Элизабет Гаскелл - Жены и дочери
За несколько лет до описываемых событий положение мистера Гибсона, социальное и профессиональное, казалось устоявшимся и незыблемым. Он был вдовцом и, скорее всего, намерен был оставаться таковым и впредь. Сосредоточением его домашних привязанностей стала маленькая Молли, но даже ей в минуту откровенности он не открывал всей глубины своих чувств. Он называл ее ласкательным прозвищем Гусенок и получал удовольствие, смущая ее детский ум своим добродушным подтруниванием. К людям несдержанным и экспансивным он испытывал явное презрение, проистекавшее из его медицинских знаний о том, какое влияние на здоровье оказывает неконтролируемое проявление чувств. Он обманывал себя, полагая, что повинуется исключительно голосу разума, поскольку никогда не позволял себе обзавестись привычкой выражать свое мнение по любому поводу, за исключением сугубо интеллектуальных. Молли же, однако, руководствовалась собственным чутьем и инстинктами. Хотя отец смеялся над нею и насмешничал в манере, которую обе мисс Браунинг именовали не иначе, как «крайне жестокой», свои маленькие горести и радости девочка поверяла именно ему, а отнюдь не Бетти, этой добросердечной фурии. Малышка научилась прекрасно понимать своего отца, и между ними установились восхитительные отношения – шутливо-серьезные, но при этом доверительно-дружеские. Мистер Гибсон держал трех слуг: Бетти, повариху и еще одну девушку, коей полагалось исполнять обязанности служанки. Последняя подпала под власть первых двух, которые были старше ее, и оттого влачила жалкое существование. Мистер Гибсон вполне обошелся бы без такого количества слуг, если бы не привычка, унаследованная им от своего предшественника, мистера Халла, брать двух «учеников» или, как благовоспитанно называли их в Холлингфорде, «подмастерьев», кем они, в сущности, и являлись – связанные договором и вносящие немаленькую плату за обучение профессии. Они жили в доме, занимая стесненное и двусмысленное или, как выражалась мисс Браунинг, «земноводное» положение. Они столовались с мистером Гибсоном и Молли, сознавая при этом, что создают неудобства для обоих. Мистер Гибсон не принадлежал к числу тех, кто способен беззаботно вести ничего не значащие разговоры, и ненавидел, когда его к этому принуждали. Тем не менее что-то заставляло его морщиться, словно он винил себя в том, что недобросовестно исполняет свои обязанности, когда после того, как остатки трапезы убирали со стола, двое неуклюжих молодых людей быстро и радостно вскакивали из-за стола. Коротко кивнув ему на прощание, что должно было означать поклон, они сталкивались в дверях, торопясь поскорее убраться из столовой, а потом из коридора, ведущего в кабинет, доносился топот их ног и сдавленные смешки. Впрочем, глухое раздражение, которое испытывал мистер Гибсон при мысли, что он исполняет свои обязанности ненадлежащим образом, лишь придавало горечи его саркастическим замечаниям, отпускаемым им по поводу их беспомощности, тупости или дурных манер.
Помимо профессиональных наставлений, он решительно не знал, что делать с бесконечной чередой молодых людей, чья единственная миссия, казалось, заключается в том, чтобы вольно или невольно досаждать своему хозяину. Раз или два мистер Гибсон даже отказывался от того, чтобы взять нового ученика, в тщетной надежде избавиться от этого бремени. Но его репутация как прекрасного врача-хирурга распространялась настолько быстро, что ему охотно предлагали плату, которую он полагал непомерно высокой, за то, чтобы тот или иной молодой человек мог сделать достойный первый шаг в карьере, заявив, что обучался профессии у самого Гибсона из Холлингфорда. Но Молли из ребенка превращалась в маленькую девочку, и, когда ей исполнилось восемь лет от роду, ее родитель уразумел всю затруднительность того, что она частенько завтракает и обедает с учениками в его отсутствие. С целью избавиться от подобного неудобства, а не столько ради наставлений, которые она могла бы дать, он нанял респектабельную женщину, дочь владельца магазина в городе, которая оставила пребывающую в стесненных обстоятельствах семью, чтобы приходить каждое утро до завтрака и оставаться с Молли до его возвращения домой по вечерам; или же, случись ему припоздниться, быть с Молли до того момента, пока девочку не укладывали в постель.
– Итак, мисс Эйре, – заявил он, подводя черту под своими инструкциями за день до того, как она приступила к исполнению своих обязанностей, – запомните вот что: вы должны готовить чай для молодых людей и побеспокоиться о том, чтобы ничто не мешало им спокойно принимать пищу. Кроме того – вам ведь исполнилось тридцать пять, если я не ошибаюсь? – попытайтесь разговорить их. Правда, заставить их держать разумные речи не в вашей или в чьей-либо еще власти, но хотя бы попытайтесь сделать так, чтобы они не заикались и не хихикали. Не слишком усердствуйте в обучении Молли: она должна уметь вышивать, читать, писать и решать задачи на сложение и вычитание. Но я не хочу лишать ее детства и, если сочту, что ей требуются иные познания, то сам преподам их ей. В конце концов, я даже не уверен в том, что чтение и письмо так уж необходимы. Многие достойные женщины преспокойно выходят замуж, ставя крестик вместо фамилии и подписи. На мой взгляд, излишняя грамотность вредит материнскому инстинкту, однако мы должны подчиняться предрассудкам общества, и потому, мисс Эйре, вы можете научить мою дочь читать.
Мисс Эйре выслушала его в молчании, озадаченная, но твердо вознамерившаяся в точности выполнить все указания доктора, в чьей доброте она имела возможность убедиться вместе со своей семьей. Она готовила крепкий чай, приходила, не чинясь, молодым людям на помощь как в присутствии мистера Гибсона, так и в его отсутствие, и даже сумела развязать им языки, правда, когда хозяина не было поблизости, болтая с ними о всяких пустяках в своей уютной и домашней манере. Она научила Молли читать и писать, при этом честно стараясь отвратить ее от прочих образовательных предметов. И только путем отчаянного сопротивления и ожесточенного упорства Молли удалось убедить отца в том, что она должна брать уроки французского и рисования. Он всегда боялся того, что дочь будет чересчур уж образованной, хотя тревожиться ему было решительно не о чем: учителей, которые сорок лет тому наведывались в маленькие провинциальные города, такие как Холлингфорд, едва ли можно бы назвать светочами педагогики. Раз в неделю Молли присоединялась к танцевальному классу в зале для собраний в главной гостинице городка «Георге» и, поскольку отец постоянно старался отбить у нее охоту к получению интеллектуальных знаний, прочитывала буквально все книги, что попадались ей на глаза, – запретный плод, как известно, сладок. Для своего жизненного статуса мистер Гибсон располагал необычайно обширной библиотекой; медицинская ее часть оставалась недоступной Молли, поскольку хранилась в кабинете, но все остальные книги она или прочла, или хотя бы попыталась прочесть. Ее излюбленным местом для летнего чтения стала развилка вишневого дерева, где она и пачкала свои платья зеленью, что, как мы уже упоминали, грозило свести Бетти в могилу. Несмотря на этого «невидимого червяка в бутоне», Бетти по внешнему виду была сильной, крепкой и цветущей особой. Образно говоря, Бетти оставалась единственным источником раздражения – бельмом на глазу – для мисс Эйре, которая была рада заполучить хорошую работу в тот самый момент, когда более всего нуждалась в ней. Но Бетти, хотя на словах и соглашалась со своим хозяином, когда он говорил ей о необходимости иметь гувернантку для своей маленькой дочери, яростно сопротивлялась любым попыткам ограничить ее влияние на ребенка, коего она полагала своей подопечной, занозой в пятке и единственной отрадой в жизни с момента безвременной кончины миссис Гибсон. Она с самого начала заняла позицию цензора во всем, что говорила и делала мисс Эйре, и даже не давала себе труда скрыть свое неодобрение. Но в глубине души она не могла не отдавать должное терпению и усердию доброй леди, потому что мисс Эйре оставалась леди в лучшем смысле этого слова, пусть даже будучи всего лишь дочерью владельца магазина из Холлингфорда. Тем не менее Бетти увивалась вокруг нее с надоедливым упорством комара, всегда готового если и не укусить, то непременно отыскать малейшую провинность. Единственную защиту мисс Эйре обрела там, где ожидала встретить ее меньше всего, – в лице своей ученицы, от чьего имени, как угнетаемой бедной малютки, неизменно выступала Бетти. Но Молли с самого начала поняла всю несправедливость нападок на свою гувернантку и вскоре стала еще сильнее уважать ее за стоическое отношение к тому, что причиняло ей куда более сильную боль, чем полагала Бетти. Мистер Гибсон стал настоящим другом в беде для ее семьи, посему мисс Эйре предпочитала оставлять свои жалобы при себе, дабы не докучать ему. И она была вознаграждена сполна. Бетти готова была соблазнять Молли чем угодно, лишь бы только та не выполняла пожеланий мисс Эйре, но девочка упрямо отвергала ее попытки, продолжая старательно трудиться над вышивкой или иным домашним заданием. Бетти отпускала тяжеловесные шуточки в адрес мисс Эйре – в ответ Молли с самым серьезным видом поднимала на нее глаза, словно требуя объяснения нечленораздельной речи. А ведь нет ничего более губительного для доморощенного остряка, чем просьба перевести свои шуточки на простой и понятный английский язык, а потом объяснить, в чем же заключается их сокровенный смысл. Время от времени Бетти попросту забывалась, позволяя себе разговаривать с мисс Эйре дерзко и непочтительно, но, когда однажды подобное случилось в присутствии Молли, девочка разразилась столь страстной и бурной речью в защиту своей безмолвно дрожащей гувернантки, что даже Бетти устрашилась, хотя и предпочла отнестись к поведению ребенка как к доброй шутке и даже попыталась убедить мисс Эйре присоединиться к веселью.
