Роберт Джоунз - Сила притяжения
«Спокойно, спокойно, — бормотал Эммет. — Ты забудешь обо всем уже через час. Придешь домой, и тебе покажется, что ничего такого не было».
Встав под круглым зеркалом, Эммет поочередно встряхнул каждую связку морковки, давая понять продавцам, что ничего лишнего нигде не припрятал. Он почесал голову, зевнул, приложил палец к щеке, делая вид, будто соображает, что еще забыл.
Трое продавцов остановились на полпути к Эммету. Дети их подбадривали. Эммет поставил корзинку на пол и вынул из кармана деньги. Порывшись в другом кармане, выудил десять центов и четвертак. Вывернутые карманы брюк повисли, как собачьи уши.
— Это дайм? — с сильным французским акцентом спросил он и указательным пальцем обхватил четвертак. — Пожалюста, скажите, сколько дайм?
Эммету хотелось одного — домой. Он не помнил, говорил ли уже при продавцах нормальным голосом, но надеялся, что, услышав акцент, они спишут его странность на иностранность и позволят уйти.
— Доляр, — сказал он, невозмутимо подходя к ним. — Махрковь, собача ида.
Он подошел к кассиру, и дети попятились. «Псих», — фыркнул один, но Эммет не обратил внимания, будто они находились за зеркальным стеклом в кабинете доктора. «Я их не вижу — твердил он себе. — Они исчезли».
Двое продавцов следили за ним, пока кассир считал и выбивал чек. На чеке стояло: три доллара восемьдесят девять центов.
— Пожалюста, деньги вот, — сказал Эммет, протягивая доллары. Продавец взял семь долларовых бумажек, четвертак и десятицентовую. Протянул сдачу — два цента.
— Мерси, мерси, — сказал Эммет, вложил сумки одну в другую и вылетел за дверь.
Дети двинулись следом. Эммет ускорил шаг. Теперь придется всю дорогу идти пешком — денег не осталось даже на автобус. Эммет нырнул в подземный переход. На той стороне улицы он собьет детей со следа.
Оказавшись в тени перехода, Эммет вспомнил продавцов в магазине и ощутил прилив ярости. У входа в магазин под навесом он заметил лоток с овощами в деревянных ящиках. «Пункт 604-А», — угрюмо подумал Эммет. Он был уверен, что такая торговля нелегальна. Он решил подать жалобу по телефону, когда придет домой. Однако в каждом квартале ему попадалось по два таких лотка. А ведь это запрещено муниципальным законом. Нет, начальство не обратит внимания на его жалобу. Может, он вернется сюда с фотоаппаратом и сфотографирует еще какие нарушения, чтобы хватило на иск.
«Я больше не могу выходить на улицу, — думал он по пути. Эйфория от визита к доктору испарилась без следа. — Не могу».
Много лет назад один друг рассказал Эммету о скрытых камерах, наблюдающих за покупателями в магазинах. Друг говорил: в специальной контрольной будке сидит охранник, который внимательно наблюдает за каждым покупателем и, обнаружив подозрительного типа, нажимает на кнопку и фотографирует. Эммет знал, что даже наедине с собой он ведет себя подозрительно. Вскоре ему стало казаться, что по всему городу в темных секретных комнатах хранятся сотни железных коробок с негативами, где записана его жизнь.
В детстве Эммет твердо верил, что два персонажа из телесериала следят за ним, установив в доме маленькие фотокамеры. Он знал, что персонажи хотят таким образом решить, стоит ли его похищать. Однажды, когда он был в школе, они проникли в бабушкин дом и в каждой комнате установили свои малюсенькие камеры: в зеркалах, под кроватью и даже в глубине его шкафа.
Эммет быстро привык к этому чувству: чем бы он ни занимался, за ним наблюдают. Годами он жил, постоянно ощущая на себе взгляд камер. Годами ожидал приговора, которого так и не последовало. Намного позже Эммет понял, никаких камер нет, но по-прежнему жил так, будто за ним следит некто невидимый.
Уже приближаясь к дому, Эммет с удивлением понял, что за всю жизнь ни разу не усомнился в том, что за ним наблюдают. Ему было плевать, что по углам бабушкиного дома щелкают камеры и укрытия не найти, даже в темноте.
Эммет забыл, когда именно все изменилось, и всевидящее Око перестало смотреть на него с одобрением. Сейчас его преследовали не только в доме, но повсюду: наблюдали из машин и автобусов, из каждого окна на каждой улице, из любого кошелька любой сумки на плече любого прохожего. В городском шуме различалось щелканье миллионов крошечных затворов фотообъектива. Преломляя лучи солнца и звездный свет, эти объективы запечатлевали каждый миг его жизни.
«Ты только посмотри на себя, в каком ты состоянии», — думал Эммет, торопясь домой.
В удачные дни он еще мог заставить себя не слышать этих звуков. В удачные дни, даже прячась, он понимал, что камер не существует.
«Ты только посмотри на себя».
Эта картинка — он сам, по-мышиному снующий по улице, — показалась ему отвратительной. Эммет еще лелеял надежду, что способен превозмочь кошмарные видения, если не потеряет бдительности, но мир его становился с каждым днем все теснее.
«Домой», — шептал он на ходу.
Эммет представлял себя дома, наедине с собакой, вдали от соглядатаев. Он крепко прижал к себе сумку, будто чье-то тело.
«Домой».
Он твердил это слово вслух, пока не онемели губы, пока идущие навстречу пешеходы не стали оглядываться на бессвязно бормочущего человека.
6
Эммет жил на тихой улице, в доме из голубого крошащегося песчаника. Известняковый фасад облез, и дом походил на трущобу. Каждая ступенька отставала от основания крыльца, образуя трещину шириной в ногу, и покачивалась всякий раз, когда Эммет поднимался по лестнице.
Когда Эммет открыл входную дверь, ему на голову ссыпалась струйка песка. Он так привык к хрупкости дома, что не вздрагивал и не пригибался, когда на него падала известка. По утрам он часто находил на тротуаре кучки голубых камней, свалившихся с фасада. Ночью, лежа в постели, Эммет слышал, как они падают на асфальт — порой так громко, что Эммету казалось, будто кто-то ломится в подвал.
Он свыкся с тем, что здание разрушается. В каждой раковине текли краны, и вокруг стоков рыжели кольца ржавчины. В тишине из каждой комнаты раздавалось безостановочное кап-кап-кап, такое ритмичное и назойливое, оно не давало Эммету спать.
Эммет никогда не жаловался. Ни разу не попросил домохозяина починить трещину в стене, трубу или сантехнику. Эммет знал, что хозяин его ненавидит и непременно выгонит, если ему докучать.
Другие дома квартала были коричневыми и одинаковыми, как строй солдат. Их плоские фасады стояли ровным рядком, скромно, чуть ли не почтительно отступив от улицы. Эммет чувствовал, что его жилище смущает соседей. Проходя мимо и глядя, как он возится с ключами, они приостанавливались, всем своим видом укоряя его, словно это он виноват.
Эммету не было дела до внешнего вида его дома. Эммет смотрел на него лишь несколько секунд в день, когда возвращался. В квартире Эммета было семь комнат — потолок в тринадцать футов, шестифутовой высоты окна со свинцовым стеклом. Все двери и шкафы — из полированного вишневого дерева. Дверцы чуланов тяжелые, некоторые давно сошли с петель; их прислонили к косякам, точно глыбы, завалившие вход в пещеру.
Эммет и выбрал эту квартиру потому, что она походила на пещеру. Долгое время из мебели у него были только складной столик в столовой, матрас и письменный стол в спальне и два складных стула, найденные в уличном мусорном баке. Ему нравился такой аскетизм, нравилось сознавать, что при желании можно собрать вещи за полчаса и исчезнуть в неизвестном направлении. В таком состоянии постоянной готовности Эммет находился с момента приезда в город. Он считал, его легкость послужит пропуском в любое место, где бы он ни пожелал жить.
Мать не завещала им с братом денег. Джонатану она оставила дом, желтый джип и норковую шубу, которую не надевала уже двадцать лет. Эммету досталась мебель и все, что было в доме.
Вещи матери привезли в двух фургонах, которые на целый день затормозили движение на улице. Эммет с ужасом наблюдал, как восемь мужчин таскают материнские вещи: столы, диваны, ковры, картины, стулья, лампы, телевизоры, стереосистему, гигантскую кровать из желтой меди, шкафы, китайский фарфор, хрусталь, журнальные столики, торшеры и даже голубые глиняные подставочки, на которые она ставила по утрам чашку с кофе, чтобы не испортить полированное дерево.
В ее столе Эммет обнаружил деревянную шкатулку, серебряные щетки и граненые флакончики с серебряными пробками. А еще ту самую фотографию сорокалетней давности, с гарденией, завернутую в голубую бумагу и перевязанную розовой атласной ленточкой.
Эммет не нуждался в этих вещах. Вся мебель из резного красного дерева, такого темного, что отливала чернотой. Диванные подушки обтянуты двумя слоями темно-красного бархата. А на каждом свободном кусочке дерева вырезаны затейливые фигурки: единороги, кошачьи головы, жабы, херувимы, букеты цветов, солнце и луна с глазами, и все они пялились на Эммета из каждого угла.
