Джон Чивер - Ангел на мосту
Сообщение это подействовало на девушку самым гнетущим образом. Ни ум, ни сердце его принять не могли. Ей хотелось плакать. Она не могла себе представить, как это ее мать «отдавалась», по ее собственному выражению, цепочке одиноких солдат. Между тем манера, с какой мать произнесла свое сообщение, говорила твердо и решительно о ее полном безразличии к этой стороне жизни. Обойти, забыть эти слова было нельзя. Они вонзились в сознание девочки, как метеорит, упавший на землю. Быть может, это выдумка? Но нет, мать никогда ничего не выдумывала. И вот впервые Джил пришлось лицом к лицу столкнуться с душевной ограниченностью своей матери. Мать ее никогда ничего не выдумывала, но сама она была вся выдуманная. Акцент выдуманный, вкусы выдуманные, а когда она слушала музыку с ангельским выражением на лице, казалось, что она пытается припомнить чей-то номер телефона. Вся она, с этой ее неискоренимой бодростью духа, с вечно перебарываемыми болями и недомоганиями, с ее непримиримым снобизмом, претензиями на культуру, с блестящими связями, энергичными и по существу бессмысленными формулировками — вся она вдруг, на какую-то долю секунды, показалась Джил ярким примером неразборчивости природы. И как же было ей, девочке-подростку, одной, без посторонней помощи, сплести прочный канат любви и мудрости, который связал бы эту чуждую ей женщину, даровавшую ей жизнь, с самой жизнью, той жизнью, которая представлялась Джил такой прекрасной, когда она смотрела на поля и леса, простиравшиеся за окнами ее дома? Уйти из этого дома? Но Джил чувствовала себя слишком маленькой, щупленькой, беззащитной, чтобы жить без матери, и она предпочла считать, что мать ее не сказала того, что она сказала, и в знак неприятия ее слов запечатлела на ее щеке легкий дочерний поцелуй.
Когда Джил исполнилось двенадцать, она поступила в школу-интернат. Каждый год она получала призы, ее академические, общественные и спортивные успехи были блестящи. На втором году своего пребывания в колледже, во время каникул, она съездила в Сан-Франциско, к родственникам, повстречала там Джорджи Медисона и влюбилась в него. Могло показаться несколько неожиданным, что девушка ее интеллектуального уровня остановила свой выбор на нем; впрочем, быть может, ее интеллект именно в том и проявился, что она избрала человека, круг интересов которого так резко контрастировал с ее собственным. Это был спокойный, широкоплечий брюнет с мягкими манерами, словно специально рассчитанными на то, чтобы разбивать сердца сирот, а она ведь и в самом деле была наполовину сиротой. Джорджи занимал небольшую административную должность на одной из верфей в Сан-Франциско. Он окончил Йельский университет, что, впрочем, не помешало ему в ответ на вопрос, заданный Мили, — нравится ли ему Теккерей? — с подкупающим простодушием ответить, что он его никогда не пробовал. Этот его ответ прочно вошел в фонд семейных шуток. В предпоследнем году колледжа они объявили о своей помолвке, а через неделю после окончания колледжа (все призы, как всегда, разумеется, достались Джил) поженились. Джорджи перевели в бруклинскую контору, и они переехали в Нью-Йорк, где Джил устроилась работать в большом универсальном магазине, в отделе связи с другими фирмами.
На втором или третьем году супружества у них родился сын, которого они назвали Биббером. Роды были трудные, и врачи сказали, что Джил больше нельзя будет иметь детей. Когда мальчик был еще совсем маленький, они переехали жить в Горденвилль. В небольшом пригородном поселке Джил чувствовала себя лучше, чем в городе, так как здесь ей было где развернуть свои таланты. Должности посыпались на нее одна за другой, одна другой ответственнее, а когда умерла вдова, возглавлявшая местное дорожное агентство, Джил заняла ее место и с большим успехом руководила этим предприятием. Единственной проблемой, с которой Медисонам никак не удавалось справиться, был Биббер: они никак не могли найти няню. В их доме перебывала вереница старух, одна другой непригоднее, а за ними тянулись школьницы старших классов и совсем уже случайный народ. Джорджи любил сына безудержной любовью. Мальчик был в меру смышленый, но отцу его способности казались ослепительными. Он с ним гулял, купал его, укладывал в постельку и рассказывал сказки. Когда он бывал дома, он всегда с ним возился — что было весьма кстати, так как Джил часто возвращалась домой позже его.
После того как Джил сложила с себя бразды правления дорожным агентством, она решила сколотить группу и возглавить поездку по Европе. С самого своего замужества она никуда не ездила, а поскольку организатором экскурсии была бы она сама, то поездка не только ничего бы ей не стоила, но, напротив, доставила бы даже некоторую выгоду. Так, во всяком случае, рассуждала сама Джил. Дела Джорджи на верфи шли хорошо, и необходимости выкраивать бесплатный билет, собственно, не было никакой, но Джорджи видел, что ей импонировала мысль быть руководительницей группы, — здесь было где разыграться ее организационным способностям, — так что, в конце концов, он и сам эту мысль одобрил и всячески поддерживал. Джил набрала группу в двадцать восемь человек, и в первых числах июля Джорджи проводил ее и ее «овечек», как он их называл, на аэродром, где они сели на реактивный самолет, улетавший в Копенгаген. Конечной точкой их путешествия был Неаполь; там Джил должна была посадить свою паству на самолет, отправлявшийся на родину, а сама поехать в Венецию, где Джорджи — так у них было уговорено — должен был ее встретить. В Венеции супруги намеревались провести неделю. Джил посылала мужу по открытке в день, а многие члены ее группы были в таком восторге от ее предводительства, что сами тоже писали Джорджи, рассказывая ему, какая у него очаровательная, дельная и знающая жена. Все то время, что Джорджи оставался один в Горденвилле (Биббер, которому еще не исполнилось четырех лет, был помещен в летний лагерь), доброжелательные соседи наперебой приглашали его обедать.
Перед тем как отправиться в Европу, Джорджи заехал проведать сына. Он ужасно по нему соскучился и гораздо чаще в своих мечтах видел его, чем оживленное лицо жены. На ночь, чтобы уснуть, он придумывал какое-нибудь фантастическое восхождение на Альпы с подросшим Биббером. Из ночи в ночь он подтягивал его с одной высотки на другую. Над головой озаренные летним солнцем сияли снежные пики. Но вот уже начало смеркаться, и, груженные своими рюкзаками и канатами, они прибывают в Кортину.
Поездка к сыну наяву резко отличалась от этих альпийских грез. Он ехал машиной почти целый день, провел бессонную ночь в мотеле и наутро отправился разыскивать лагерь. Погода была неустойчива; кругом горы, дожди сменялись бледными прояснениями; часто было не то чтобы сумрачно, но как-то уныло. Большая часть ферм, мимо которых он ехал, была брошена хозяевами. Подъезжая к лагерю, Джорджи почувствовал, что вступает в зону отчуждения впрочем, быть может, это было лишь воспоминание, как бы музыкальная реприза, о летних лагерях его собственного детства, о всех этих месяцах, когда он вырывался из обычной жизни. Наконец с какого-то поворота дороги он увидел внизу лагерь Биббера. Лагерь раскинулся вокруг небольшого озера, собственно, пруда — из тех круглых прудиков, наполненных чайной бурдой и окруженных жидкими соснами, которые, казалось бы, создавались в пору геологической усталости, когда земная кора отдыхала от более основательных своих трудов. Летние лагеря вызывали в памяти Джорджи картины яркие и солнечные, и эта угрюмая лужа с кучкой лодчонок, теснящихся у берега, грубо вторглась в его радужные воспоминания. Но, конечно, убеждал он себя, стоит здесь выйти солнцу, и все будет выглядеть иначе. Следуя указаниям стрелок, он добрался до административного корпуса, где его уже поджидала директриса, голубоглазая женщина, очень деловитая и, несмотря на это, совсем не дурная собой.
— Ваш сын — трудный ребенок, — сообщила она. — Он никак еще не может здесь освоиться. Это редкий случай. У нас почти не бывает, чтобы ребенок тосковал — только в исключительных случаях, когда мы берем ребенка из распавшейся семьи. Мы стараемся таких детей избегать. С обычными задачами мы справляемся прекрасно, но с ребенком, на долю которого выпадает чрезмерная эмоциональная нагрузка, мы ничего не можем сделать. Как правило, мы не принимаем детей у разведенных родителей.
— Но мы с миссис Медисон не разводились никогда.
— Вот как! А я думала… Вы просто разъехались?
— Да нет же, — сказал Джордж, — мы не разъехались. Миссис Медисон сейчас путешествует по Европе, а завтра я еду, чтобы к ней присоединиться.
— Вот как. Тогда я уж совсем не понимаю, почему Биббер так туго к нам привыкает. Да вот и он, он вам все расскажет сам.
Мальчик сбросил с плеча руку женщины, которая привела его, и с плачем подбежал к отцу.
— Ну, ну, ну, — попеняла ему директриса. — Разве папочка приехал в эту даль для того, чтобы увидеть плаксу?
