны.
Таким образом был положен конец славной революции; другого надгробного слова, кроме только что приведенной бранной фразы, она не удостоилась, а может, и не заслужила.
Говорят, что еще несколько дней после этого к дверям бывшей редакции приходили разные странные особы, из тех, что всегда являются слишком поздно; дорога, вероятно, обошлась им недешево, ибо, судя по их виду, они явились едва ли не из края антиподов… куда их и отправили обратно.
– Будь мы здесь во время революции, – говорили эти скромные Животные, – мы бы не сдались так скоро!
На них никто не обращал внимания. Те, кто крепок задним умом, – орешек не слишком крепкий.
Продолжение и окончание последней главыНо это еще не все!
Господин префект полиции, узнав, что несколько Людей не постыдились принять участие в этом глупейшем предприятии и поставить свои перья на службу Животным, отправил домой к каждому из них не меньше полудюжины своих достойных подчиненных.
Несчастные, говорят, еще не успели толком проснуться – ибо все они поздние пташки, – как были схвачены и доставлены в префектуру полиции!
Там представитель государства, взявший их под арест, вытащил из кармана лист гербовой бумаги и, нацепив перевязь, продекламировал следующее:
Мы, префект полиции, и проч., и проч.
Поскольку было доказано, что господа… (следуют имена, числом одиннадцать) не постыдились стакнуться с Животными, заимствовать их идеи, их язык, а порой и их ум;
поскольку по их вине человеческое общество едва не пошатнулось в своем основании;
мы приказываем, чтобы вышеупомянутые завтра же подверглись наказанию, совпадающему с их преступлением, то есть чтобы с ними обращались, как с Животными (сами виноваты!), доставили их в зверинец Ботанического сада и рассадили по клеткам, каждого на место того Животного, чьим толмачом и адвокатом он стал.
N.B. Ввиду того что вышеупомянутые, по всеобщему убеждению, употребили во зло право писать, под страхом самых суровых кар запрещается передавать им перья, чернила и бумагу.
Кроме того, поскольку правительство обязано содержать их в довольстве… (тут иные из узников утирают набежавшую слезу), запрещается также бросать им какой бы то ни было корм; кусочки сахара, булочки, ржаные хлебцы – все это находится под строжайшим запретом.
Однако в виде особой милости тем из их старых друзей, которые не боятся быть покусанными, разрешается время от времени угощать их сигарой – но не контрабандной.
Извещение
Клетки будут открыты с полудня до двух часов пополудни, при благоприятной погоде.
Рекомендуем любознательным посетителям не слишком сильно дразнить новых обитателей зверинца, ибо, несмотря на все взятые меры предосторожности, это небезопасно.
Когда этот жестокий приговор был приведен в исполнение, оказалось, что две клетки пусты.
Как всегда, от карающего меча закона ускользнули те, кто больше всего виноват. Господина Гранвиля в клетке не было. Не было там и господина Сталя. Что касается первого, то на него не осмелились поднять руку; тот, кто внушает страх, внушает и уважение. Что же касается второго, то его, сколько ни искали, так и не нашли, и пришли к выводу, что у него нет местожительства, да и личности у него тоже нет, и вообще он настоящее Животное, решившее, забавы ради, на время притвориться Человеком.
«Право слово, сударь, – сказал издателю крамольной книги комиссар полиции, когда терпение его истощилось, – издатель отвечает за свои издания. Либо выдайте мне того, кого я ищу, либо я арестую вас самого». И недолго думая взял под арест господина Этцеля. «И учтите, – сказал полицейский комиссар, закрывая за господином Этцелем дверцу клетки, предназначенной для господина Сталя, – что пока настоящий преступник не попадет к нам в руки, мы будем поступать с вами так, как если вы были им, а он – вами»[748].
