Ален Роб-Грийе - Повторение
Внутри темно и тихо, даже тише, чем было на безлюдной набережной, если такое вообще возможно. Немного пообвыкнув, путник начинает различать в глубине этой берлоги нечто, напоминающее живого человека: высокий, толстый мужчина с угрюмым лицом, словно застывший в ожидании, как паук в центре своей паутины, стоит за старомодной резной деревянной стойкой, упираясь в нее обеими руками и слегка наклонившись вперед. Сей фактотум, исполняющий обязанности бармена и заодно принимающий постояльцев, встречает его молчанием; однако надпись на дощечке, выставленной на самое видное место, прямо перед ним, ясно дает понять: «Здесь говорят по-французски». Неуверенным тоном, как будто через силу, путник произносит:
– Добрый день, месье, у вас есть свободные номера?
Тот, не шелохнувшись, долго разглядывает непрошеного гостя, а потом по-французски, хотя и с заметным баварским акцентом, почти угрожающим тоном спрашивает:
– Сколько?
– Вы хотите спросить – сколько я готов заплатить?
– Нет. Сколько номеров?
– Ах, вот оно что. Само собой разумеется, один.
– Само собой это не разумеется – вы спросили про свободные номера.
Наверное, от смертельной усталости, которая навалилась на него разом, путнику чудится, что они, словно эхо, повторяют заранее составленный и уже когда-то (но где, когда и кем?) произнесенный диалог, как будто он стоит на сцене театра и разыгрывает пьесу, написанную кем-то другим. К тому же такая язвительность в начале переговоров не предвещает ничего хорошего, поэтому он уже собирается ретироваться, когда второй мужчина, столь же грузный и тучный, как и первый, появляется из подсобного помещения, еще погруженного в непроглядный мрак. Приближаясь к своему напарнику, новоприбывший замечает, что потенциальный постоялец попал в затруднительное положение, и его физиономия, столь же круглая и гладкая, все шире растягивается в приветливой улыбке. На французском, с менее заметным немецким акцентом он восклицает:
– Добрый день, месье Валь! Значит, снова к нам?
Сейчас, когда они стоят бок о бок за стойкой бара, возвышаясь над Валлоном (который, того и гляди, совсем растеряется), словно он находится на ступень ниже, они кажутся близнецами, так похожи их черты, несмотря на столь разные выражения на лицах. Сбитый с толку раздвоением портье и тем необъяснимым обстоятельством, что его здесь знают, о чем свидетельствуют слова более обходительной половины его собеседника, путник поначалу воображает сущую нелепицу: будто бы раньше он бывал в этом кафе с матерью, и тот, другой, помнит об этом… Он начинает что-то невнятно лепетать. Но радушный содержатель гостиницы тотчас продолжает:
– Простите моего брата, месье Валь. Франца тут не было с начала недели, а вы пробыли у нас совсем недолго. Но номер с ванной еще свободен… Вам не нужно заново заполнять бланк для регистрации, ведь по большому счету получается, что вы и не выселялись.
Заметив, что путник озадаченно молчит и забывает взять протянутый ему ключ, содержатель гостиницы перестает улыбаться, обеспокоенный его состоянием; укоризненным тоном семейного врача он говорит:
– Видно, вы совсем выбились из сил, мой бедный месье Валь: сегодня вернулись домой поздно ночью и рано утром снова куда-то ушли, даже не позавтракали… Но мы это быстро исправим: ужин уже готов. Франц отнесет наверх ваш багаж. А Мария сейчас же накроет на стол.
Недолго думая, Борис Валлон, которого называют Валем, просто со всем согласился (4). К счастью, Мария не говорила и не понимала ни слова по-французски. Что же касается его самого, то он и раньше был не в ладах с родным языком, а теперь и вовсе забыл немецкий. Юная девушка задала ему вопрос по поводу меню, на который требовалось как-то ответить, поэтому пришлось позвать на помощь «герра Иозефа». Тот, по-прежнему излучая любезность, все уладил, да так быстро, что Валлон даже не успел понять, о чем идет речь. Так что, когда он с равнодушием сомнамбулы поглощал пищу, он даже не знал, что лежит у него на тарелке. Хозяин гостиницы, чья любезность сменилась полицейской бдительностью (5), задержался у стола своего единственного постояльца и стоял, беззастенчиво и покровительственно поглядывая на него. Прежде чем удалиться, он заговорщицки прошептал, состроив утрированную и совершенно неестественную гримасу дружеского участия: «Вы правильно поступили, месье Валь, что сняли усы… Они вам не шли… К тому же, сразу было видно, что они накладные». В ответ путник промолчал.
Примечание 4: Эта неожиданная, хотя и мимолетная замена изъявительного наклонения настоящего времени совершенным видом, равно как и переход от первого лица к третьему в сцене пробуждения Ашера в квартире J.K., по нашему мнению, нисколько не меняет нашего представления о личности рассказчика или хронологии повествования. Хотя кажется, что временами голос рассказчика отстраняется от самого персонажа, он ни на мгновение не перестает фиксировать текущие внутренние переживания, преломленные одним сознанием, даже если порой они передаются в искаженном виде. По существу, мы видим все происходящее глазами одного разноименного субъекта, которому нравится скрываться под псевдонимом. В чем действительно нелегко разобраться, так это в том, к кому обращен этот рассказ. Никто не поверит в то, что это рапорт, предназначенный для Пьера Гарина: столь топорные подтасовки в описании многих событий и фактов не могут ввести в заблуждение специалиста такого уровня, особенно если тот сам ведет двойную игру, в чем Ашер мог бы его заподозрить. Если бы, напротив, сам Ашер без нашего ведома работал на другую организацию, тем более на одну из вражеских разведок, действующих в Берлине, ему было бы невыгодно выставлять себя таким идиотом. Если только от нас не ускользнули какие-то иные обстоятельства его предполагаемого предательства.
Примечание 5: Франц и Иозеф Малеры – действительно, близнецы и осведомители. Работают они не на нас, а на американскую разведку, возможно, заодно и на советские спецслужбы. Друг от друга их почти не отличить, разве что по акценту, с которым они говорят по-французски, хотя оба могут с легкостью подделать карикатурный баварский выговор. Что же касается любезной улыбки одного и неприветливости другого, то мы не раз убеждались в том, что они вполне непринужденно и совершенно синхронно меняются ролями. К счастью, они почти всегда появляются вместе (как любит говорить Цвинге, который просто обожает всякие шарады, загадки и каламбуры, Малер, все равно что беда, один не приходит), во избежание лишних расспросов. Зато пригожая Мария – один из самых надежных наших агентов. Она в совершенстве владеет французским, но тщательно это скрывает для пользы дела. Братья Малеры, которые, в конце концов, обо всем догадались, подыгрывают ей и держат язык за зубами в надежде на то, что рано или поздно тоже смогут извлечь из этого какую-нибудь выгоду.
Закончив трапезу, путник поднялся в третий номер и быстро принял ванну, но прежде достал из своей тяжелой сумки пижаму. Однако второпях он действовал так неловко, что заодно подцепил и какую-то маленькую вещицу в бумажной обертке телесного цвета, которая, наверное, лежала не на своем месте и упала на паркет с ровным, глухим стуком, указывающим на то, что она была довольно тяжелой. Валь поднял ее с пола, гадая, что бы это могло быть, и развернул обертку, чтобы рассмотреть саму вещицу: это была крошечная фарфоровая куколка на шарнирах, размером не больше десяти сантиметров, совершенно голая, точно такая же, как те, с которыми он играл в детстве. Разумеется, теперь он ничего подобного с собой в дорогу не брал. Впрочем, этим вечером он уже ничему не удивлялся. На внутренней белой стороне обертки стоял штамп с названием и адресом кукольной лавки, которая располагалась неподалеку: «Die Sirenen der Ostsee, Feldmesserstrasse 2, Berlin-Kreuzberg».
Выбравшись из животворной купели, путник в пижаме присел на край кровати. Тело его немного размякло, но голова звенела от пустоты. Он едва помнил, где он находится. В ящике ночного столика, кроме традиционной Библии, лежала большая потрепанная карта Берлина, аккуратно сложенная по первоначальным линиям сгиба. Тут Валь вспомнил, что он так и не нашел свою карту, когда перед уходом из разрушенного дома на Жандармен-маркт, набравшись терпения, перебрал вещи в дорожной сумке, чтобы проверить, все ли на месте. Не утруждая себя дальнейшими размышлениями о счастливом совпадении, благодаря которому он обнаружил эту вещь, он скользнул под теплое одеяло, обернутое снизу простыней, и тут же заснул.
Во сне (там, где время течет иначе) вновь был разыгран один из самых привязчивых его кошмаров, на этот раз по всем законам жанра, без внезапного пробуждения: там малышу Анри было не больше десяти лет. Ему срочно нужно было в туалет по-маленькому, и он спросил у помощника учителя разрешения выйти из класса. Вот он плутает по безлюдным рекреациям, по внутренним дворикам с аркадами и бесконечным пустым коридорам, поднимается по лестницам, попадает в другие коридоры, тщетно открывает бесчисленные двери. Здесь нет никого, кто мог бы подсказать ему дорогу, и во всей огромной школе (возможно, это лицей Бюффон?) ему не найти ни одной уборной. В конце концов, он набредает на свой класс и сразу видит, что отведенное ему учителем место, которое он недавно (как давно?) покинул, занимает теперь мальчик такого же возраста, наверное, новенький, поскольку он его не знает. Но приглядевшись к нему, маленький Анри без особого удивления замечает, что другой мальчик внешне очень похож на него. Его одноклассники, один за другим, поворачиваются к двери и с явным укором смотрят на нарушителя спокойствия, который застыл на пороге, не зная, куда ему идти: в классе нет ни одной свободной парты… Один лишь самозванец так и сидит, склонившись над пюпитром, и старательно пишет дальше свое сочинение на французском, очень мелким, тонким и правильным почерком, без помарок (6).
