Сергей Минутин - Никто мне ничего не обещал
Он поступил и впервые в жизни был вполне счастлив. Его радовало всё: даже вылинявшая и заношенная форма, выданная всем курсантам с чужого плеча очередного выпуска, для прохождения курса молодого бойца.
Учебный центр, куда всех «загнали» для проверки выносливости и параллельного «отсева» слюнтяев и нытиков, назывался «Бугры». После моторного завода Сергей попал в санаторий. Вместо жужжания токарных станков — щебетание птиц, вместо грохота кузнечных станков — стук дятла. Ночное бдение на тумбочке дневального? Да сколько угодно, ни одной пьяной рожи рядом, только звёзды над головой, только комары — кровопийцы, да проверяющий офицер — почти родной отец. Он понял, что не ошибся с выбором.
Природа, свежий воздух и здоровый образ жизни. То бегаешь, то маршируешь с песнями. И песни были очень душевные. Раньше Сергей таких песен не пел и не знал. Старшина, назначенный из отличников Советской Армии, Костя Сорокин, командовал: «Песня «Прожектор». За–пе–вай». И все запевали, оглашая лес звонкими голосами: «Прожектор шарит осторожно по пригорку, и жизнь от этого становится светлей…». «Куда уж светлей?», — думал Сергей. Но выдерживали эти санаторные условия не все. Некоторых, после слёз и соплей, родители всё–таки забирали. Были и такие, о которых была проявлена особая забота и которых освободили от курса молодого бойца.
Трудность была одна единственная. Лето было холодное и дождливое. Но во взводе, куда попал Сергей, оказались ребята, уже имевшие опыт выживания и в холоде, и сырости. В одной с Сергеем палатке оказались Володя Долголёв и Юра Ермолаев. Оба уже окончили техникумы, у обоих был туристический опыт. А Юра, кроме того, прошёл со своим отцом ещё и «севера». Перед сном он всем рассказывал о ненецком туалете, когда одну палку втыкаешь в сугроб, чтобы не сдуло, а другой отбиваешься от волков, чтобы не съели. Но самое занятное в его рассказе было не это. Это мы ещё могли понять. Самым непонятным было то, что при этом, тот, кто оправляется, кальсоны не снимает, так как очень холодно.
Сергей писал в дневнике: «Мы строили догадки, типа когда подмёрзнет, тогда и вытряхивают, но напрямую спрашивать стеснялись, боясь показать свою полную бестолковость. Я всё–таки не выдержал и спросил. Оказалось всё просто. В кальсонах была дыра, её делали специально».
Спали курсанты бок о бок, укрывшись всеми одеялами сразу, форму и портянки сушили под простынями, на которых спали. Утром выбегали на зарядку сухие и выспавшиеся.
Повезло и с командиром, капитаном Колбеневым Н. М. Все курсанты знали, что офицеры всю ночь «режутся» в карты. Кто проигрывает, тот поднимает свою роту по тревоге. Их роту не поднимали ни разу.
Среда, в которой Сергей оказался, его вполне устраивала. В друзья никто не набивался, но и в помощи друг другу никто не отказывал. Последнее было особенно приятно.
Время шло, закончился курс молодого бойца. Дальше начался вообще рай. Всё по распорядку. Что может быть лучше жизни в очерченных рамках, причём рамках здоровых. Но к хорошему быстро привыкаешь и начинаешь присматриваться.
Сергей быстро выяснил, что из всех офицеров училища достойными можно считать только офицеров, окончивших Московское училище им. Верховного Совета, или как его называли «Верховку». Такой подготовке можно было только завидовать. Они всё знали, никогда не ныли и не уставали. Это были настоящие педагоги. Но их было очень мало. В основном все места в училище занимали офицеры «по блату», часто выпускники этого же училища, совершенно не обученные ни приёмам воспитания, ни приёмам иным. Кастовых офицеров была маленькая горстка. К училищу тыла, как и к его курсантам, они относились с иронией, не понимая, как такое училище вообще могло возникнуть, и что им, военным аксакалам, надо здесь делать. В училище не учили ни стрелять, ни водить боевую технику, ни прыгать с парашютом, ни выживать в любых суровых условиях. Но Сергей и не стремился в «боевики». Он познавал жизнь. А это знание училище тыла давало в избытке.
Преподаватели в основном были нытиками. Готовых в любой момент пасть за Родину не было. Хотя один всё–таки был. Его звали Юрий Иванович. Он был единственным источником вдохновения и подражания для курсантов всего училища. Каждое утро он пересекал плац, ведя за собой на поводке маленькую лопоухую и необычайно длинную суку — таксу, по кличке Лариска, приводя всех, особенно первокурсников, в восторг. Он знал, что делал. Нытики — офицеры вечно скулили о священности плаца и устраивали целые расследования, если кто–то из курсантов пересекал плац в одиночку и шагом.
А тут, у них под носом, изо дня в день прогулка с сучкой. «Голубая» кровь Юрия Ивановича раздражала многих. Кроме того, он никого и ничего не боялся. Жил весело и был так предан Советскому Союзу, что даже начальник училища, прозванный курсантами за маленький рост и громкий голос «Метр злости», рядом с ним был «врагом народа», не говоря уже о начальнике политотдела, по прозвищу «Геббельс».
Офицеров — дураков было меньше, чем нытиков, но им было отдано «на откуп» командование училищем. Теперь представьте себе: на занятиях, вместо обучения очередной нытик рассказывает, как хорошо он служил, но потом от него избавились и сослали на преподавательскую работу, на этот жалкий оклад. А в казарме офицер–дурак являет собой пример этой самой «хорошей» службы. И больше никаких примеров от старших «товарищей». Возможно, что слово «дурак» не совсем подходяще, но страна — то рухнула.
Иногда доходили слухи о подвигах в Афганистане и о «подвигах» на мирной ниве, особенно о драках с «ментами», но в училище этим подвигам не за что было зацепиться, чтобы стать легендарной традицией. Хотя драки на стороне поощрялись, ругали за то, что попались.
Юрий Иванович здесь был для всех примером. Кроме выгуливания Лариски, игры в карты, занятий боксом, он часто бывал в командировках. Но он был один на всё училище. Остальные ныли, либо сдуру делали совсем не то, что от них требовала Родина.
С лёгкой руки «Геббельса», чтобы совсем не загубить будущих защитников Отечества, командованием активно поощрялись культпоходы в медицинское и педагогическое училища. Это было разумно, жена офицера должна быть дурой, чтобы он так никогда и не начал думать. Но в то время даже «Геббельс» не знал, что у его выпускников ничего, кроме жён — дур, не будет. Ни денег, ни квартир, ни блеска, а это всё — финиш — «Перестройка». Но это всё будет в будущем. В настоящем же командование прикладывало массу усилий, чтобы все курсанты к выпуску были женаты и увезли своих счастливых жён–дур куда–нибудь подальше с их глаз, ибо ряды барышень осаждали КПП с утра и до глубокой ночи.
Все разговоры в казармах были только о женщинах. Здоровый образ жизни просто не давал думать ни о чём другом. В борьбе с «дурными» мыслями курсантов командование постоянно устраивало кроссы, спортивные праздники, трудовые повинности на благо города, но всё это только удваивало силы и желания. Хотя был один предмет курсантской среды, который полностью удовлетворял все потребности. Это была «машка» — здоровенная чугунная платформа с шарнирной ручкой и щётками внизу для натирания паркетных полов. Вес «машки» мог достигать 70 килограммов. В сочетании с бесконечными казарменными полами она давала совершенно поразительных эффект. Курсанты ей так «наигрывались», что другие Машки не снились даже во сне. Но в интимные отношения с «машкой» вступали только во время нарядов, а остальное время все думы возвращались к женщинам.
В училище всё было честно. Кормили, по большей части, отвратительно. В училищной столовой, видимо втихаря, проходили стажировку «тёмные силы» всего многовекового коллектива поваров общепита. Когда Сергей впервые увидел в своей тарелке кусок свиной кожи со щетиной, он испытал лёгкий испуг, такого блюда не подавали даже на его любимом заводе, боясь восстания пролетариата даже больше, чем его диктатуры. Здесь же его братья по оружию, думающие только «о бабах», быстро окрестили это блюдо «куском пиз–ти–ны» и нежно в течение пяти лет сдвигали его на край тарелки.
Все всё прекрасно понимали. И то, что мяса всем всё равно не хватит, и то, что на подсобном хозяйстве свиней разделывать некому, ну и про живой вес, и как его можно увеличивать и уменьшать тоже знали. Этому учили.
На всё, что касалось их будущей профессии, самими же курсантами было наложено табу на всякого рода возмущения.
Советская Армия была огромна, а инженерный факультет училища тыла один, и скоро он должен был эту армию обеспечивать. А в армии огромное количество разных «диких» военачальников, так зачем же раньше времени портить нервы. Кроме того, лёгкий голод был постоянным поводом сбегать в «самоход» к любимой — «поесть».
Был единственный случай прямого недовольства тылом в военном училище тыла. Внуку–курсанту какого–то очень заслуженного человека, говорили маршала, на вещевом складе выдали фуражку, которая ему сильно не нравилась. Внучек был так возмущён, что позвонил бабушке. Бабушка нажаловалась дедушке. Дедушка позвонил начальнику училища и задал ему простой вопрос: «Не слишком ли тяжелы погоны на твоих плечах?». Начальнику училища пришлось быстро соображать, по какому поводу такой наезд. Ну а дальше досталось всем. Крайним сделали прапорщика — начальника вещевого склада. Но и внука в скором времени бабушка с дедушкой, видимо поняв, что военного из него не выйдет, перевели в академию им. Плеханова. Не пропадать же кровиночке, тем более такой талантливой. Над этой историей смеялось всё училище, кроме, конечно, его начальника и несчастного прапорщика.
