Элизабет Гаскелл - Жены и дочери
После этих слов Синтия более не принимала участия в разговоре и даже как будто не прислушивалась к нему. К тому же ее почти немедленно пригласил следующий партнер. К вящему негодованию Молли, мистер Престон опустился на освободившееся место. Поначалу она опасалась, что он намеревался пригласить на танец ее саму, но вместо этого он лишь потянулся к букетику Синтии, который та, поднимаясь со стула, вручила на сохранение Молли. Букет сильно пострадал от жары и духоты в комнате и уже не был сочным и свежим, в отличие от букета Молли, который изначально не был раздерган на части, когда из него вытаскивали ярко-алые цветы, украшавшие теперь волосы девушки. Кроме того, Молли куда бережнее обращалась с ними. Впрочем, букет Синтии сохранился достаточно, чтобы понять, что это совсем не те цветы, что прислал ей мистер Престон. Быть может, чтобы окончательно убедиться в этом, он без слов протянул руку, прося позволения рассмотреть его. Но Молли, повинуясь тому, что она полагала невысказанным желанием Синтии, не позволила ему прикоснуться к цветам и лишь крепче прижала их к груди.
– Вижу, мисс Киркпатрик не удостоила меня чести носить букет, который я послал ей. Полагаю, она получила цветы и мою записку?
– Да, – подтвердила Молли, в глубине души устрашившись тона, каким это было сказано. – Но к тому времени мы уже приняли вот эти цветы.
Миссис Гибсон принадлежала к числу людей, которые умеют прийти на помощь в самый щекотливый момент и сгладить неприятную ситуацию медовыми речами. Она явно боялась мистера Престона и желала во что бы то ни стало сохранить мир.
– О да, и нам очень жаль! То есть, разумеется, я вовсе не имею в виду, будто мы сожалеем о том, что нам выказали добрые чувства, но эти два чудесных букета были присланы из Хэмли-холла. Об их красоте вы можете судить по тому, что держит в руках Молли, и… они были доставлены нам раньше вашего, мистер Престон.
– Я бы чувствовал себя польщенным, если бы его приняли вы, раз уж о молодых леди позаботился кто-то другой. Я потратил много времени и сил, выбирая его у «Гринза». Полагаю, что с полной ответственностью могу заявить, что он получился куда более recherché[76], нежели тот, который мисс Гибсон столь преданно и нежно держит в руке.
– О, но это потому, что Синтия вытащила из него самые яркие цветы, чтобы воткнуть их мне в волосы! – горячо воскликнула Молли.
– В самом деле? – осведомился мистер Престон, и в голосе его прозвучали нотки удовлетворения, словно он обрадовался тому, как мало значения придала Синтия подаренному ей букету.
С этими словами он отошел, чтобы встать позади Синтии в кадрили, которую только что начали танцевать в зале, и Молли заметила, что он заставил ее ответить, – несомненно, против воли девушки. И было нечто такое в выражении его лица и манерах, что подсказывало ей, что он имеет над подругой какую-то власть. Синтия выглядела серьезной, не внимающей ему, равнодушной, негодующей и готовой бросить вызов, но после того, как он что-то шепотом сказал ей, она явно ответила ему вынужденным согласием. После этого он отошел с неприятной улыбкой удовлетворения на смазливом лице.
А в зале уже живо обсуждали непривычную задержку свиты из Тауэрз, и гости один за другим потянулись к миссис Гибсон, как если бы та была полномочным представителем графа и графини. С одной стороны, это было весьма лестно, но, с другой, расписавшись в собственном неведении, она как бы понизила себя до уровня остальных любопытствующих. Особенно огорчилась миссис Гуденоу, последние полтора часа не снимавшая очки, чтобы не пропустить ничего, едва только первый гость из Тауэрз переступит порог залы.
– У меня ужасно разболелась голова, – пожаловалась она, – и мне следовало бы ограничиться тем, что просто послать деньги, а самой не выходить из дома сегодня вечером. Ведь я видела много подобных балов, а заодно и милорда с миледи. Да и смотреть на них было куда приятнее, нежели сейчас, особенно учитывая, что их здесь нет. Но все только и делали, что обсуждали герцогиню с ее бриллиантами, и я решила, что никак не могу остаться непричастной и не увидеть ни герцогиню, ни ее драгоценности… И вот я здесь, а дома напрасно жгут уголь и свечи, потому что я попросила Салли дождаться меня, хотя больше всего на свете не люблю напрасных расходов. Эту черту я унаследовала от своей матери, которая ненавидела расточительность так, как никто другой. Она была умелой и экономной распорядительницей, каких нечасто встретишь, и вырастила нас, девятерых детей, на столь ничтожное вспомоществование, что никто другой не смог бы этого сделать, уверяю вас. Ба! Она не позволяла нам ни малейшей экстравагантности – даже в вопросе простуды. Стоило одному из нас серьезно простудиться, как она тут же пользовалась представившейся возможностью и обстригала нам волосы. При этом она утверждала, что нет смысла трястись в двух ознобах, когда вполне достаточно и одного, и мы, подстриженные, мерзли от холода. Однако же, несмотря ни на что, мне бы очень хотелось, чтобы герцогиня приехала.
– Ах! Только представьте, каково мне, – вздохнула миссис Гибсон. – Ведь я так долго не видела членов этого дорогого семейства! Вот и вчера, когда я гостила у них, мне тоже не удалось как следует поговорить с ними. Герцогиня пожелала узнать мое мнение по поводу приданого для леди Алисы и буквально засыпала меня вопросами, поэтому ни на что иное времени попросту не осталось. А леди Гарриет на прощание пообещала, что уж сегодня мы обязательно встретимся. Между тем уже почти двенадцать часов.
Все, кто питал хоть какие-либо претензии на аристократичность, были раздосадованы отсутствием знатной фамилии из Тауэрз, и даже скрипачи не спешили играть очередной танец из опасения быть прерванными появлением важных особ. Мисс Феба Браунинг извинилась за них, мисс Браунинг со спокойным достоинством обвинила их. И лишь мясники, булочники да свечных дел мастера радовались отсутствию ограничений и веселились от души.
Наконец послышались шум и суета, начались перешептывания, музыка остановилась, и ее примеру вынуждены были последовать и танцующие. В залу вступил лорд Камнор в парадном мундире, на руку которого опиралась полненькая женщина средних лет. Одета она была, как юная девушка, – в муслиновое платье с узором из веточек и с живыми цветами в волосах, но при этом на ней не было и следа драгоценностей или бриллиантов. Тем не менее это, несомненно, была сама герцогиня. Но что же это за герцогиня без бриллиантов? Да еще в платье, которое скорее подошло бы дочери фермера Ходсона! Неужели это и есть герцогиня? Может ли эта женщина быть ею? Толпа любопытствующих вокруг миссис Гибсон стала гуще, и она подтвердила эту неутешительную догадку. Вслед за герцогиней появилась леди Камнор, похожая в своем черном бархате на леди Макбет; чело ее было нахмурено, из-за чего более явственно выделялись морщины, избороздившие ее все еще привлекательное лицо. За ней вошли леди Гарриет и прочие дамы, среди которых обнаружилась одна, одетая в точности как герцогиня, что, судя по ее платью, наводило на мысль о сестре, нежели о дочери. Был среди них и лорд Холлингфорд с простым и непримечательным лицом, неловкий в движениях, но истый джентльмен в манерах, и еще полудюжина мужчин помоложе: лорд Альберт Монсон, капитан Джеймс и другие господа их возраста и положения, окидывающие критическим взглядом залу и ее обитателей. Эта столь давно ожидаемая компания проследовала к зарезервированным для них местам во главе комнаты, совершенно не обращая внимания на произведенный ими фурор. Танцующие расступились, едва ли не пятясь к своим местам, а когда вновь зазвучала мелодия «Манимаск»[77], закончить танец пожелала едва половина тех, кто прежде веселился на танцполе.
Леди Гарриет, будучи полной противоположностью мисс Пайпер, совсем не возражала против того, чтобы в одиночку пересечь большую комнату, словно взгляды любопытных зрителей волновали ее ничуть не больше, чем кочаны капусты в огороде, а потому, высмотрев в толпе семейство Гибсонов, она тут же направилась к ним.
– А вот и мы наконец. Как поживаете, дорогая? Привет, маленькая, – обращаясь уже к Молли, сказала она, – как славно ты выглядишь! Похоже, мы опоздали самым беспардонным образом?
– Что вы! Сейчас всего лишь начало первого, – уверила ее миссис Гибсон. – А вы, наверное, ужинали очень поздно.
– Дело не в этом. Все из-за одной дурно воспитанной особы, которая отправилась к себе в комнату после того, как мы встали из-за стола. Она с леди Алисой оставалась там так долго, что мы все подумали, будто они основательно принарядились – что им и следовало сделать, – а в половине одиннадцатого, когда мама послала за ними горничную с сообщением, что экипажи уже поданы, герцогиня пожелала крепкого бульону. И только после этого наконец появилась в наряде à l’enfant[78], в котором вы ее сейчас имеете счастье лицезреть. Мама очень зла на нее, некоторые раздосадованы тем, что мы не приехали раньше, а кое-кто аффектирует, будто и вовсе не хотел ехать сюда. Папа – единственный, кто сохранил присутствие духа. – После чего, обернувшись к Молли, леди Гарриет осведомилась: – Вы много танцевали, мисс Гибсон?
