Джеймс Кервуд - Бродяги Севера (сборник)
Но оба были голодны. Невероятная быстрота, с которой на них свалились несчастья, не дала им возможности даже поесть. Для Мики перемена была более чем простой неожиданностью; она овладела всем его существом, и он затаивал дыхание в предположении каких-нибудь еще больших неприятностей, тогда как Нива только и думал об одном лесе.
Точно убедившись, что все было как нельзя лучше, Нива повернулся задом к солнцу, как это обыкновенно делала его мать, и отправился в путь.
Мики последовал за ним. Вот тут-то он сразу и открыл, что вся эластичность его тела куда-то исчезла. Шея не поворачивалась, ноги стали как ходули и перестали сгибаться в сочленениях, и по пяти раз в течение каждых пяти минут он припадал на болевшие коленки и спотыкался о землю, стараясь не отставать от медвежонка. В довершение всего у него так распухли веки, что он плохо видел перед собой и в который уже раз, думая, что вовсе потерял Ниву, посылал ему вслед протестующие вопли. Вдруг Нива остановился и стал обшаривать носом под гнилым свалившимся деревом. Когда Мики подошел к нему, то он лежал уже на брюхе и кушал больших рыжих муравьев, стараясь ловить их как можно скорее, чтобы не упустить ни одного. Мики некоторое время наблюдал, как он это делал. Он сразу же понял, что Нива что-то ел, но ни за что на свете сам не мог бы догадаться, что именно он кушал. Будучи голоден, он приблизил свой нос к жевавшей пасти Нивы, высунул язык и стал лизать там же, где лизал и медвежонок, но ощущал одну только сухую шероховатость. И все время при этом Нива издавал радостные хрюканья, говорившие об удовлетворении. Целые десять минут он охотился на муравьев, пока наконец не съел всех до одного. После этого он отправился далее.
Немного позже они пришли к небольшому открытому пространству, где грунт был влажный и где, обнюхав почву и оглядев все кругом своим единственным глазом, Нива вдруг принялся раскапывать лапами землю. Скоро он выкопал оттуда какой-то предмет, белый, толщиною и ростом с палец человека, и с аппетитом стал его жевать. Мики удалось стащить у него кусочек, но разочарование его было велико. Предмет оказался твердым, как дерево; повертев его на зубах, Мики с отвращением выплюнул его, а Нива с благодарным ворчанием подхватил этот кусок корешка и съел.
Они отправились далее. Целых два часа, в продолжение которых у Мики еле хватало сил идти, он следовал по пятам за Нивой, и по мере того, как уменьшалась в его теле опухоль, все увеличивался в желудке голод. Скоро голод превратился в одно сплошное мученье. До сих пор Мики не нашел ровно ничего, что ему можно было бы поесть, тогда как Нива на каждом шагу находил для себя все новые и новые яства. К концу второго часа поданный природой медвежонку счет из ее ресторана оказался прямо-таки неоплатным. Между другими блюдами он включал в себя: полдюжины зеленых и черных жуков, бесчисленное количество личинок, твердых и мягких, целые колонны черных и рыжих муравьев, несколько белых червяков, добытых из самой глубины загнивших стволов, кучу улиток, молодую лягушку, яйца кулика, который улетел из-под самого носа, и из растительного царства – корешки разных деревьев и заячью капусту. То и дело он наклонял книзу нижние побеги тополей и откусывал с них верхушки. Кроме того, он отгрызал от елок молоденькие лапки и слизывал древесный клей там, где мог его найти, и закусывал обыкновенной свежей травкой.
Многие из этих яств попробовал и Мики. Он съел бы и лягушку, но Нива его в этом опередил. Сосновый и еловый клей только вяз у него в зубах, и от его запаха и горечи его тошнило. Между улиткой и простым камнем он не нашел почти никакой разницы, а когда он попытался съесть первого попавшегося жука, то, как на грех, он оказался испускавшим из себя вонючую жидкость, как это делает обыкновенный клоп, так что Мики уже не продолжал своих попыток в этом направлении. Он также откусил один раз вершину от побега какого-то растения, но вместо тополя нарвался на что-то горькое, отчего у него целые четверть часа жгло язык. Наконец он пришел к заключению, что единственным блюдом из меню Нивы, которое он с трудом смог бы съесть, была трава.
Что касается удовлетворения своего собственного голода, то его компаньон чувствовал себя все счастливее всякий раз, как ему удавалось прибавить к странной коллекции в своем желудке еще что-нибудь новое. Нива полагал теперь, что может кататься как сыр в масле, и то и дело самодовольно похрюкивал, в особенности с тех пор, как его больной глаз стал открываться и он мог видеть лучше. Несколько раз, когда он находил новые кучи муравьев, он с радостными взвизгиваниями приглашал на праздник и Мики. Но до полудня Мики следовал за ним по пятам, как верный телохранитель. Когда же Нива очень свободно разрыл гнездо, населенное сразу четырьмя громадными шмелями, убил их и съел, то на этом Мики и решил покончить.
С этого момента что-то подсказало Мики, что свое пропитание он должен был снискивать для себя сам. При одной только мысли об этом какая-то новая, неведомая дрожь пробежала по его телу. Глаза его теперь были открыты уже вполне, и опухоль на лапах уже опала. Кровь предков как-то сразу заговорила в нем и потребовала от него скорых и решительных действий, и он принялся за розыски сам. Он почуял еще не остывший в воздухе запах и побежал по нему, пока не выгнал куропатку, взлетевшую с громким хлопаньем крыльев. Это испугало его, но возбудило его еще большие. А еще через несколько минут, сунув нос в кучу хвороста, он уже лицом к лицу столкнулся со своим обедом.
Это был маленький кролик. Тотчас же Мики подскочил к нему и схватил его за спину. Услышав треск хвороста и крик кролика, Нива перестал есть муравьев и бросился к месту действия. Крик тотчас же прекратился, и Мики повернулся к Ниве, с триумфом держа кролика в зубах. Кролик уже не дышал, и с яростным ворчаньем Мики принялся раздирать его на части. Нива стоял тут же и одобрительно похрюкивал. Мики заворчал еще яростнее. Нива не испугался, но продолжал бросать на Мики просительные взгляды и стал умоляюще похрюкивать, а затем не выдержал и понюхал кролика. Мики тотчас же перестал ворчать. Возможно, что он вспомнил, как Нива приглашал его не раз отведать с ним жуков и муравьев. И они съели кролика вместе. Завтрак кончился только тогда, когда от кролика не осталось вовсе не только мяса, но даже шерсти и самих костей. Затем Нива сел на задние лапы и высунул свой красный язык, в первый раз за все время, как лишился матери. Это было признаком того, что его желудок был уже переполнен и что наступил момент благодушия. Теперь уже больше ему ничего не хотелось, разве только поспать, и, томно потянувшись, он стал подыскивать себе для этого подходящее дерево.
Со своей стороны, Мики со сладостным чувством полной сытости жаждал новой деятельности. В то время как Нива тщательно разжевывал свою пищу, Мики совершенно не заботился о своем пищеварении и поглощал ее прямо кусками и потому успел съесть чуть не четыре пятых всего кролика. Поэтому он более не чувствовал голода. Но теперь он как-то особенно остро сознавал происшедшую с ним перемену, и это случилось с ним в первый раз за все время с тех пор, как он вместе с Нивой сорвался с лодки Чаллонера прямо в водоворот. Это случилось с ним потому, что он в первый раз убил и в первый раз отведал теплой крови, отчего во всем его существе появилось какое-то странное возбуждение, действовавшее на него сильнее, чем овладевшее им желание лечь на солнышке и сладко поспать. Теперь, когда он понял, что такое дичь, охотничьи инстинкты пробудились в каждом фибре его маленького существа. Если Нива не найдет сейчас себе для отдыха укромного местечка, то он отправится охотиться, пока будут держать его ноги.
И вдруг он с удивлением, от которого чуть не лишился своего ума, увидел, что Нива преспокойно стал взлезать по стволу на высокий тополь. Мики видел, как всползали на деревья белки и как взлетали на них птицы, – но чтобы мог вскарабкаться на дерево Нива, этого он никак не мог от него ожидать. Мики не мог прийти в себя до тех пор, пока медвежонок не расположился комфортабельно на вилообразном суку. Тогда, не поверив глазам, Мики залаял, обнюхал ствол дерева и попробовал нерешительно влезть на дерево сам. Но, свалившись спиной на землю, он убедился, что для того, чтобы уметь взлезать на деревья, нужно быть специалистом. С чувством горького разочарования он отошел футов на пятнадцать или на двадцать назад и сел, чтобы обдумать положение. Он не допускал, чтобы Нива имел на дереве какие-нибудь особые занятия. Конечно, он не мог там oхотиться на жуков. И Мики несколько раз ему полаял, но Нива не ответил. Тогда щенок понял, что делать больше нечего, и, безутешно заскулив, лег на землю.
Но спать он вовсе не собирался. Его безумно тянуло идти вперед. Ему хотелось проникнуть еще далее в таинственные и манившие к себе глубины леса. Он более уже не испытывал той странной боязни, которая угнетала его, пока он не загрыз кролика. В какие-нибудь две минуты мать-природа совершила одно из своих чудес по воспитанию. В эти две минуты из жалкого, хныкавшего щенка Мики вдруг сразу преобразился в животное, почувствовавшее в себе новые силы и понимание. Он сразу же усвоил всю ту науку, познание которой только затягивалось благодаря его общению с Чаллонером. Он убил, и почувствованный им от этого трепет сразу же воспламенил каждый дремавший в нем инстинкт. В течение получаса, пока он лежал на животе, а Нива спал на дереве, он, держа голову настороже и прислушиваясь, прошел целых полпути между состоянием щенка и сознанием взрослой собаки. Он никогда не знал своего отца, который считался знаменитой охотничьей собакой и однажды даже затравил громадного лося-самца. Но он чувствовал в себе его. Было что-то настоятельное и требовательное в этом зове предков Мики. И потому, что он отвечал на этот зов и так чутко вслушивался в шептавшие ему из леса голоса, его острый слух и услышал монотонное клохтанье дикобраза.
