Джуд Морган - Тень скорби
Недавно и без лишних промедлений мистер Ньюби опубликовал второй роман Энн «Незнакомка из Уилдфелл-Холла» и сейчас усердно стимулирует его продажи. Он добился его публикации в Америке — в качестве нового романа Каррера Белла, автора «Джен Эйр», который, вероятно, как следует из высказываний мистера Ньюби, также является автором «Грозового перевала». Выпущенное «Смит, Элдер и Ко» письмо ранило и жалило, вежливо требуя объяснить, что, черт побери, происходит. Они не представляют, чтобы Каррер Белл мог так неискренне действовать у них за спиной, но если бы была возможность получить его категорические заверения…
— Но это не твоя вина, — возражает Энн. — Это наш мистер Ньюби ведет себя, как… как, впрочем, и всегда вел. Уверена, он не желает зла. Просто он чересчур предприимчив…
— Мистер Ньюби причиняет зло, желает он того или нет, — говорит Шарлотта. — Вредит нашей репутации. Если так пойдет и дальше, нам, как писателям, больше никто не будет доверять. До тех пор пока мы скрываем наши имена, этот риск будет существовать. Нам придется выйти из тени и сказать, кто мы.
Эмили хмурится.
— О, я знаю, что это. Смотрите на меня, любите меня, любите, пожалуйста…
— Это наш хлеб, — отрезает Шарлотта. — И наша жизнь.
— Говори за себя.
— Хорошо, да, я говорю за себя, когда утверждаю, что писать для меня значит жить. Это то, за что мы боролись. Мы силились освободиться от работы гувернантками и школьными учительницами, мы боролись за право добиться большего, и теперь, когда эта… эта награда случилась на нашем пути, лично я не собираюсь ее отпускать. И уж точно не позволю, чтобы ее забрали обманом. Я скорее прокричу свое настоящее имя с верхушки собора Святого Павла, чем соглашусь на это.
Эмили берет Энн за руку.
— Пойдем, Энн. Не бойся, просто Шарлотта немножко сошла с ума…
— Нет. — Мягко, но решительно Энн высвобождает руку. — Нет, Эмили, я не хочу быть жертвой обмана, и ты, конечно, тоже. Я горжусь своей работой. Я знаю, что в ней множество слабых мест, но все равно горжусь ею и хочу продолжать. Как ты думаешь, Шарлотта, что нам предпринять?
Шарлотта колеблется, наблюдая за сестрами. Ощущение очень похоже на то, как бывает, когда стихает ночной ветер: сжатый камень и древесина дома со скрипом расслабляются, так что становится осязаемым переход силы.
— Если вы хотите покончить с ложью, — говорит она, — и сделать так, чтобы каждая сторона понимала, на что может рассчитывать, нужно доказать, что Беллы — это три отдельных человека.
— Когда-то мы ими не были, — замечает Эмили, отходя к окну. За стеклом безумный летний день Хоуорта — битва солнца, дождевых туч и града.
— Значит, мы должны ехать в Лондон. Придется предъявить себя во плоти нашим издателям. Думаю, это… это должно было рано или поздно произойти. Мы не смогли бы вечно сохранять анонимность.
— Смотря как сильно ты этого хочешь, — доносится голос Эмили, приглушенный стеклом.
— Что ж, я не против, — говорит Энн. — По крайней мере, хотя и против, но предпочту сделать вид, что наоборот. Я никогда еще не бывала в Лондоне, поэтому вылазка в логово волков только придаст новизны. Или страха.
— Ах, уж если говорить о волках, то в их роли скорее оказываемся мы, — подхватывает Шарлотта. — В буквальном смысле волки, которых выставят на всеобщее обозрение и заработают на этом…
— Прекрати! — восклицает Эмили. — Не подливай масла в огонь. Энн, подумай, подумай, что ты делаешь.
— Я думала, Эмили, — отвечает Энн. — До сегодняшнего дня я много размышляла над этим вопросом. — Ее лицо неподвижно и серьезно, когда она добавляет: — Знаешь, я не поддаюсь мимолетным импульсам.
— Значит, ты собираешься поехать и представить себя, как выставочный экспонат, как визитную карточку, которую рассматривают, лапают, а потом выбрасывают…
— Мне это видится иначе, — говорит Энн; на этот раз перемещение сил, кажется, заставляет дрожать землю под ногами. — Я еду туда, чтобы просто быть собой. В конце концов, я не Эктон Белл: я Энн Бронте. Но я была бы гораздо счастливее, если бы ты тоже поехала, Эмили. Поедешь? Это бы прояснило всю историю с Беллами. И ты помогла бы мне, если бы поехала. В конце концов, ты, в отличие от меня, уже путешествовала.
— Боже правый, теперь я вижу, что ты помешалась. Пытаешься победить меня лестью, — холодно произносит Эмили, бледная и суровая. — Делай что хочешь. А меня оставь в покое.
Точно кошка, которая собралась на охоту, Эмили выходит из комнаты.
— Папа, нам нужно ехать в Лондон, мне и Энн. У нас неотложное дело с издателями.
— Лондон? Но, дорогие мои, я не могу поехать с вами. Такие путешествия мне теперь не под силу.
— В этом нет нужды, папа. Ты забыл, что я уже самостоятельно ездила в Европу.
— Конечно. — Папа почему-то выглядит слегка раздраженным после ее слов. — В таком случае присматривай за малышкой Энн. Вы отправляетесь рано утром?
— Нет, папа… мы хотим выехать сегодня… после чая. Мы послали чемодан на вокзал в Китли. Сядем на вечерний поезд. Мы бы поехали раньше, но… но пришлось обсудить этот вопрос с Эмили.
— Ясно, — отвечает папа, и Шарлотта, глядя на него, задумывается, а все ли так ясно ему, не затмевает ли какая-нибудь катаракта его острый ум. — Что ж, все это очень внезапно, но, пожалуй, пора привыкать к тому, что вы меня удивляете. Остается вопрос, где остановиться. Советую вам снова выбрать «Чапте кофихаус». Я не знаю в Лондоне лучшего места.
«Это единственное место в Лондоне, которое ты знаешь», — думает Шарлотта и на какой-то странный миг чувствует себя старше отца.
Эмили провожает сестер до «Белого льва», разделяя с ними, по крайней мере, сырость и дождь. Летний хоуортский день завершается гневом и абсурдом, умудряясь одновременно сотворить шквальный ветер, грозу и даже пятна мокрого снега. «Такого вы в своем драгоценном Лондоне не получите, верно?» — словно бы говорит он.
— Только обещайте… — начинает Эмили и прикусывает губу. — Простите, вы уже пообещали.
— Мы не расскажем о себе ничего лишнего. Только то, что необходимо для разъяснения правовой ситуации, — говорит Шарлотта, стараясь, чтобы голос не выдавал ее утомленности. — Я обещаю.
— Мы вернемся как можно скорее, — добавляет Энн, целуя холодное гладкое лицо Эмили.
— Сделав это, — произносит Эмили (тут мускулы на ее лице дрогнули: то ли от улыбки, то ли от холода), — вы никогда уже не сможете по-настоящему вернуться.
В Лидсе они решают действовать в соответствии со статусом знаменитостей и покупают билеты первого класса. Они усаживаются, расправляя мокрые юбки в пугающем комфорте стеганой кожи и лака. Шарлотта ожидала, что ночной поезд окажется долгим тарахтением сквозь безымянную темноту, но каждый город и поселок по меньшей мере кажется наполовину живым. Свет разливается по склонам холмов, платформы звенят торопливыми голосами, кони бьют копытами, бидоны с молоком катятся и катастрофически сталкиваются друг с другом. Поднятый фонарь выхватывает кричащее, смеющееся лицо носильщика в незабываемых деталях, так что можно разглядеть каждую морщинку и волосок щетины, — внезапный портрет пером и чернилами. Наконец холмы начинают уступать место равнинам и железная дорога продвигается вперед уже без триумфального преодоления искусственных лощин, туннелей и мостов: север остается позади. Шарлотта и Энн опираются друг о друга, каждая зевает и, потирая усталые глаза, признается, что сон невозможен.
— Так много людей, — говорит Энн, когда поезд проезжает мимо очередной толчеи крыш и дымоходов. — Конечно, ты знаешь, что в мире много людей, но по-настоящему не задумываешься об этом — об этих тысячах и тысячах… Даже если не быть такими, как мы, то есть будучи очень общительными, за всю жизнь можно встретить лишь незначительное число людей.
— Лично — да. Но для нас с нашими книгами все иначе. Через них нас может узнать гораздо больше людей, чем нам когда-либо удастся встретить. А это мысль, не находишь?
— Узнать нас, — эхом отзывается Энн. — Не возражаю. Я предпочитаю роль объекта… Но если судить нас… Это тяжелее, хотя и подстегивает к движению вперед. Надеюсь, люди не станут думать, что два романа — это все, на что я способна. Мне по-прежнему кажется, что отчасти я лишь пробую силы. Я хочу пойти гораздо дальше, глубже… — Энн несмело сжимает руку Шарлотты. — Знаю, ты думаешь, что «Уилдфелл-Холл» был поворотом не туда. Но я должна была его написать.
— Просто он такой… тягостный. Такой беспощадный. Когда этот человек катится в пропасть… Это Брэнуэлл?
— Возможно. В каком-то смысле это все мы — когда опускаем руки.
«О, — думает Шарлотта, — я не опущу рук, только не я». Дорога к Лондону оживляет давние болезненные воспоминания: о временах, когда Лондон был только остановкой на пути к истинному назначению, назначению ее жизни — Брюсселю. Нет, она, конечно, не опустит рук. Она уже очень долго держится из последних сил, как тонущий человек, который хватается за обломок своего корабля и без устали барахтается в воде: только совершенно ясная линия суши на горизонте заставит ее выпустить из рук спасительную деревяшку.
