Ричард Бирд - Х20
Он считал, что цель научных исследований — распознать отпечаток, объясняющий связь любого предмета с первичным источником. Для Парацельса это было равнозначно поиску Бога, а приложив эти теории к медицине и человеческому телу, он стал первым в Европе врачом, предположившим, что болезни поражают отдельные органы. Он также открыл, что яд может с успехом использоваться как лекарство, и, по слухам, ускорил свои исследования, часто проводя опыты над самим собой.
Она познакомила меня с титанами курения. Преподала мне его мифологию посредством черно-белого кино, показала мне его богов, злодеев и обряды. Я дивился на Грету Гарбо и Сэма Спэйда и на то, как сигаретный дым подчеркивал серебро серебристого экрана.
Она водила меня на серию довоенных детективных фильмов компании “Житан” в “Артс Синема”, где в туалетах на четырех основных европейских языках висел знак “не курить”, а экран меж тем заполнялся нераскаявшимися образами самых искусных курильщиков двадцатого века. Их и наши жизни становились лучше благодаря табаку, подтверждая вне всяких сомнений, что в трудную пору — будь то любовь или война — единственным воистину человеческим деянием всегда было курение. Курение было уместным ответом на истерию и скуку. Оно утешало в победе и в поражении. Но самое главное — оно безопасно на все сто. Я не видел, чтобы на экране кто-нибудь умер от рака легких. Никто даже не кашлял, ни у кого не болело горло, за исключением, быть может, Марлен Дитрих.
Люси сказала, что все это может стать моим. Что курение и некурение — всего лишь согласие и несогласие войти в мир кино, где сигареты после занятий любовью выкуривались в огромных постелях самых шикарных гостиниц мира. Людьми вроде нас. Она протягивала мне сигареты, как яблоко. То были любовь и желание. То было знание и все на свете.
Уолтер в прекрасной форме, на нем сине-голубая крокетная кепчонка, высветленная бесчисленными апрельскими дождями. Это его спортивная кепчонка, и он ждет Джонси Пола и старого Бена Брэдли на партию в домино. Денежные суммы перейдут из рук в руки. Не обойдется без ругани.
Итак, Уолтер оживлен и подогревает свою удачу, набивая в каждую трубку табака чуть больше обычного. Я спрашиваю его, пытался ли он когда-нибудь бросить.
— По собственной воле — никогда.
С трубкой во рту он откидывается в кресле и натягивает темный козырек кепчонки на лоб. Вынимает трубку изо рта и заглядывает в чашечку. Двигает челюстью, собирая бусинки воспоминаний столь разнообразные, что они складываются в любое количество историй.
— У меня был как-то друг, который пытался. Он потерял жену и детей.
— Раздражительность?
— Нет, ничего подобного. Все дело в “МСС”.
— Брось, Уолтер. Готов поспорить, что “МСС” не имело с этим ничего общего.
— То, что мы называли “мужской сексуальной сигаретой”, лучшее курево за неделю.
Уолтер перескакивает с пятого на десятое, но в итоге добирается-таки до сути. Виновата супруга. Желая облегчить мужу отказ от курения, она решила, что им надо отставить постельные утехи, пока тот не перестанет мечтать об “МСС” после их завершения. Страдания мужа постепенно усиливались. Он продержался два месяца, а потом решил заглянуть вечерком к Уолтеру в надежде на моральную поддержку. Уолтер пригласил его в дом, откупорил несколько бутылок пива и наконец, просто из сострадания, предложил старому приятелю “Вудбайн”.
Назавтра жена его друга ушла к матери, забрав с собой детей.
— Она учуяла в его дыхании табак, — говорит Уолтер. — А для жены это означало только одно: ее муж переспал с другой женщиной.
Уолтер захихикал.
— Не опрокинь пепельницу!
Каждую среду он неукоснительно набивал две хозяйственных сумки сигаретными блоками и вызывал такси. Каждую среду он возвращался ночью домой с пустыми сумками. Это все еще меня не касалось.
Судя по всему, у него закончились вещи, которые можно мне всучить, и я его почти не видел. Я забеспокоился, что он меня недолюбливает, и хотел себе в утешение курить сверхурочно, но, разумеется, не смог. Я спросил его, нельзя ли мне присоединиться к нему во время просмотра “Завтрашнего мира”, и он очень вежливо предложил мне лучший конец дивана — тот, на котором меньше собачьей шерсти. Гемоглобин свернулся между нами, а Бананас улегся на Гемоглобина.
В “Завтрашнем мире” показывали новую компьютерную программу для раскрашивания старых черно-белых фильмов. С экспертами из мира моды и кинокритиками уже советовались по поводу правильного цвета глаз Лорен Бэколл в “Иметь и не иметь”. Старые фильмы можно менять и по-другому. На товарах потребления можно изменять или добавлять названия фирм, что стало одним из способов окупить раскрашивание. Что еще интереснее, сигареты теперь можно начисто стереть из жизни. В качестве примера команда “Завтрашнего мира” убрала сигареты из одной сцены в “Касабланке”.
Вечер. Бар. Играет пианино, на заднем фоне слышен треск столов для рулетки. Хамфри Богарт и Ингрид Бергман сидят за столиком и пьют шампанское. Порой они украдкой обнюхивают пальцы, будто делают вид, что на самом деле занимаются чем-то другим. Никто из них не признает, что откуда-то поблизости доносится странный запах — наверняка поэтому они время от времени так глубоко и вздыхают, сетуя на светскую деликатность положения.
Джулиан Карр пришел ко мне в комнату отрепетировать речь, которую собирался произнести в союзе студентов в свою защиту. Он совсем оправился от болезни и лишь туманно на нее намекал, извиняясь за странное поведение.
В основном он упирал на то, что деньги “Бьюкэнен” предназначались для начала его карьеры, которая в итоге поможет ему найти лекарство от рака. Стало быть, они ничуть не менее, а то и более законны, чем деньги, выделяемые на раковые исследования. Он говорил, что раковым благотворительным обществам нужен рак, а потому они, возможно, заинтересованы в определенной задержке. С другой стороны, табачным компаниям гораздо необходимее найти лекарство как можно скорее. На карту поставлены миллионы фунтов, целые районы фермеров, орды продюсеров, команды распространителей, сообщества производителей. От этого полностью зависят торговцы табаком и фабриканты. “Бьюкэнен” финансирует студентов-медиков вроде Джулиана с лучшими намерениями, и он собирается оправдать их веру в него.
— Зло существует, — заключал он, — и его незачем создавать. Стоит мне оставить этот кусок насчет опытов над животными?
Я сходил послушать его на само собрание, он был в ударе. Со слезами на глазах он описывал, как недвусмысленно возражал против опытов над животными. После речи он влез на стул и раздал бесплатные пачки сигарет “Бьюкэнен”. Из союза его не исключили.
Несколько недель спустя, используя схожую тактику, он пробился в председатели. После некоторой заминки его амбициозная миссия вернулась в свою колею. Сигареты чух-чух. Сигареты чух-чух. Вот несется Джулиан на всех парах.
Пока мы ждали такси, к нам подошел нищий и стрельнул мелочь или сигаретку. Тео сказал “нет”, и тут такси чуть этого нищего не переехало.
Машина была наподобие лондонских — есть куда сунуть ноги, а на полу хватает места для двух хозяйственных сумок, набитых сигаретами. Красно-белые полосатые сумки из нейлона с виниловым покрытием. Я попытался вспомнить неожиданный прилив любопытства, по воле которого я оказался в этом такси с Тео, но не смог. Не понимаю, с чего это я попросился поехать с ним.
На перегородке перед нами красовалась наклейка (сделано в Гонконге): “Пожалуйста, не оскорбляйте водителя просьбой закурить”. Рядом была наклеена картинка с изображением двух грудастых теток, сидящих за столиком в ресторане. Одна грудастая тетка говорит: “Не возражаете, если я закурю?” — а вторая: “Не возражаю, если вы сгорите”.
— Туда мало кто ездит, — сказал таксист.
Он смотрел в зеркало заднего вида и поймал мой взгляд, но я не представлял, как завязать с ним разговор. Я размышлял, как я мог забыть свой принцип — после Парижа это мой главный принцип: бездействие есть честная реакция на жизнь. Только любопытство — глупость. Я надеялся, что с Бананасом все в порядке — я оставил ему полную пепельницу.
Мы ехали вдоль границы трущоб, раньше я никогда не бывал так далеко от моста. Все без исключения пятиэтажки — бежево-серые, каждая пряталась за безобразностью следующей, будто их естественное состояние — маскировка и постоянная готовность сидеть в засаде и воевать. Один-два одиноких дома постарее жались в сторонке от улицы — занавески задернуты, эти дома никто никогда не купит.
Тео попросил водителя остановиться у паба — безымянного, поскольку вывеску разбили. “Тупик незнакомцев” — вполне бы подошло название. Я взглянул на Тео. Он сказал:
