Мор Йокаи - Венгерский набоб
- Как так? - спросил Рудольф в изумлении.
- Ma foi! [Клянусь богом, ей-богу! (франц.)] Вот наивный вопрос, рассмеялся Кечкереи добродушно. - Ты что же, не знаешь, как деньги тратят на молодых дам?
- Но я знаю, кроме того, что случилось с Абеллино, когда он попытался всучить девушке шестьсот форинтов: она так их швырнула обратно, что это стоило хорошей пощечины! Дуэль даже вышла из-за этого, и я был секундантом его противника, вот почему помню так хорошо.
- Ah ca, это верно все. Но, знаешь ли, сколько раз уже бывало: какие-нибудь паршивые пятьсот - шестьсот форинтов в лицо швыряются, а шестьдесят тысяч - уже не очень. Это я не во зло графине Карпати говорю, между ними ничего и не было ведь. Она, правда, согласилась было и уже обещала Майерше, матушке своей, славной очень женщине, принять предложение Абеллино, то есть шестьдесят тысяч форинтов, но вмешался случай, который возьми и подскажи старику Янчи попросить ее руки. Старик так и поступил по всей вероятности, чтобы насолить племяннику; девушка, таким образом, могла выбирать - и сделала выбор. Я ничего плохого этим не хочу сказать, помилуй бог; Карпати - безукоризненного поведения дама, но почему бы и другому счастья у нее не попытать? Не вижу тут ничего невозможного.
К Рудольфу подошли в эту минуту знакомые, и, присоединясь к ним, он оставил Кечкереи. Но с этого момента не мог он отделаться от неприятного чувства, и каждый раз при встрече с женой, которая все разговаривала с Карпати, лицо его омрачалось. В уме проносилось: "Эту женщину за шестьдесят тысяч форинтов могли бы купить!"
И сразу думалось, что Кечкереи теперь же вечером полсотне, по крайней мере, человек ту же милую историю перескажет; через час все общество будет ее знать - и наблюдать, как его жена прохаживается с той самой женщиной: беседует с ней, перешептывается, откровенничает.
Что ему до Карпати, будь она красивей хоть вдесятеро! Но чтобы из-за нее на его жену тень ложилась, на обожаемую, боготворимую его супругу... Вот что его из себя выводило.
И зачем позволил он ей знакомиться с этой женщиной? Флора так добра, из жалости захотела ее поднять до себя, не думая, что прошлое Фанни, память о нем ее самое могут запятнать.
Для него, правда, не было секретом, что Кечкереи любит очернять людей и в этом беспощаден. Но знал он также, что за все сказанное тот может поручиться. Уж коли Кечкереи дурно отозвался о ком, это не пустая выдумка, - ложных слухов он не распространяет, в чужие тайны проникает досконально.
С трудом дождался Рудольф конца бала, каковой наступил сразу после полуночи, когда несколько подвыпивших дворянчиков вприсядку прошлись по самой середине зала, вследствие чего дамы побрезгливей тотчас его покинули, а за ними и прочие все. Лишь неуемная молодежь осталась веселиться с музыкантами до самого утра.
Дома Рудольф поспешил к жене. Служанки сказали, что она уже в спальной. Он постучался, и, узнав по голосу, его впустили.
Флора была еще в бальном платье. Камеристка как раз расплетала ей волосы.
- Можно мне на два слова? - сказал Рудольф в дверях, заглядывая в комнату.
Обворожительная улыбка была ему ответом.
Камеристка принялась расшнуровывать облекавший талию розовый корсаж.
- А не гожусь ли я для этой работы? - осведомился он.
Флора улыбнулась ласково и сделала знак девушке удалиться, уж коли нашелся такой заместитель.
О, сладостные привилегии мужей!
За приятным таким занятием как удержаться и не обнять восхитительную эту талию, а потом, посадив жену на колени, не расцеловать страстно, горячо ее улыбающееся личико!
- Ой, погодите, - сказала вдруг, высвобождаясь из объятий, Флора, - а знаете ли вы, что я сердита на вас?
Это, во всяком случае, было с ее стороны премило: сначала дать себя поцеловать и лишь потом вспомнить, что сердита.
- Позвольте узнать, в чем я провинился?
- Вы сегодня очень невежливы были со мной. За весь вечер даже словечком меня не удостоили. Я только и знаю, что подхожу к Рудольфу в надежде, что он заговорит со мной, - раз десять мимо прошла, но он меня так и не заметил.
Рудольфу удалось меж тем схватить грозящую ему крохотную ручку и, прижимая ее то к сердцу, то к губам, снова привлечь к себе обожаемую супругу.
- Известно ли вам, что вы даже остроты про вас заставили меня сочинять?
- И вы, конечно, блестяще с этим справились. Можно услышать хоть одну?
- Пожалуйста. Например: едва Рудольф в губернаторы попал, как и с женой своей важничать стал. Но мы ему этого не позволим, нет, нет! Вот нарочно покажем, что не струсили, что ничуть не выше прежнего почитаем, что внимания не обращаем на него.
И с этими словами Флора с восхитительным безрассудством бросилась Рудольфу на грудь и, обвив его дерзостно, требовательно округлыми своими руками, стала целовать куда попало - в щеки, губы, глаза, лишь бы доказать: как ни важничай, не боюсь тебя ни капельки.
Да, ни капельки! А в подкрепленье - еще поцелуй, еще поцелуй.
Рудольф и думать забыл, зачем пришел, и ничего не имел бы против, продлись этот поток опровержений хоть целую вечность.
- Но, кроме шуток, Рудольф, - убирая со лба волосы и стараясь принять серьезный тон, сказала Флора.
- Так это всего лишь шутки? - перебил тот, еще крепче прижимая к себе жену.
- Ты должен ответить мне, почему был сегодня в плохом настроении.
- Завтра скажу.
- Нет, сегодня. Не огорчай меня на ночь. Недаром говорится: дай солнышку сесть без облачка. Нехорошо мне не уступать.
- Изволь, искуплю вину: три часа врозь был с тобой, три дня теперь буду вместе. Хотя и тут наказана будет опять потерпевшая сторона.
- Ах, Рудольф, не надо этих плоских шуток, ведь это шутка плоская. Но и остроумными ты не отделаешься, придется ответ держать. Говори: почему был в плохом настроении?
- В приветственной речи неприятное почудилось кое-что, - хотел было слукавить Рудольф, но тут же был изобличен.
- Нет, дружок, не выйдет, меня не проведешь. Ты - и врать? С этим честным, откровенным лицом - лгать? С этими ясными глазами?.. Лгать мне, которая душой тебе предалась? Нет, это невозможно, ты должен сказать мне правду.
Рудольф помрачнел, задумался, но потом повторил все-таки:
- Не будем сегодня об этом говорить.
- Почему?
- Долго очень.
- Ах, Рудольф баиньки хочет! Боится, что долго рассказывать, бедненький. Спокойной ночи тогда, милый Рудольф. Уж ежели спать идете, пришлите мою девушку сюда.
Рудольф встал и поклонился, сделав вид, будто всерьез собирается уйти.
Теперь, естественно, черед жены был уступить.
- Останься, останься, я шучу, - ластясь к нему, заступила она ему дорогу. - Видишь вот, до сих пор у тебя плохое настроение: даже пошутить нельзя.
- Скорее уж потому ты меня прогоняешь, что я недостаточно серьезен для тебя.
- Вот именно. Будь, пожалуйста, посерьезней; шутить буду я, а не наоборот: спросишь тебя, а ты игривой шуточкой отделываешься. Ну иди, давай в отгадки поиграем. Спорим, отгадаю, что с тобой.
- Посмотрим, - отвечал Рудольф, растягиваясь на оттоманке и кладя голову на колени Флоре, которая стала между тем пальцы загибать.
- Сплетен наслушался?
- Ну, вроде того.
- Про кого?
- Но если я скажу, какие же тогда отгадки? Угадай!
- Про меня?
- Ну, это уж совсем безудержное воображение нужно, - про тебя сплетни сочинять!
Комплимент вознагражден был поцелуем в лоб.
- Но про кого же?
- Ладно, скажу. Не буду тебя мучить. Я пришел, собираясь все рассказать, но не захотел огорчать тебя и только суровому инквизиторскому допросу уступаю, - будь мне сама свидетельницей. Мне не нравится, меня тревожит, что ты с этой Карпати так сдружилась.
- Ах!.. - Флора не знала, что и сказать, от удивления. Чего угодно ожидала она, только не этого. - Вот уж вправду сюрприз! Другие мужья, по крайней мере, к мужчинам только ревнуют; ты первый, кто к женщине свою жену приревновал.
- Видишь, как я люблю тебя! Не люблю - боготворю, преклоняюсь и хочу, чтоб и все, кто только видит, знает тебя, такое же чувство испытывали и помыслить даже дурно о тебе не могли.
- А разве я даю повод для того?
- Ты - нет. Но подле тебя... Карпати эта - женщина с весьма сомнительной репутацией.
- Рудольф. Добрый мой Рудольф. Зачем обижаешь ты бедную эту женщину. Знай ты ее получше, так согласился бы: нет на свете другой, более достойной участия.
- Знаю. И ты ее из участия сердечной дружбой одарила. Тебе и твоему сердцу это делает только честь, но не в глазах света. Свет ее особой далеко не строгих правил почитает.
- Свет несправедлив.
- Но, может, не совсем? В прошлом этой женщины много такого, что подтверждает этот приговор.
- Но в настоящем еще больше, что его опровергает. Характер этой женщины всяческого уважения заслуживает.
Рудольф ласково погладил жену по головке.
- Ты ребенок, дорогая Флора, ты многого не понимаешь и не поймешь никогда. Есть на свете вещи, гнусные, уродливые, о которых ты и представления не имеешь с твоей чистой, невинной душой.
