Джозеф Конрад - Тайный сообщник
-- У вас нездоровый вид последние дни,-- заметил довольно безучастно старший помощник.
Они оба вышли, а я смотрел во все глаза на стюарда, убиравшего со стола. Ничего нельзя было прочесть на лице этого несчастного. "Но почему он избегает моего взгляда?"-- спрашивал я себя. Потом мне захотелось услышать его голос.
-- Стюард!
-- Сэр?-- по обыкновению он вздрогнул.
-- Где вы повесили пальто?
-- В ванной, сэр.-- И прибавил, как всегда, с тревогой в голосе. -- Оно еще не совсем просохло, сэр.
Еще некоторое время я оставался в кают-компании. Неужели мой двойник исчез так же, как появился? Но его появление можно было объяснить, а исчезновение казалось совершенно необъяснимым. Я медленно вошел в свою темную каюту, запер дверь, зажег лампу и несколько минут не решался обернуться. Когда же наконец я повернул голову, я увидел его стоящим навытяжку в дальнем углу. Нельзя сказать, чтобы я испытал потрясение, но непреодолимое сомнение в его телесном существовании промелькнуло в моем мозгу. Может ли это быть, спрашивал я себя, что он невидим для всех, кроме меня? Это казалось каким-то наваждением. Неподвижный, с серьезным лицом, он протянул ко мне руки, -- жест, ясно говоривший: "О боже! Едва спасся!" Действительно, все висело на волоске. Полагаю, я подошел к безумию так близко, как только может подойти человек, еще не сделавший последнего шага. Этот жест удержал меня, так сказать, у последней черты.
Помощник с устрашающими бакенбардами поворачивал корабль на другой галс. В момент глубокой тишины, какая следует после того, как команда заняла свои места, я услышал на корме его громкий голос: "Руль под ветер!" Возглас был отчетливо повторен на верхней палубе. Паруса под этим легким ветром производили слабый шелестящий шум. Он прекратился. Корабль медленно поворачивался. Я затаил дыхание в возобновившейся тишине ожидания. Казалось, на палубе не было ни одной живой души. Внезапно резкий крик: "Натягивай грот!" -- разбил очарование. Над головой раздались крики, топот людей, бегущих с гротабраса, а мы двое, в моей каюте, сошлись по обыкновению у койки.
Он не ждал моего вопроса.
-- Я слышал, как он входит сюда, и еле-еле успел забраться в ванну,-шепнул он мне. -- Он только открыл дверь и просунул руку, чтобы повесить пальго. Все же...
-- Я не подумал об этом,-- прошептал я. Мы избежали разоблачения чисто случайно, и эта удача еще сильнее пугала меня, я удивлялся его выдержке, не изменявшей ему ни на минуту. И голос его ничуть не дрожал. Если кому-нибудь и грозило безумие, то, во всяком случае, не ему. Он был в полном рассудке. И доказательством его здравомыслия были следующие слова:
-- Мне уже не следует никогда больше возвращаться к жизни.
Это мог бы сказать и призрак. Но он намекал только на слова своего старого капитана, с неохотой допустившего теорию самоубийства. Очевидно, эта теория могла сыграть ему на руку, поскольку я понимал его дальнейшие планы.
-- Вы должны высадить меня на какой-нибудь остров, как только останется позади берег Камбоджи, -- продолжал он.
-- Высадить на остров! Ведь это вам не книжки с приключениями,-возразил я.
-- Конечно! И это нисколько не похоже на книжку с приключениями. Но другого выхода нет. С меня довольно! Ведь вы знаете, я не боюсь того, что могут со мной сделать. Тюрьма или галеры -- все, что им угодно. Но вы представляете себе, как я возвращаюсь назад и объясняю свою историю старому судье в парике и двенадцати почтенным торговцам, а? Могут ли они знать, виновен я или нет и в чем я виновен? Это мое дело. Что сказано в библии? "Ты будешь изгнанником и скитальцем на земле". Хорошо. Сейчас я -- скиталец на земле. Как я пришел сюда ночью, так же я и уйду.
-- Невозможно!-- прошептал я. -- Вы не можете.
-- Не могу?.. Я не буду голым, как душа в день страшного суда. Я примерзну к этой пижаме. Последний день еще не настал, и... Но ведь вы поняли все. Не правда ли?
Мне стало стыдно. Поистине я понял все, но только какое-то ложное чувство, может быть трусость, заставляло меня колебаться, прежде чем отпустить этого человека с моего корабля.
-- До завтрашнего вечера ничего нельзя сделать, -- прошептал я. -Судно лежит сейчас на галсе в открытое море, и ветер может нам изменить.
-- Я буду ждать: теперь я знаю, что вы меня понимаете,-- ответил он.-Какое счастье иметь человека, который может понять! Мне кажется, это не простая случайность, что вы оказались там.
И шепотом, словно слова, какие мы должны были сказать друг другу, великая тайна для всего мира, он прибавил:
-- Это очень странно.
Мы продолжали стоять бок о бок и перешептываться, но время от времени замолкали и только изредка перебрасывались словами. И, как всегда, он смотрел в иллюминатор. Дыханье ветра обвевало наши лица. Корабль, казалось, стоял в гавани,-- так легко и без малейшего крена скользил он по воде, которая даже не журчала за бортами, темная и молчаливая, как призрачное море.
В полночь я вышел на палубу и, к величайшему изумлению своего помощника, повернул оверштаг1 (1 Оверштаг -- поворот судна, идущего против ветра, в противоположную сторону) и лег на контр-галс. Его страшные бакенбарды двигались подле меня с молчаливым неодобрением. Конечно, я не стал бы это делать, если бы речь шла только о том, чтобы поскорее выбраться из сонного залива. Я думаю, он сказал второму помощнику, явившемуся его сменить, что видит в моем поступке отсутствие здравого смысла. Тот только зевнул. Этот несносный мальчишка так вяло волочил ноги и с таким небрежным, ленивым видом навалился на поручни, что я резко напустился на него:
-- Вы еще не совсем проснулись?
-- Нет, сэр! Проснулся.
-- В таком случае потрудитесь и держать себя соответствующим образом. И будьте внимательны. Если мы попадем в течение, мы еще до рассвета поравняемся с островами.
Восточная сторона залива окаймлена островами; некоторые из них разбросаны поодиночке, другие расположены группами. На синем фоне высокого берега они как будто плавают на серебряной поверхности спокойной воды, бесплодные, серые или темно-зеленые, окруженные зарослями вечнозеленого кустарника. Среди них попадаются и большие, мили две в длину, с очертаниями хребтов и серых скал под темной мантией густой листвы. Они неведомы ни торговцам, ни путешественникам, вряд ли отмечены на географических картах, и жизнь, таящаяся на них, скрыта ото всех. Должно быть, на самых больших островах есть деревушки или рыбачьи поселки, и сообщение с миром, по всей вероятности, поддерживается каким-нибудь туземным судном. Все утро мы держали курс на них, подгоняемые едва заметным ветерком; я не спускал подзорной трубы с группы разбросанных островов, но не видел ни человека, ни лодки. В полдень я не отдал распоряжения изменить курс, и бакенбарды моего помощника принимали все более озабоченный вид и, казалось, старались обратить на себя мое внимание. Наконец я сказал:
-- Я думаю подойти к самому берегу, подвести судно как можно ближе.
От крайнего изумления даже глаза его стали свирепыми, и в эту секунду он выглядел поистине страшным.
-- Мы плохо продвигаемся в середине залива, -- спокойно продолжал я, -сегодня вечером я думаю воспользоваться береговым ветром.
-- Помилуй бог, сэр! Плыть в темноте среди этих островов, рифов и отмелей?
-- Да! Если здесь есть береговой ветер, мы должны держаться у самого берега. Не так ли?
-- Помилуй бог! -- прошептал он чуть слышно. Целый день с лица его не сходило мечтательное, задумчивое выражение -- признак крайнего недоумения. После обеда я, сославшись на усталость, ушел к себе в каюту.
Мы оба склонили наши темные головы над полуразвернутой картой, лежащей на моей койке.
-- Вот,-- сказал я.-- Пусть это будет Ко-ринг. С восхода солнца я держу на него курс. Здесь два холма и отлогий мыс. Должно быть, он населен. А на противоположном берегу я видел что-то похожее на устье большой реки... и, вероятно, выше по течению есть какой-нибудь поселок. Более благоприятного случая для вас я себе не представляю.
-- Все равно. Пусть это будет Ко-ринг. Он задумчиво смотрел на карту, словно с высоты птичьего полета измерял расстояния, взвешивал шансы, следил глазами за своей собственной фигурой, бредущей по пустынной земле Кохинхины и исчезающей с этого клочка бумаги в местностях, не помеченных на карте. И, казалось, на корабле два капитана, намечающие его курс. Я так волновался и так измучился, бегая вверх и вниз, что в тот день у меня не хватило терпения переодеться. Я остался в своей пижаме, соломенных туфлях и мягкой широкополой шляпе. Душный зной залива изнурял человека, и команда привыкла видеть меня разгуливающим в этом легком костюме.
-- При этом курсе мы минуем южный мыс, -- шептал я ему на ухо. -- Один бог знает, когда это будет, но, во всяком случае, после наступления темноты. Я подведу корабль к берегу на расстоянии полумили, поскольку смогу определить в темноте.
-- Будьте осторожны, -- предостерегающе пробормотал он.
