Иван Лазутин - Суд идет
— Вы хотите что-то сказать, Наталья Андреевна? — спросил Шадрин.
— Нет, нет… Я просто думаю, странное совпадение…
И она снова погрузилась в чтение.
2. «Ответ шизофреника всегда неожидан, разнообразен, за исключением тех стереотипных ответов, когда шизофреник на различные вопросы отвечает одним словом или одной фразой. Обычно один и тот же вопрос, заданный в разное время, не вызывает одного и того же ответа. Это вполне понятно, т. к. каждый раз вопрос сочетается с новыми образами, «облекается иной плотью» (Эпштейн). Эпштейн с целью эксперимента задавал шизофренику один и тот же вопрос и получал каждый раз новый ответ, имеющий самое отдаленное отношение к существу поставленного вопроса».
Продумать и принять за вооружение. При необходимости — это неплохой элемент тактики. Но только при необходимости. Злоупотреблять им нельзя.
3. «Симулируются обычно лишь отдельные симптомы того или иного психоза, часто противоречиво собранные из различных форм. Эта нетипичность, лоскутность симптоматики чаще всего и заставляют заподозрить притворство. Еще Корсаков в одной из своих экспертиз писал: «Полная гармония симптомов между собой и соответствие их установленному в науке типу болезни дают возможность сделать категорическое заключение, что болезнь не притворная, а действительная».
Слишком утрированное преподношение «болезненной» симптоматики и смешение симптомов различных психозов, не укладывающееся ни в какие клинические рамки, помогает сравнительно быстро вскрывать притворство».
Гармония симптомов. Никакой окрошки! Иначе — крах.
Во всем — мера. Переиграть опаснее, чем не доиграть.
Наталья Андреевна тихо вздохнула, закрыла тетрадь и откинулась на спинку кресла. Улыбаясь, она смотрела на Шадрина.
— Любопытно, очень любопытно…
— Разве это не полное доказательство того, что Баранов тончайший симулянт? Прошу вас обратить внимание на последнюю запись.
— Я на все обратила внимание, товарищ Шадрин.
— Наталья Андреевна, разве этого мало, чтобы сегодня же объявить Баранову, что его игра раскрыта, и перевести его из клиники в Таганскую тюрьму? Его ждут допросы по делу.
— К сожалению, всего этого мало. Но эти записи для нас не последний аргумент. Спасибо, что вы принесли их. Они помогут ускорить диагностику.
Шадрин горячился:
— Какая же тут еще нужна диагностика, когда все ясно?!
— Товарищ Шадрин, положитесь на науку. Если в больнице была допущена ошибка, то в нашем учреждении ее не произойдет. До тех пор пока Баранов не подвергнется полному клиническому обследованию, о Таганской тюрьме забудьте.
— Разрешите еще вопрос, Наталья Андреевна?
— Пожалуйста.
— Теоретически возможно, чтобы эти записи принадлежали душевнобольному человеку?
— Вполне, — ответила Введенская и спрятала в письменный стол журнал наблюдений и записи Баранова.
Шадрин поблагодарил профессора и уже в самых дверях спросил:
— Сколько дней нужно ждать, Наталья Андреевна, чтобы вы сделали окончательное заключение о состоянии здоровья Баранова?
— Столько, сколько на это потребуется.
Шадрин вышел из кабинета.
Уже на улице он подумал: «Да… Вот заварил кашу!.. Вот это Баранов!.. Если он и в самом деле здоровый человек, то при других, счастливых обстоятельствах из него мог бы получиться железный борец. Плохо, что вся его сила, воля и ум пошли по дороге зла».
Вспомнились слова Богданова: «Я уважаю настойчивых и твердых людей. Но не люблю спесивых и выскочек».
На сердце было и тревожно, и смутно. До сих пор не было никакой определенности.
XVI
Богданов сидел в своем прокурорском кабинете и внимательно читал протоколы допроса Анурова. Как юрист с опытом, он не мог не видеть, что допрос Шадрин провел на профессиональном уровне. Не упущены даже мелочи, которые на первый взгляд могли показаться несущественными. Оторвав взгляд от папки, он посмотрел в окно, встал, прошелся к двери. С самого утра его мучил вопрос: как тоньше завести с Шадриным разговор о деле Анурова и его компании. Расследование подходит к концу.
Из института судебной психиатрии о Баранове нет никаких сведений. Значит, диагноз больницы не опровергнут. А это во многом облегчает положение Анурова и его подручных. Нужно писать обвинительное заключение, а какая-то тайная тревога, не переставая, гложет его мозг и шепчет: «Смотри, Богданов, с Ануровым ты можешь влететь в нехорошую историю. Ануров коварный человек. Чего доброго, он может пойти на подлость и сказать лишнее. Ему поможет жена. Твоя же собственная жена… Зачем ей нужно было принимать от него ценные подарки? Особенно эти нейлоновые кофточки и французские туфли… Век живи и век учись».
Богданов отлично знал, что, согласно процессуальному кодексу, следователь не может вести дело, в котором замешан его родственник или друг. Он должен написать об этом рапорт прокурору и передать дело другому следователю. Вспоминая Анурова, он успокаивал себя тем, что тот приходится ему десятой водой на киселе. К тому же дело Анурова ведет не он сам, а подчиненные ему следователи. «А потом уже поздно писать об этом рапорт. Положено столько труда!.. Это нужно было делать с первого дня, когда только что возбудили дело против Анурова. Думаю, что все обойдется хорошо. Вот только Шадрин слишком ополчился против Анурова. Аж осатанел… И все из-за взятки, которую тот, старый дурак, вздумал предложить так нагло…»
Богданов вызвал Шадрина.
— Как дела? — спросил он, как только Шадрин закрыл за собой дверь.
— Подходим к концу.
— Есть какие-нибудь новости из института судебной психиатрии?
— Пока нет.
— Я так и знал. Здесь вы явно перестарались. Как говорится, проявили сверхбдительность.
Шадрин пожал плечами.
— Как знать, это еще неизвестно.
Богданов перевел взгляд на Шадрина и, точно прощупывая его, спросил:
— Как думаете квалифицировать?
— По Указу от четвертого июня.
— А не слишком ли?
— Думаю, что нет. Почти на миллион хищений! Мне непонятно, почему это дело расследуется районной прокуратурой? Ведь есть особое положение о том, что только городская прокуратура может вести такие дела.
— В городской прокуратуре завал. Это дело поручено расследовать нам. Но это другой вопрос. Я хотел поговорить с вами по существу. Вот вы несколько раз с особым нажимом смакуете сумму хищения.
— А разве это не существенно?
— Весьма существенно в оценке преступных действий Баранова. Ануров, Фридман и Шарапов — всего-навсего спекулянты.
Богданов набрал в авторучку чернил и, не давая ответить Шадрину, продолжал:
— Хищение есть хищение. Тут, конечно, нужно быть строгим, как нас обязывает к этому закон. Но не следует забывать железные принципы коммунистической гуманности.
— Не совсем понимаю вас, Николай Гордеевич.
Богданов встал. Глубокие складки у его рта изогнулись полукружьями и придали лицу озабоченный, усталый вид.
— Я познакомился с делом и вижу, что к Анурову вы относитесь с особым пристрастием. Все говорит за то, что вы хотите его представить суду обособленным в этой четверке. Он у вас перетягивает и Шарапова, и Фридмана.
— А разве это не так?
— Формально так, но не забывайте, что Ануров — коммунист с двадцать девятого года. Один тот факт, что его исключили из партии, — разве это не казнь? А если и закон еще повесит на него двадцатипудовую гирю лишения свободы, то он уже не встанет, он погибнет навсегда. У него в прошлом немало заслуг. А потом семья, дети… И, если хотите, он уже далеко не мальчик. Сколько ему?
— Сорок девять.
— Вот видите, если суд даст ему лет пятнадцать, то под семьдесят он вернется истлевшей портянкой. Потом не нужно забывать, товарищ Шадрин, что нас уже не раз предупреждали сверху, что в последнее время в квалификации мы зачастую бываем слишком жестоки. Однажды нас даже пожурили за такое усердие.
— Но тогда шел разговор о хищении мешка муки и нескольких килограммов колбасы.
Заложив за борт кителя руку, Богданов прошелся вдоль стола, что-то отметил в записной книжке и снова сел в кресло.
— Поймите же вы, наконец, дело тут не в одной денежной стороне, дело в самом принципе! Хищение государственной собственности! — На словах «государственная собственность» Богданов сделал особое ударение. — Сегодня он украл мешок муки, завтра он угонит машину с продуктами, а на следующей неделе его аппетиты возрастут, и он протянет руку за эшелоном. А потом вы же сами прекрасно знаете, что может быть сейчас для народа важнее, чем продукты питания. Лично я не считаю, что мы слишком строго подошли к Иванову, когда состав его преступления квалифицировали по Указу от четвертого июня.
