Уильям Шекспир - Шекспировские чтения, 1977
Ефим Добин в статье о посмертных публикациях Козинцева обращает внимание на главнейшее их свойство: "Все они насквозь пронизаны огнедышащим этическим пафосом. Читая их, вы находитесь не просто в сфере нравственного размышления, но уже в мире нравственного горения. Вы понимаете, что от решения вопросов, которые мучат художника, зависит не просто успех задуманного фильма - от этого зависят судьбы мира" {Добин Е. Пламень совести. - Архив автора.}.
Вот что не дает покоя художнику: не глухота к его голосу - глухота к судьбам мира. Отсюда то ощущение тревоги, которое пронизывает его последние записи. В набросках к "Буре", будем думать, не случайно оказались варианты перевода самых трагичных у Шекспира строк - предфинального монолога Макбета. Вот они в подстрочном пересказе: "Жизнь - это история, которую пересказал дурак; в ней много шума и ярости, нет лишь смысла..." {"Макбет", V, 6.}.
И все же не будем считать эти строки итогом взаимоотношений художника с жизнью. Пусть в этом Шекспире, образ которого возникает в набросках к "Буре", угадываются какие-то черты самого Козинцева, его тревоги и сомнения, при всем том это никак не попытка автопортрета. Козинцев не смог бы расстаться с "волшебным плащом" киноэкрана, существование вне искусства было для него невозможным. Он готовился к новым постановкам.
Как ни горьки, как ни трагичны те мысли, которые пронизывают замысел "Бури", в них не чувствуется безысходности. Ведь и сомнения в силе искусства Козинцев собирался высказать средствами искусства. Неуцененной, непоколебленной оставалась его вера в высокое предназначение искусства, в его достоинство, в его право и обязанность быть совестью своего времени...
"Слово художника, - продолжает в цитированной уже статье Добин, - есть его дело - вопль художника не остается гласом, вопиющим в пустыне, он живет века. Он тоже есть дело, ибо он концентрированное, максимально действенное выражение того, что переполняет душу художника. Изо дня в день Козинцев напрягал все свои силы, чтобы направить целительную силу искусства в главные болевые точки современного мира. Тем самым он осуществлял себя как художника.
По тому накалу, с каким зов нашего времени нашел свое выражение в этих разнокалиберных, отличных друг от друга записях Козинцева, я не знаю художника, ему равного. В этих публикациях есть нечто всечеловеческое. Творения Гоголя, Шекспира предстают преображенными, озаренными стремлением художника осветить проблемы века огнем человеческой совести. Что-то грандиозное, мирообъемлющее чувствуется в самом ходе козинцевской мысли..." {Добин Е. Указ. соч.}
