Мария Романушко - Там, где всегда ветер
Но не работать мама не могла, потому что очень любила свою работу. Да и не принято было в то время не работать. Советский человек должен был работать, неважно – мужского он или женского рода, детный он или бездетный. Все силы – на построение коммунизма! Это – главное. А о детях позаботится государство: сначала оно их вынянчит – мы все с году ходили в ясли. Точнее – нас, ещё не быстро ходящих, носили туда. И меня туда носили. Вначале я страшно плакала, а потом привыкла, все советские дети постепенно к этому привыкали. А куда денешься? Берут, как кулёк, – и несут, и никто тебя не спрашивает: хочешь ты в эти пропахшие подгорелым молоком ясли, или нет… А кого-то и вовсе с месяца туда определяли. А что делать, если маме нужно работать, а бабушки в семье нет? Тогда ведь не три года давали маме на воспитание своего ребёнка, а всего один месяц! ОДИН!!! И всё. А дальше всю жизнь – врозь… А кого-то отдавали в ясли-сад вообще на шесть дней в неделю! Тогда ведь мамы работали и по субботам. На заводах и фабриках мамы работали и в вечернюю, и в ночную смену. Ну, и что, что у мамы маленький ребёнок? Коммунизм-то надо строить! Догонять и перегонять Америку надо! Ведь это – главное. А то, что младенец плачет… Ну, поплачет – и перестанет. Пусть учится с пелёнок быть сознательным!
Мне ещё повезло, что у меня была бабушка. А что хорошего было в тех яслях, я плохо помню. Хотя мама говорит, что я очень полюбила свою воспитательницу, но я этого решительно не помню.
Собственно говоря, у мамы не оставалось ни сил, ни времени на проявление материнских чувств.
«Главное в моей жизни – это дети! – говорит мама своей подруге. – Не представляю, чем живёт Шурочка. Как можно жить без детей?»
А иногда она с укором и гневом бросала мне в лицо: «Вы, дети, для меня главное в жизни! А ты треплешь мне нервы! Совесть бы поимела!»
Даже Фёдор в припадке гнева кричал мне: «Я для вашей матери ничто не значу! Ноль! Для неё только дети, дети!…»
Да, видимо, и в самом деле ДЕТИ занимали в маминой системе ценностей какую-то высокую ступень. Некие абстрактные дети. Вообще дети. Дети как природное явление. Как цветочки жизни. Но ухаживать за этими цветочками её совершенно не тянуло – это было утомительно, для этого существовала бабушка. Дети, в конце концов, и сами должны иметь совесть и развиваться правильно – чтобы радовать свою маму. И когда я радовала её (пятёрками, а потом пошли мои публикации в газетах) – да, маме было приятно, она мной гордилась.
Но мне почему-то казалось, что это – не любовь. Не совсем любовь. Или какая-то другая любовь, а вовсе не та, в которой я остро нуждалась. Хотелось нежности, тепла, каких-то ласковых слов… Хотелось понимания. Хотелось, чтобы погладили когда-нибудь по головке… Ну и что, что я не принесла сегодня пятёрок, что я не такая весёлая хохотушка, как Аня? Ну и что, что я не домыла когда-то сковородку, или не успела вынести кошачий горшок? Ведь это всё такая ерунда! Разве эти мелочи – пятёрки и кошачьи горшки, публикации и сковородки, – разве всё это имеет отношение к ЛЮБВИ?…
Но Маришу мама любила сильнее, этот цветочек был краше. Это был райский цветочек, от него всем было радостно. И от него ничего не требовалось – только чтобы цвёл и не болел.
А я была кактусом, который цветёт крайне редко, а колючки всегда при нём. Как меня было любить? И за что?…
Про сестрёнку
Мариша была ангелом, а я – выродком. Но выродок обожал ангела, и поэтому никакой ревности не было.
Да, Маришу все любили и обожали. А как же иначе? Разве можно не любить ангела? Но мне всегда казалось, что я её люблю особой любовью: я не могла забыть ту ночь, когда я целовала её пальчики… У нас с ней были такие нежные, возвышенные отношения… По крайней мере, я так чувствовала. Где здесь могла бы зародиться ревность?…
Не могу себе представить, что вот я обижаюсь на маму или на бабушку, что они любят Маришу больше, чем меня. Да, больше. Но это же так естественно! Это нормально. Она маленькая, она такая хрупкая, она такая хорошенькая, она такая весёлая! Я сама люблю её больше чем кого бы то ни было на свете. При мысли «Мариша», при взгляде на Маришу у меня всегда горячо и нежно на сердце… Мариша – единственное существо на свете, любовь к которому не имеет привкуса горечи или боли. Мариша никогда не делала мне больно. Мы никогда с ней не ссорились – из-за чего нам было ссориться? Она никогда не раздражала меня, как иногда младшие раздражают старших. Разве может раздражать АНГЕЛ?
Мариша была моим ангелом-хранителем. Желая много раз уйти из жизни, я всегда тут же думала: «А как же Мариша?» – и дурные мысли оставляли меня. Однажды она мне сказала: «Запомни: что ты сделаешь с собой – то и я сделаю с собой!» Ей в ту пору было четырнадцать лет, и она сказала это так спокойно и твёрдо, что я поверила: да, так и будет.
Она всегда была очень худенькой и в классе самой маленькой, ей было десять лет, а я ещё носила её на руках. Она быстро утомлялась и так трогательно просила всегда: «Понеси меня на ручках!» – и я несла на руках десятилетнего ангела. И хотя было тяжеловато, но страшно приятно и нежно от её горячих рук, обхватывающих меня за шею… Я её называла – моя Золотая Веснушка. Мне всегда казалось, что восемь лет разницы в возрасте – самое идеальное. Ей перешли по наследству две мои куклы и мой плюшевый медвежонок, и я была рада, что есть кому играть моими любимцами, что они не пылятся без дела.
Мы чудесно играли с Маришей. И она никогда не спрашивала меня об оценках и о том, подмела ли я в углах. У нас с ней был наш общий любимый мир – сказки Андерсена, мы могли их перечитывать тысячу раз! Особенно уютно было болеть вместе: сидеть рядышком на диване с толстой книжкой… Мы любили с Маришкой шептаться перед сном, мы спали с ней по-деревенски: под одним одеялом на большой железной кровати, и я согревала её холодные пятки. Перед сном я всегда старательно укрывала её и, засыпая, слышала её тихое дыхание… Это было так уютно! Тринадцать лет я слышала рядом с собой дыхание своей сестры…
Я водила её за руку в детский сад, а потом так же за руку в школу. Всё Маришкино детство я гуляла с ней – это была моя обязанность и моя привилегия: мне это было в радость. Мариша, собственно говоря, была моим первым ребёнком, и в глубине любви к младшей сестре родилась моя мечта о будущих детях… Я уже не представляла своей жизни без того, чтобы возить кого-то маленького и любимого на санках, играть с ним в куклы, укрывать перед сном и прислушиваться ночью к его дыханию…
Мама вспоминала…
Мама иногда вспоминала, какой я была замечательной в детстве, и как она любила гулять со мной в парке. «Ты была, как кукла! С такими огромными синими глазищами! Круглыми-круглыми! Как сейчас помню… и я веду тебя за ручку… Господи, как же я любила тебя!» – говорит мама и смотрит на меня с недоумением и укором.
Вот в этом-то всё и дело: ЛЮБИЛА. Когда-то любила… Глагол в прошедшем времени. В давно, давно прошедшем времени…
Я перестала быть куклой и этим как бы предала свою маму. Кукла превратилась в колючий кактус. Маму страшно огорчала эта подмена. Её никто не предупредил, ей никто не сказал, что может случиться такой «облом» и к тому же так скоро…
Меня-сегодняшнюю она не воспринимала и не принимала. Да, она была искренней, когда говорила «я так люблю своих детей, дети для меня главное в жизни». Но мыслями она была далеко от нас – она зациклилась на нашем раннем детстве: она по-прежнему любила двух синеглазых КУКОЛ. А ведь и Маришка тоже уже вырастает из кукольного возраста. И она не всегда будет щебечущим ангелочком…
* * *
Ещё мама любила вспоминать момент моего рождения, и как был потрясён старый врач моим видом: у меня оказалась какая-то особо большая голова. «Никогда таких головастых ещё не видел! Умной будет», – сказал доктор, и мама это запомнила. Мама говорила: «У тебя голова умная – как у меня. Я всегда была отличницей и ты, если бы захотела, могла бы. А отец твой не очень блестяще учился, вызовут отвечать – а он стоит у доски, красный как рак, и молчит. Мне всегда стыдно за него было…»
А теперь ей стыдно за меня… Бедная мама!
Мариша в слезах
Маришка вернулась из школы вся в слезах и бросилась меня горячо обнимать…
– Малыш, что случилось? Кто тебя обидел?
– Почему, почему она сказала, что мы с тобой – не родные сёстры?
– Кто «она»?
– Учительница! Тамара Ивановна!
– Учительница?… Что за бред! Мы с тобой самые что ни на есть родные сёстры. Роднее не бывает.
– А она сказала, что мы – сводные.
– Сводные??? А как она это сказала, по какому поводу?
– Без всякого повода. Вдруг спрашивает на уроке: Марина, а ты дружишь со своей сводной сестрой? Я говорю: у меня нет никакой сводной сестры. А она говорит: как же так нет? Лена – твоя сводная сестра. Я спрашиваю: почему это она сводная? А она говорит: потому что у вас разные отцы…
