Дмитрий Мамин-Сибиряк - Том 5. Сибирские рассказы.
— У тебя дом есть где-нибудь?..
— Какой у него дом, Карла Карлыч, — объяснил Парфен. — Летом-то по лесу шляется… Наладит себе шалашик из еловой коры и спит в нем, а зимой околачивается около добрых людей. В избы-то его не пущают, ну, так он по баням живет.
Фомин занялся рассматриванием ружья «старого шайтана». Это была самая старинная малопульная винтовка с самодельной ложей. Как старик ухитрялся убивать из нее белок и куниц, трудно было понять.
— Да, орудие… — заметил Парфен тоном специалиста. — А шайтан из нее вот как лихо запаливает. Белку прямо в голову бьет… Он из рыбы кожу умеет делать. Ну-ка, шайтан, покажи господам свою рубаху.
Рубаха оказалась верхом вогульского искусства. Она была действительно сделана из выделанной рыбьей кожи и сшита беличьими жилами.
— Настоящий пещерный человек, — определил доктор. — Интересный экземпляр вообще. Прямо для этнографического музея.
Костылев ничего не спрашивал «старого шайтана», не осматривал его, а просто налил походный серебряный стаканчик водки и молча поднес его старику. «Старый шайтан» взял стаканчик, перекрестился и выпил, блаженно закрыв глаза.
— Да ты разве православный, старик? — удивлялся Фомин.
— Мой четыре раза православный!.. — не без гордости ответил «старый шайтан». — Два раза отец крестил да два раза сам себя крестил… Рубаха получал, крест получал… потом острог сидел…
— Это его, ваше благородие, за омман в острог-то садили, — объяснял Парфен, — потому не омманывай попов, что некрещеный. Исправник-то тебя драл, шайтан?
— У! у!.. Шибко драл… Шайтан умирать хотел…
Всем это показалось очень смешным, и «старый шайтан» получил от Люстига второй стаканчик водки.
— Вы ему не очень втравляйте водку, Карла Карлыч, — заметил Парфен не без зависти. — Много ли старику надо… Ему-то, сказывают наши старики, больше ста лет. А напьется прежде время и из лесу не выведет…
— Разве мы заблудились? Этого еще недоставало!.. Господа, поздравляю!.. Парфен, да ты сбесился?.. Как ты смел, каналья!.. А?..
— Ваше благородие, Карла Карлыч, моей тут причины никакой нет, — смело оправдывался Парфен. — Зимой ездили с Григорий Семенычем, — никакого болота не видали… Я и сам дивился: откуда болото взялось? А это, Карла Карлыч, ён глаза отвел, шайтан… Уж я верно вам говорю. Рукомесло-то у него известное… Ни одной свадьбы без него не играют у нас. Самый вредный человек… Известно, живет в лесу и с разной нечистой силой знается. Даве как напугал у меня Лыску… Я уж подумал, не медведь ли, грешным делом.
— Так он, по-твоему, колдун?
— Известно, колдун… Ен все может: и кровь заговаривает, и килу устроит в лучшем виде, и глаза отведет. Бабы, которые выкликают, до смерти его боятся. Это у него разлюбезное дело, штобы в бабу запустить беса… У него, ваше благородие, на все есть свой заговор.
— И травами лечит? — спросил доктор.
— И травами и кореньями, а главное — наговорами. Он слово знает…
— Какое слово?
— А это уж он знает… Наши мужички давно собираются его порешить, да только страшно: не прост человек.
«Старый шайтан» слушал и улыбался своей детской улыбкой.
— Шайтан, знаешь слово? — спрашивал его Люстиг.
— Знаю много слов… хорошие слова…
— Ён, ваше благородие, и зверя и птицу заговаривает… Идешь рядом с ним по лесу и ничего не видишь, а ён хлоп да хлоп из своей орудии. А рыбу удит перстом. Своими глазами видел: опустит руку в воду, оттопырит один перст, ну, рыба к нему и бежит.
— Может быть, рыба принимает его палец за червя?
— Нет, она тоже не бросится зря, значит, рыба… Хитрая она… А ён ее сцапает и тут же живую съест. Да вот у него и сейчас, ваше благородие, в заплечнике и тетерька и рыбина. Мы-то шли по лесу и ничего не видели, а он зацепил те-терьку.
Последнее всех обрадовало. Значит, будет и уха и жаркое. Все уже испытывали первые приступы голода.
Доктор только теперь вспомнил, что жена сидит у своего костра одна, и торопливо направился к ней с радостной вестью об ужине. Дарья Гавриловна встретила его с особенной суровостью.
— Это очень хорошо с вашей стороны бросать меня одну… Вы там деретесь, а я тут хоть пропадай… Очень корректно!..
— Никто не думал драться, а только вышел крупный разговор… да…
Он торопливо рассказал об интересном колдуне, о том, что они заблудились, что будет ужин. Дарья Гавриловна успокоилась. Она успела высушить свое платье и была довольна, что дождь перестал идти. А провести ночь в лесу у костра даже весело… Когда зашел разговор об ужине, она огорчила мужа хозяйственным вопросом:
— А где же у нас соль?
Доктор не нашел ничего сказать лучше, как обвинить председателя, который должен был предусмотреть все.
— Он кругом виноват, Даша… Ах, негодяй!.. А колдун — преинтересный субъект и ест рыбу живую без всякой соли… да…
— Ну, это уж совсем нецелесообразно!..
VСкоро вся компания собралась около костра под елью. Стояла темная июльская ночь. Где-то в болоте скрипел неугомонный коростель. Общее внимание сосредоточивалось теперь на «старом шайтане», который сидел перед огнем на корточках. Водка на него сильно подействовала, и он улыбался блаженной улыбкой.
— Сколько тебе лет, дедушка? — спрашивала Дарья Гавриловна.
— А я забыл… Парфен говорит, что больше ста…
— У тебя родные кто-нибудь есть?
— Все подох… Много было, а хлеба было мало… зверя мало, птицы мало…
«Старый шайтан» совершенно не к месту засмеялся, точно вспомнил какой-нибудь веселый анекдот. Он говорил ломаным русским языком, но его можно было понять.
— Совершенно дикарь… — брезгливо заметил Люстиг, пожимая плечами.
— А разве тебе их не жаль, покойных родственников? — продолжала экзаменовать Дарья Гавриловна. — Ведь не чужие были…
Слово «жаль» оказалось совсем непонятным старику, как ни старались его объяснить.
— Подох… околел… — бормотал он, продолжая улыбаться. — И ты околеешь…
— А давно это было, когда подохла твоя родня?
— Ух, давно!.. Водка был дорогой тогда…
У «старого шайтана» была своя хронология: он считал по цене на водку, то есть когда был откуп и когда появился акциз. Всем это казалось очень забавным, и все чувствовали себя весело. Парфен сварил в чайнике уху, но не было хлеба и соли. Дарья Гавриловна захватила с собой только несколько пирожных и фунт карамелек.
— А что же, это будет очень оригинально, — заявил Люстиг. — Кажется, еще никто не ел уху с карамельками и пирожным.
— Сахар заменяет до известной степени соль, — прибавил доктор.
Уху съели и без соли, а затем съели зажаренную в золе тетерьку, причем как-то забыли, что «вож» Парфен и «старый шайтан» тоже хотят есть. Костылев почти все время молчал. Ему не нравился тон, каким разговаривали со стариком-вогу-лом цивилизованные люди. Потом зачем Дарья Гавриловна угощает старика водкой?
— Шайтан, а ты бывал в городе?
— Очень бывал… три раза бывал… Острог сидел…
— За что же тебя в острог садили?
— А не знаю… Бумагу требовал начальник, у шайтана бумага нет…
— За бесписьменность судился, — объяснил Парфен. — Значит, начальство паспорта требовало…
— Нехорошо в остроге, шайтан?
— Зачем нехорошо? Два раза в день кормили… Ух, хорошо!.. Потом шайтана на суде судили… лишили всех пцав состояния…
— А какие у тебя права?
— Не знаю… начальство знает…
— Ну, как же ты теперь без всяких-то прав живешь?
— Ничего, живу…
Все хохотали. Что может быть, в самом деле, смешнее дикаря, лишенного каких-то мифических прав? Смеялся вместе с другими и «старый шайтан». У него было единственное право— умирать с голоду, — и этого священного права не могла его лишить даже самая сердитая власть.
— У нас сегодня этнографическая ночь, — заметил доктор, любивший научные определения. — Не правда ли, Григорий Семеныч? Что вы все время молчите?
— Да так… не говорится. Да и спать пора, господа. Завтра рано придется встать. Предупреждаю…
Был уже девятый час, и все охотно согласились с этой счастливой мыслью. Парфен очень искусно устроил «девственное ложе» для Дарьи Гавриловны. Он надрал моху, наломал мягких пихтовых веток и даже пожертвовал собственный зипун.
— Настоящая перина будет, барышня…
— Я боюсь одна спать, господа, — предупредила Дарья Гавриловна. — Пожалуйста, не бросайте меня на произвол судьбы, как давеча… Это будет некорректно с вашей стороны.
Кругом ели устроилось настоящее становище. Каждый устроился, как хотел. У огня оставались Костылев и «старый шайтан». Старик сильно захмелел, крутил время от времени своей головой и продолжал улыбаться.
— Зачем ты водку пьешь, шайтан? — спрашивал Костылев, раскуривая папироску.
