Элизабет Гаскелл - Север и Юг
– И тогда вы не отзывались бы о ней так презрительно? Если бы миссис Торнтон узнала, что вы считаете женщин корнем всех бед, она велела бы вам прикусить язык, чтобы больше не слышать ничего подобного.
– Значит, вы передали мой ответ мисс Хейл?
– Конечно, передал. Хотя, возможно, другими словами. Я сказал ей, что отныне она не должна вмешиваться в ваши дела.
– Чьи это дети? Ваши?
Мистер Торнтон знал, чьими они были, но, чувствуя себя неловко, хотел сменить тему разговора.
– Раньше были соседскими. Теперь они мои.
– Сироты, о которых вы говорили мне утром?
– Это когда вы сказали, что моя история может быть правдой или обманом? – язвительным тоном уточнил Хиггинс. – И что, в любом случае она маловероятна, хозяин? Я не забыл ваших слов.
Выдержав паузу, мистер Торнтон мрачно произнес:
– Я тоже их помню. Мне не следовало так говорить. Но я не верил вам. Лично я не смог бы заботиться о детях другого человека. Особенно если бы он поступил со мной так, как Бушер – с вами. И теперь, узнав, что вы говорили мне правду, я прошу у вас прощения.
Хиггинс молчал какое-то время. Но когда он заговорил, его тон смягчился, хотя слова по-прежнему были грубыми.
– Вам не нужно вмешиваться в ссору между мной и Бушером. Он умер, и мне жаль его. Этого достаточно.
– Хорошо. Я пришел, чтобы задать вам вопрос. Вы пойдете работать на мою фабрику?
Хиггинс явно колебался, и его упрямство едва не взяло вверх над разумом. Он молчал. Мистер Торнтон тоже больше ничего не спрашивал. Взгляд Николаса упал на детей.
– Вы назвали меня дерзким и лживым смутьяном. Кроме того, вам известно, что я иногда не прочь выпить. В свою очередь, я часто называл вас тираном, упрямым бульдогом и бессердечным хозяином. Вот фундамент, на котором мы стоим. Как вы думаете, мы сможем поладить ради этих детей?
– Во-первых, я предлагаю вам не дружбу, а работу, – засмеявшись, ответил мистер Торнтон. – Во-вторых, ваши слова доказывают, что никто из нас не сможет относиться к другому хуже, чем сейчас.
– Это верно, – задумчиво произнес Хиггинс. – После нашей первой встречи я подумал, что глупо искать у вас милосердия. Вы мне совершенно не понравились. Наверное, я поспешил с таким выводом. Ну что ж! Ткацкое дело по мне. Поэтому я приду, хозяин. Большое вам спасибо. Поверьте, я не часто раздаю благодарности.
Он впервые открыто и прямо посмотрел в глаза собеседника.
– Я тоже не часто предлагаю работу, – ответил мистер Торнтон, протягивая ему руку для крепкого рукопожатия. – Только приходите вовремя! – Он снова превратился в хозяина. – Я не люблю лентяев на своей фабрике. У нас строгая система штрафов. И если я узнаю, что вы подбиваете людей к смуте, вас незамедлительно уволят. Теперь вы знаете фундамент, на котором мы стоим.
– Утром вы назвали меня умником. Мне брать свой ум на работу или оставлять дома?
– Если вы собираетесь использовать свой ум для вмешательства в мои дела, то лучше держите его при себе.
– Сначала нужно будет разобраться, где кончаются мои дела и начинаются ваши.
– Ваши дела еще не начались, а в мои вам лучше не соваться. Приятного вечера.
Как только мистер Торнтон переступил порог, из дома миссис Бушер вышла Маргарет. Девушка не заметила его, и он последовал за ней, любуясь ее легкой походкой и красивой фигурой. Внезапно это удовольствие было смыто волной ревности. Ему захотелось догнать ее и завести разговор – посмотреть, как она будет вести себя с ним после того случая, когда он видел ее с любовником. И еще мистер Торнтон хотел (хотя и стыдился этого желания) похвалить ее за то, что она направила к нему Хиггинса, рассказать, что раскаялся в своем прежнем решении. Он догнал ее. Услышав шаги за спиной, девушка вздрогнула и повернулась к нему.
– Мисс Хейл, позвольте сообщить вам, что вы несколько преждевременно разочаровались во мне. Я взял Хиггинса на работу.
– Безумно этому рада, – холодным тоном ответила она.
– Он сказал, что повторил вам слова, сказанные мною этим утром…
Мистер Торнтон смутился. Маргарет продолжила его фразу:
– О том, чтобы некоторые женщины не вмешивались в ваши дела? Вы имеете полное право выражать свое мнение. Я не сомневаюсь, что оно вполне справедливое. Однако Хиггинс не рассказал вам всей правды…
Ее голос обрел силу, но слово «правда» напомнило ей о собственной лжи, и она умолкла, почувствовав неловкость. Мистер Торнтон сначала был озадачен ее молчанием. Затем он вспомнил о ложных показаниях и о том, что этому предшествовало.
– Не многие люди говорят всю правду. Я перестал надеяться на это. Мисс Хейл, вы не хотите объяснить мне кое-что? Вы должны понимать, что я нахожусь в недоумении относительно некоторых вопросов.
Маргарет молчала. Она боялась, что такое объяснение каким-либо образом повредит Фредерику.
– Хорошо, – произнес мистер Торнтон. – Я больше не буду спрашивать. Если сочтете нужным, сами расскажете. Не беспокойтесь о вашем секрете. Я никому не выдам его. Поверьте мне как другу вашего отца: если раньше я и имел какие-то надежды, то теперь с ними покончено. Меня они больше не интересуют.
– Да, я понимаю, – ответила Маргарет нарочито равнодушным тоном. – Я догадываюсь, что вы думаете обо мне, но секрет принадлежит другому человеку. Простите меня. Если я раскрою его, то причиню ему вред.
– Я не имею ни малейшего желания любопытствовать о секретах вашего знакомого, – с нарастающим гневом сказал мистер Торнтон. – Мое отношение к вам чисто дружеское. Вы можете не верить мне, мисс Хейл, но прежние чувства – несмотря на домогательства, которых я стыжусь, – давно прошли. Все закончилось. Вы верите мне?
– Да, – печально ответила Маргарет.
– Тогда я не вижу никакого смысла следовать за вами. Мне хотелось получить от вас какие-то объяснения, но сейчас я понимаю, что мы ничего не значим друг для друга. И поскольку вы теперь знаете, что моя глупая страсть изжила себя, мне остается лишь пожелать вам доброго вечера.
Он торопливо ушел.
«Что он имел в виду? – думала Маргарет. – Почему он говорил, что заботится обо мне, когда я уверена в обратном? Его мать наверняка уже сообщила ему все те грязные сплетни. Но меня это не волнует. Я сама себе хозяйка и могу контролировать свою странную слабость, которая порою склоняет меня к предательству дорогого Фредерика. Мне не нужно хорошее мнение мистера Торнтона – мнение человека, который позволяет себе говорить, что я ничего для него не значу. Успокойся, бедное сердечко. Будь веселым и храбрым. Мы сумеем позаботиться друг о друге, если останемся в полном одиночестве».
Во второй половине дня мистер Хейл был напуган напускным весельем своей дочери. Она беспрерывно шутила, словно ее природный юмор вдруг возвысился до невероятных высот. В голосе Маргарет звучали злые нотки, а воспоминания о прежней жизни на Харли-стрит были настолько саркастичными, что ему временами хотелось одернуть ее. Но он не делал этого, радуясь, что его дочь наконец-то стряхнула с себя все печали. В середине вечера ее попросили спуститься вниз. К ней пришла Мэри Хиггинс. Когда Маргарет вернулась, мистеру Хейлу показалось, что он увидел слезы в ее глазах. Но, возможно, он ошибался. Дочь принесла ему хорошие новости: Хиггинс получил работу на фабрике мистера Торнтона. Тем не менее настроение Маргарет испортилось. Она уже не могла продолжать разговор в той манере, которую демонстрировала прежде.
В течение нескольких дней настроение дочери так странно менялось, что мистер Хейл начал тревожиться. Но тут появились новости, обещавшие для их семьи заметные перемены. Первым пришло письмо от мистера Белла, в котором тот сообщал о своем скором приезде в Милтон. Мистер Хейл надеялся, что общение со старым оксфордским другом заметно повлияет не только на мысли дочери, но и на его собственные. Маргарет попыталась разделить оптимистичный настрой отца, но в своей чрезмерной апатии не смогла вдохновиться визитом какого-то мистера Белла, будь он двадцать раз ее крестным отцом.
Девушку больше воодушевило письмо от Эдит, которая, выразив соболезнования по поводу смерти своей тети, написала множество подробностей о муже, сыне и себе самой. В конце письма она добавила, что их климат не подходит ребенку и что, когда миссис Шоу заговорила о возвращении в Англию, ей тоже захотелось на родину. Они решили, что, если капитан Леннокс уволится, их семья переедет в Лондон и снова будет жить в особняке на Харли-стрит, хотя дом останется неполным без Маргарет.
Маргарет скучала по этому старому дому, его спокойной безмятежности и монотонной жизни. В прежние дни она считала такой быт утомительным. Но с тех пор ей довелось испытать столько бед и неприятностей, что она чувствовала себя истощенной от битв с судьбой и собственными комплексами. Теперь же однообразие жизни казалось ей освежающим отдыхом. Поэтому девушка начала мечтать о длительном визите к Ленноксам после их возвращения в Англию – не для каких-то конкретных целей, а для досуга, во время которого она могла бы восстановить свои силы. Создавалось впечатление, что в настоящее время весь ее мир замыкался на мистере Торнтоне. Она не могла забыть о нем при всех ее стараниях. Приходя в гости к Хиггинсам, она слышала разговоры о хозяине фабрики Мальборо. Ее отец возобновил совместные чтения с ним и постоянно передавал ей его суждения о чем-либо. Даже собиравшийся к ним мистер Белл обязательно будет говорить о нем, поскольку, как он писал, ему потребуется обсудить с мистером Торнтоном новый договор об аренде, который им следовало привести к согласованному виду.
