Оноре де'Бальзак - Сочинения
Фелиситэ указала Калисту на прекрасную копию с картины Миериса, где изображена женщина в белом атласном платье, которая стояла с нотами в руках и пела брабантскому знатному вельможе; негр наливает в стакан на ножке старое испанское вино, а старая экономка укладывает печенье.
– Блондинки, – продолжала она, – имеют над нами, брюнетками, то преимущество, что они более разнообразны: есть блондинки ста разных оттенков, а брюнетки все похожи друг на друга. Блондинки женственнее нас; мы, француженки-брюнетки, больше похожи на мужчин. Неужели, – сказала она, – вы не влюбитесь в Беатрису после нарисованного мною портрета, как это сделал какой-то принц в «Тысяче одном дне»? Но и тут ты опять опоздал, бедное дитя мое. Но утешься. Ведь всегда первому достаются кости!
Это было сказано ею с известной целью. Восторг, написанный на лице юноши, больше относился к портрету, чем к художнику, труды которого, таким образом, не достигали цели.
– Хотя Беатриса и блондинка, – продолжала она, – но она не так воздушна, как ей бы следовало быть; черты лица очень строги, она изящна, но в ней есть что-то жесткое; оклад лица ее несколько суховат; можно подумать, что она способна запылать тропическим знойным огнем. Она похожа на ангела, который пылает и сохнет. Глаза ее точно вечно томятся жаждой. Когда она смотрит прямо, она всего лучше; а в профиль ее лицо кажется точно сплюснутым между двумя дверями. Вы сами увидите, права ли я. Вот из-за чего мы стали близкими подругами. Беатриса в течение трех лет, с 1828 года до 1831-го, веселилась на последних пирах Реставрации, бывала в свете, при дворе, служила украшением костюмированных балов Елисейского дворца Бурбонов и судила о людях, о вещах и о событиях очень осмысленно и умно. Ум ее был занят. Насколько ошеломленная бурным потоком светской жизни, она не жила сердцем, оно молчало, так как ей пришлось познакомиться с прелестями брака: явился ребенок, роды, одним словом, все эти материнские обязанности, которые я так не люблю. Я не выношу детей: они доставляют только одно огорчение и вечное беспокойство. Я всегда находила, что для нас имеет неоцененное значение свобода, предоставленная нам в наше время и утраченная нами благодаря этому лицемеру Жан-Жаку, свобода делаться матерью или нет, смотря по желанию. Не я одна так думаю, но высказываю это я одна. Беатриса провела бурный год от 1830–1831 года в имении мужа и скучала там, как праведники в раю. Вернувшись в Париж, маркиза не без основания решила, что революция, которая, по мнению некоторых, имела только политическое значение, произведет и нравственный переворот. Тот мир, к которому она принадлежала, не смог возродиться за время неожиданного пятнадцатилетнего торжества Реставрации и поэтому он должен неминуемо искрошиться в мелкие куски под ударами тарана, который быль в руках буржуазии. Она слышала великие слова г-на Лене: «Короли сходят со сцены!» Мне кажется, этот переворот сильно отразился на ее последующей жизни. Она принялась изучать новые доктрины, которые возникали целыми массами в трехлетний промежуток, следовавший за июльской революцией: все эти новые учения роились одно за другим, точно мошкара на солнечном лугу, и увлекли многих женщин. Но, как и все дворяне, она, хотя находила все эти новые идеи превосходными, но все же хотела спасти дворянство. Видя, что личные качества не ставятся ни во что, видя, что знатнейшие фамилии держатся того же молчаливого протеста, который они оказывали Наполеону, и этим ограничивается вся их роль в эпоху великих событий и деяний, а подобная роль во время нравственного переворота равносильна подаче в отставку; сознавая все это, Беатриса предпочла счастье этому молчаливому недовольству. Когда мы вздохнули свободнее, маркиза встретила у меня человека, с которым я надеялась провести всю остальную жизнь – Женнаро Конти, талантливого композитора, неаполитанца по происхождению, но родившегося в Марсели. Конти очень умен, талантливый композитор, хотя он никогда не мог бы составить себе первоклассную известность. Не будь Мейербера и Россини, он, может быть, и прослыл бы гением. Но он имеет над ними большое преимущество: он в вокальной музыке занимает то же место, что Паганини на скрипке, Лист на рояле, Тальони в танцах, и место знаменитого Гара, которого он напоминает. Это не голос, друг мой, это сама душа! Когда пение может затронуть некоторые душевные струны и отвечает тому необъяснимому настроению, которое в данную минуту охватывает женщину, то она погибла. Услыхав пение Женнаро, маркиза безумно влюбилась в него и похитила его у меня. Хотя это пахнет провинцией, но вполне свойственно натуре человека. Она снискала мое уважение и дружбу своим дальнейшим поведением относительно меня. Она считала меня за женщину, которая будет защищать свою собственность, а не знала того, что для меня смешным становится человек, из-за которого ведется борьба. Она приехала ко мне. Эта гордая женщина была так влюблена, что поведала мне свою тайну и отдала свою судьбу в мои руки. Она была очаровательна и осталась одновременно женщиной и маркизой в моих глазах. Я должна вам сказать, друг мой, что женщины часто поступают дурно, но у них есть скрытое величие души, которое никогда не оценят мужчины. Итак, теперь, когда в виду близящейся старости я могу уже писать свое завещание, я скажу вам, что была верна Конти и осталась бы таковой до смерти, но все-таки я хорошо узнала его. Он принадлежит к числу людей, которые очаровательны на вид, но в действительности отвратительны. Он большой шарлатан в сердечных делах. Бывают мужчины, как, например, Натан, о котором я вам говорила, они обманывают женщин вполне искренне: они лгут сами себе. Поднявшись на ходули, они воображают, что стоят на собственных ногах и вполне простосердечно проделывают разные фокусы. Тщеславие у них в крови; они так и родились комедиантами, хвастунами, с разными вычурами, точно китайская ваза; они готовы смеяться сами над собой. Но они очень великодушны и, благодаря этому, притягивают к себе опасность, точно блестящее царственное одеяние Мюрата. Но мошенничество Конти узнает только его любовница. В нем скрывается знаменитая итальянская ревность, заставившая Карлоне убить Пиолу и нанесшая Паэзиелло удар кинжалом. Это ужасное чувство он скрывает под видом самого любезного дружелюбия. Конти не отваживается смело признаться в своем пороке: он улыбается Мейерберу и говорит ему комплименты, когда в душе разорвал бы его на клочки. Сознавая свою слабость, он притворяется сильным; его тщеславие так велико, что он изображает разные напускные чувства, которых вовсе нет в его сердце. Он выдает себя за артиста, вдохновляемого небом. Для него искусство, говорит он, святая и священная вещь. Он делается фанатиком в разговоре со светскими людьми, хотя в душе издевается над ними; он говорит так красноречиво, что можно подумать, что он глубоко убежден в этом. Это какой-то ясновидящий, какой-то демон, бог, ангел. И все-таки, Калист, хотя бы вы и были предупреждены, вы подпадете под его очарование. Этот южанин, этот пламенный артист в действительности холоден, как лед. Послушайте его: артист – это миссионер, искусство – это религия, которая имеет своих жрецов и должна иметь своих мучеников. Вступивши на эту почву, Женнаро доходит до самого беспорядочного пафоса, на который только способен в своей аудитории какой-нибудь профессор немецкой философии. Вы восхищаетесь его убежденностью, а он не верит ни во что. Возвышая вас до небес своим пением, которое вливает вам в душу сладостный нектар любви, он бросает на вас восторженные взгляды, но в то же время взвешивает силу вашего восторга, и спрашивает себя: «Кажусь ли я им богом?» В то же время он мысленно добавляет: «Я съел слишком много макарон». Вы думаете, что он вас любит, а он вас ненавидит, а вы не знаете почему. Но я-то это знала: он вчера увидал какую-нибудь женщину, к которой почувствовал влечение и издевался надо мной, расточая лицемерные ласки, фальшивые уверения в любви, дорого заставлял платить меня за вынужденную верность. Он ненасытен в своей жажде рукоплесканий, он смеется над всем, все копирует, одинаково хорошо может изобразить и горе и радость, но достигает при этом блестящего результата: он, если захочет, может понравиться, может заставить восхищаться собой, любить себя. Когда я рассталась с ним, он ненавидел свой голос, а между тем своим успехом он обязан гораздо больше ему, чем своему композиторскому таланту, а ему хотелось бы больше быть гениальным творцом вроде Россини, чем таким исполнителем, как Рубини. Я сделала большую ошибку, привязавшись к нему, но раз это случилось, я решилась венчать лаврами своего кумира до конца. Конти, как и многие артисты, большая лакомка, он любит комфорт, удовольствия, он очень кокетлив, вылощен, франтовато одет, и я поощряла в нем все эти вкусы, я любила эту слабую, лживую натуру. Мне завидовали, а я иногда с сожалением улыбалась. Я уважала в нем его мужество, он храбр, а храбрость, говорят, единственная чуждая лицемерия добродетель. В путешествиях я раз подвергла его храбрость испытанию, он действительно рисковал жизнью, которую так любит, но, странное дело, в Париже он часто совершал поступки, которые я называю трусостью ума. Друг мой, я все это знала и потому сказала бедной маркизе: «Вы не знаете, в какую пропасть вы готовы броситься. Вы, как Персей бедной Андромеды, освобождаете меня от утеса. Если он вас любит, тем лучше; но я сомневаюсь в этом, он любит только себя одного». Женнаро был на седьмом небе от гордости. Я не была маркизой, рожденной Кастеран, и он меня забыл в один день. Я доставила себе жгучее наслаждение исследовать до мелочей этого человека. Зная заранее развязку, мне любопытно было видеть, как будет Конти изворачиваться. Бедное дитя мое, мне пришлось за неделю быть свидетельницей разных диких чувств, разных безобразных комедий. Я ничего не скажу вам об этом, вы увидите этого человека здесь. Но теперь, так как он знает, что я его хорошо поняла, он ненавидит меня. Если бы он мог меня зарезать без опасности для себя, то я не прожила бы и двух секунд. Беатрисе я не говорила ни слова. Последнее оскорбление, которое Женнаро до сих пор наносит мне, это – думать, что я способна поделиться своими грустными наблюдениями с маркизой. Он стал теперь вечно озабоченным, задумчивым, потому что не верит ни в чью порядочность. До сих пор по отношению ко мне он разыгрывает роль человека, который не может утешиться, что покинул меня. Он обращается со мной самым нежным, вкрадчивым образом; он ласков, относится ко мне по-рыцарски. Для него всякая женщина – мадонна. Надо долго прожить с ним, чтобы разгадать его фальшивое простодушие и понять невидимую причину этой мистификации. Сам Бог поверил бы ему, такой у него искренний вид. Он обойдет вас своими кошачьими манерами, так что вы ни за что не поверите, что в его уме происходит самая тщательная математическая выкладка. Оставим его. Я простерла свое равнодушие до того, что принимала их у себя. Благодаря этому, самое проницательное в свете парижское общество ничего не узнало об этой интриге. Женнаро, хотя и опьяненный гордостью, считал, вероятно, необходимым играть перед Беатрисой роль: он ничем не выдал себя. Я очень удивилась его поведению, мне все казалось, что он пожелает скандала. Сама маркиза компрометировала себя через год счастья, подвергавшегося всяким превратностям и случайностям парижской жизни. Она несколько дней сряду не видала Женнаро. Я его пригласила к себе обедать, а она должна была приехать вечером. Рошефильд ничего не подозревал; но Беатриса так хорошо знала своего мужа, что, по ее словам, она предпочла бы испытать всякие несчастья скорее, чем выносить ту жизнь, которая ждала ее, если он будет иметь право презирать или мучить ее. Я выбрала тот день, когда по вечерам собирались гости у нашей близкой приятельницы графини де Монкорне. Видя, что мужу подали кофе, Беатриса вышла из столовой, чтобы идти переодеваться, хотя обыкновенно она не принималась так рано за свой туалет.
