Джеймс Кервуд - Бродяги Севера (сборник)
В то время как инстинкты Нивы могли бы сразу, одним махом, довести его обратно до реки, намерения Мики оказались лучшими, чем его чувство ориентации. Нива следовал за ним совершенно равнодушно, когда вдруг увидел, что его приятель делает какие-то совершенно ненужные круги, которые медленно, но верно удаляли их в противоположную сторону от опасной реки. Кончилось тем, что не прошло и четверти часа, как Мики окончательно сбился с дороги; он сел на задние лапы, посмотрел на Ниву и сознался в этом низким воем.
Нива застыл на месте. Его маленькие зоркие глаза вдруг увидели какой-то предмет, свешивавшийся в каких-нибудь пяти шагах от них с невысокого куста. Прежде чем познакомиться со зверем в образе человека, медвежонок три четверти своего времени проводил в еде, а тут с самого вчерашнего утра ему пришлось съесть одного только жука. Желудок его был совершенно пуст, и то, что свешивалось теперь с куста, заставляло его от удовольствия глотать обильно появившуюся слюну. Это было осиное гнездо. Несмотря на свою еще такую недолгую жизнь, он уже несколько раз видел, как его мать Нузак подкрадывалась к таким гнездам, срывала их с веток, раздавливала их лапой и приглашала его позавтракать вместе с нею дохлыми осами. Весь последний месяц осы бессменно включались в их каждодневное меню, и они казались ему самым вкусным блюдом. Он потянулся к гнезду; Мики последовал за ним. Когда они находились от гнезда всего только в трех футах, Мики стал испытывать ощущение очень определенного и какого-то особого беспокойства от жужжания ос; Нива же был как у себя дома; рассчитав расстояние между гнездом и землей, он встал на задние лапы, подпрыгнул, отчего у Мики чуть не вылезли на лоб глаза, схватил гнездо передними лапами и сорвал его с сучка.
Тотчас же обеспокоившее Мики жужжание перешло в целый рев, походивший на звук от громадной дровяной пилы. Мать Нивы быстро, как молния, наступала на гнездо своей лапой и сразу же выдавливала из него всякую жизнь, Нива же по своему малолетству был способен только сорвать его и лишь немного помять. Случилось так, что три четверти всех обитателей гнезда находились дома и воинственно вылетели наружу. Прежде чем Нива успел наступить на него лапой во второй раз, осы уже целым облаком успели броситься на свою защиту, и тут-то в дикой агонии завизжал вдруг Мики. Осы опустились ему прямо на кончик носа и повисли. Нива не издал ни звука, но стоял на задних лапах, закрыв передними всю свою мордочку. Мики же, все еще визжа, стал зарываться носом в землю. В следующую за тем минуту все осы принялись за работу. На этот раз Нива уже заворчал и повернулся задом к гнезду, потащив за собою и Мики. Щенок совсем не был способен за ним идти. На каждом квадратном дюйме его нежной кожицы сидело по осе, и он чувствовал, как раскаленные докрасна иглы впивались ему в тело. Но Нива теперь разошелся уже вовсю: его голос превратился в один непрерывный вой, и к этому его басу присоединился тонкий дискант Мики. Получилась такая какофония, что если бы проходил мимо какой-нибудь индеец, то он, наверное, предположил бы, что там танцуют черти.
Теперь уж осы, которые, так сказать, представляли собою конницу, могли бы уж и возвратиться к своей потревоженной неприятелем крепости, так как этот неприятель обратился в беспорядочное бегство, если б не совершенно потерявший голову Мики, который побежал по одну сторону березки, тогда как Нива побежал по другую. Эта неожиданность остановила их обоих на пути с такой силой, что у них обоих чуть не сломались шеи. Увидев это, осиный арьергард напал на них с новой силой. Придя в воинственный азарт, Нива перегнулся и хватил Мики по тому месту на его хребте, на котором было всего меньше волос. Уже полуослепленный и настолько вне себя от боли и страха, что совсем потерял всякую способность соображать и понимать, Мики вообразил, что острые, как бритвы, когти Нивы вонзились ему в спину еще глубже, чем укусы жужжавших так ужасно вокруг него ос, и, испустив отчаянный крик, решил дать ему отпор.
Этот отпор и послужил обоим к спасению. В своей мании постоянно извиваться, как змея, Мики обогнул березку, чтобы напасть на Ниву с другой стороны, и, когда таким образом освободилась сдерживавшая их веревка, Нива бросился искать от него спасения. Мики последовал за тем с громким лаем при каждом прыжке. Теперь Нива уже не испытывал ужаса перед рекою. Инстинкт подсказывал ему, что ему теперь нужна вода и нужна во что бы то ни стало. И с такою же точностью, как Чаллонер двигался вперед, пользуясь своим компасом, он сломя голову помчался по направлению к реке, но, не пробежав и нескольких сот футов, они вдруг наткнулись на небольшой ручей, через который оба могли бы перепрыгнуть. Нива бросился прямо в воду, в которой оказалось около пяти дюймов глубины, и в первый раз за всю свою жизнь Мики охотно погрузился в нее целиком. Долгое время оба лежали, и вода перекатывалась через их спины. Небо стало казаться Мики с овчинку и в глазах у него потемнело, так как он стал пухнуть от самого кончика носа и до самого своего костлявого хвоста. Нива же, будучи жирным, страдал менее. Он еще мог смотреть перед собою, и по мере того, как проходили в этих муках долгие часы, целый ряд воспоминаний пронесся в голове медвежонка. Конечно, все это началось с легкой руки этого зверя в образе человека. Это он лишил его матери; это он посадил его в темный мешок; это он обвязал вокруг его шеи веревку. Постепенно Нива стал считаться с тем фактом, что именно эта самая веревка и была причиною всех несчастий.
Пролежав долгое время в ручье, они наконец вышли из него и нашли мягкое сухое логовище у подошвы большого дерева. Даже для Нивы, у которого вообще было острое зрение, стало казаться в лесу темнее. Солнце уже склонялось к западу, и воздух становился прохладнее. Лежа на животе и положив распухшую голову на передние лапы, Мики жалобно скулил.
Опять и опять Нива смотрел на веревку, точно относительно ее у него зарождалась какая-то мысль. Он плакал. Частью это была у него скорбь по матери, а частью он просто вторил Мики за компанию. Он подлез к щенку поближе, почувствовав вдруг непреодолимое желание иметь около себя кого-нибудь близкого. Ведь не Мики же был виноват во всем! Виноватыми были двуногий зверь и… эта проклятая веревка!
Вечерний сумрак сгустился вокруг них, и, прижавшись еще теснее к щенку, Нива взял в передние лапы веревку. С ворчаньем он потрогал ее зубами. Затем, решившись, стал ее жевать. То и дело он рычал, и в этом его рычании слышалась какая-то особая осведомительная нотка, точно он хотел сказать Мики: «Разве ты не видишь? Я перегрызаю эту веревку пополам. К утру я покончу с ней. Радуйся же! Для нас настанут лучшие дни!»
Глава VII
На следующий день после неприятного приключения с осиным гнездом Нива и Мики встали на все свои восемь одеревенелых и распухших лап, чтобы приветствовать свой новый день в глубине таинственного леса, в который их закинули события предыдущего дня. Дух неукротимой юности все еще не покидал их, и хотя Мики так весь распух от укусов ос, что его худощавое тело и несоизмеримые с ним ноги стали смешны еще более, чем прежде, – он все-таки нисколько не был склонен отказываться от дальнейших приключений.
Морда щенка была теперь кругла, как луна, а вся голова так распухла, что Нива мог бы подумать, что вот-вот она лопнет и разлетится на части. Но глаза Мики, насколько их можно было еще рассмотреть сквозь заплывшие веки, все еще по-прежнему горели задорным огоньком, и его большое ухо и половинка стояли так чутко, будто он каждую минуту ожидал со стороны Нивы распоряжений, что теперь делать и что предпринимать. Яд от укусов, по-видимому, не лишал его настроения. Он чувствовал, что стал а несколько раз толще, чем был, но это его не особенно удручало.
Благодаря тучности на Ниве как-то меньше было признаков борьбы с осами. Единственным его заметным недостатком был один совершенно закрывшийся глаз. Нива теперь глядел на все другим глазом, широко открытым и быстрым. Несмотря, однако, на то, что он так окривел, и на то, что ноги у него от укусов ос были теперь толсты, как колбасы, он все-таки был преисполнен оптимизма субъекта, увидевшего, что колесо фортуны повернулось в его сторону. Он отделался от зверя в образе человека, хотя тот и убил его мать; перед ним опять открывались леса, приглашая его к себе; веревку, на которую Чаллонер привязал его и Мики вместе к разным концам, удалось успешно перегрызть, на что он потратил целую ночь. Отделавшись сразу от таких двух зол, он не удивился бы теперь, если бы вдруг сразу из-за деревьев вышла к нему сама Нузак. Одна мысль о ней заставила его заплакать. И Мики тоже сознавал полное свое одиночество в этой новой для него обстановке и, думая все время о хозяине, плакал с ним за компанию.
Но оба были голодны. Невероятная быстрота, с которой на них свалились несчастья, не дала им возможности даже поесть. Для Мики перемена была более чем простой неожиданностью; она овладела всем его существом, и он затаивал дыхание в предположении каких-нибудь еще больших неприятностей, тогда как Нива только и думал об одном лесе.
