Нил Гейман - Сошедшие с небес
— Так ты говоришь, что мир скоро кончится? Нет, мне не стало бы легче, если бы я знал, как именно это произойдет, но это помогло бы мне измениться.
— А ты хочешь измениться.
— Да.
— Почему?
— Потому что я себе не нравлюсь. Я сбился с пути. Как почти все мы.
— Тогда иди ко мне. — И Фосфор раскрывает ему свои объятия.
Видение
Его поза вселяет в Райана беспокойство, напоминая ему о гиперреалистической скульптуре Христа в человеческий рост, которая стояла в часовне его школы. И все же он без малейшего колебания делает шаг прямо в объятия своего ангела и чувствует, как его теплые руки, словно крылья, смыкаются вокруг его плеч.
Фосфор отбрасывает сигарету, делает выдох и крепко целует Райана прямо в рот. Его поступок должен казаться святотатством, но он ощущается как нечто прямо противоположное.
Рот Райана наполняется расплавленным дождем, который захлестывает его горло и стекает дальше, в грудь, от чего его душу охватывает пламя.
Серые стены церкви рушатся, и он видит. Видит по-настоящему.
Все начнется ровно через шесть недель после этой ночи. Будущее разворачивается перед ним сверкающими вспышками, которые слепят глаза.
Огромная бомба взрывается на нефтяном месторождении в Сибири.
Русские уничтожают главный суннитский храм на Среднем Востоке.
Саудовская Аравия погружается в пламя гражданской войны.
Нефтепроводы перерезаны. Войска больше не в состоянии сдерживать толпы.
Без нефти прекращается подача электричества, а без электричества — подача воды. Америка пытается заключить новые союзы, но терпит провал. Китаю больше не нужна ее помощь. Пожилые люди орут друг на друга, разделенные огромными столами для переговоров. Толпы людей мечутся, словно стада перепуганных животных. Здания рушатся. Запад остается без защиты и рассыпается, как карточный дом.
Конец наступает с неприличной быстротой, но страдания растягиваются на годы. Кадры катаклизмов крутятся в мареве пикселей, закольцованные на умирающих телеэкранах мира. Будущее вопит, затем голодает, затем скулит, затем истаивает в беззвучную боль, которая превращает всех сначала в животных, потом в насекомых, потом в микробов.
Решение
Райан вырывается из объятий и размыкает цепь. Стены церкви возвращаются на место. Он моргает, стараясь сфокусировать взгляд.
— Вот, значит, зачем вы здесь, — говорит он, с трудом шевеля губами, как пьяный. — Вы знаете о том, что будет. И вы испытываете нас, чтобы понять, надо ли и нам тоже знать.
— Мы здесь, чтобы помочь. Ты должен мне сказать. Решение за тобой.
— Скольких еще вы спрашивали?
— Мы спрашиваем только тех, кто видит в нас то, что мы есть. Тех, кого влечет к нам вопреки их собственной природе. Нам надо знать, как вы хотите выжить, с этим ужасным знанием или без него.
— Если все исчезнет всего за несколько проходов солнца по небу, — отвечает Райан, — то я хочу бодрствовать, а не спать. Если мне не суждено выжить, то я хочу жить. Пожалуйста, не отнимай у меня эту память. Оставь ее со мной.
— Как хочешь. — Ангел Фосфор хватает его за волосы и впивается в его губы в порочном поцелуе, и на этот раз он чувствует, как что-то точно воскресает внутри его, разжигает в нем огонь жизни, и хотя он замерз в сумеречной церкви и весь дрожит, каждая жилка его тела поет от переполняющей ее энергии.
Фосфор отпускает его и пристально вглядывается в его лицо, запоминая.
— Я должен сказать тебе, что все смертные, которым мы задавали этот вопрос, были одного с тобой мнения, — говорит он. — Ты последний, с кем мы говорили. Мы, семеро, не ошиблись, придя сюда, не ошиблись, что задали вопросы. Вернувшись, мы поручим себя милосердию наших старейшин и представим им доказательства вашей силы. Если наше заступничество будет иметь успех, то мы уничтожим ваш мир за секунды до того, как вы сами его разрушите, он сгорит во внезапной вспышке, столь громкой, что она покажется бесшумной, и столь яркой, что у всех почернеет в глазах, а потом не будет ни боли, ни страданий, ничего не будет совсем. Надеюсь, это послужит тебе утешением.
— Мне не нужны утешения, — говорит ангелу Райан. — Я чувствую себя… — Он долго подбирает слово. — Удовлетворенным.
Фосфор отпускает его и делает шаг назад, а шестеро его друзей медленно выходят из тени и становятся рядом с ним Райан идет за ними наружу и следит, как они поднимаются в дождь, оставляя за собой светящиеся дорожки, которые распыляются и блестят в ночных тучах над морем, прежде чем окончательно исчезнуть из виду.
Райан обнаруживает, что остался совсем один. Чувство потери гнетет его сердце. Он думает о Фосфоре, воспаряющем в небо, о риске, на который он пошел, чтобы доказать силу человека, но чувство любви быстро уступает место растерянности. Он не может понять, что он здесь делает. Ребра болят. Ощущение такое, как будто он поправляется после тяжелой болезни. Он роется в карманах пиджака, находит мобильник и собирается звонить Лэйни, но передумывает. Сейчас ему надо побыть одному. Переданное ему знание — тяжелая ноша, и он должен собраться с духом.
В отпущенное ему время он сначала возвращается в Лондон, к родителям, но потом снова едет в Ниццу, на берег моря, где он чувствует себя лучше всего. К тому времени Америка уже отзывает своих граждан, и Лэйни уезжает. Никто не знает, где она. Райан знает, что больше они не встретятся.
Конец
И вот, когда до конца света остается всего несколько мгновений, он сидит, привалившись спиной к теплому камню скамьи, и делает погромче музыку в своих наушниках. Он улыбается пешеходам и смотрит вниз, на бухту, ожидая ангельского вмешательства, беззвучной вспышки багряного света, которая скажет ему, что у них все получилось. Он смотрит на город, спешащий по своим делам, по рукам и ногам повязанный рутиной, не обращая внимания на зло, счастливый уже тем, что существует.
Когда-то он чувствовал себя потерянным и несчастным. Но сейчас конец света во всех его мрачных деталях отпечатан изнутри на сетчатке его глаз. Он постиг падение ангелов, надежды человеческие, природу любви. И Райан улыбается себе, по-настоящему удовлетворенный в первый и в последний раз в своей жизни.
Он знает, что есть и другие, кого коснулись ангелы, кто знает и ждет теперь наступления последнего часа. Он благодарен прекрасным мужчинам. Он понял, что счастье имеет величину атома и быстро проходит. Но пока оно здесь, им следует дорожить, ибо что же еще с ним делать?
А вот и конец.
Джей Лейк
ПРОПАЩИЕ
— Невинность всегда была приглашением к несчастью. — Сезалем держал руку на рукоятке своего тридцать восьмого, который торчал из кобуры у него на спине, точно теплое черное яйцо, наполовину вылезшее из курицы.
Нервозная привычка.
Трупы всегда его нервировали.
Вилоног, его Инфернальный связной, обошел тело кругом, попинал его лапой с игольчатыми когтями. Сезалем болезненно сморщился при виде такой порчи вещественных доказательств. Восьми футов росту, инкрустированный сверкающей чешуей, снабженный Инфернальным Иммунитетом, детектив, тем не менее, ничего не мог поделать с демоном.
Невинность тут ни при чем. — Голос Вилонога напоминал вой миксера, работающего на полных оборотах. — Глупость.
Переулок был узкий, тротуары вдоль кирпичных трехэтажек, черных от старости, загромождали грязные мусорные контейнеры. Раньше, еще до Вознесения, Портленд был симпатичным городишкой. Теперь жители радовались, если количество убийств хотя бы не росло.
Не утешало и то, что трупы нередко сползали со столов в моргах и выходили на улицы. А то и ногтями прорывали себе дорогу из могилы наверх, но это уже гораздо позже.
Она пришла сюда сама, — сказал Сезалем. Он выстраивал свои мысли в связный рассказ, как поступал всегда, когда работал над делом. — Чтобы… чтобы что-то сделать. Найти помощь, или предложить ее. Но не отомстить, нет, не отомстить. Однако кто-то отомстил ей.
Жертве было лет шестнадцать, афроамериканка с короткими вьющимися волосами. При ней была белая холщовая сумка из церкви Альбина Господа Нашего во Христе Спасенного, на ней белое летнее платье. По крайней мере, они так полагали. Сумка, сначала накрывавшая ее голову, была взята на анализ представителем судмедэкспертизы, который теперь терпеливо дожидался, когда детектив вынырнет из своих раздумий.
Сезалем не мог представить ни одного местного с такой сумкой. Значит, сумка ее. Не считая логотипа, она была слишком чистой для этой части города.
— Глупость, — прорычал Вилоног. — Я тебе говорю, ты меня слушай. Люди никогда не слушают. — Рокот его голоса стих до почти ритуального ворчания.
— Ее что, кто-то из ваших порешил? — Если так, то дело закрыто, можно двигаться дальше. Надо только позвонить ее родителям, если таковые имеются.
