Джозеф Конрад - Тайный сообщник
-- Этот человек сказал вам, что он едва осмелился отдать приказ.
Я понял, что замечание относится и фок-парусу, спасшему корабль.
-- Да. Он боялся, что сорвет парус, пока его будут ставить.
-- Уверяю вас, он не отдавал этого приказания. Быть может, он думает, что он его отдал, но это не так. Он стоял рядом со мной на юте, после того как сорвало грот-марсель, и хныкал, буквально хныкал: исчезла-де последняя наша надежда, а тут ночь надвигается...
Всякий обезумел бы, слыша, как шкипер в разгар шквала причитает и хнычет. Меня это привело в бешенство. Я взял командование в свои руки и отошел от него. Во мне все кипело, и... Но к чему говорить вам? Вы знаете!.. Да разве можно было тогда добиться послушания от матросов, если бы я сам не озверел? Или от боцмана? Само море обезумело. Казалось, настал конец мира. И так -- изо дня в день... Я никого не виню. Я сам был не лучше остальных.
-- Я понимаю, понимаю, -- уверил я его. Необходимость говорить шепотом его утомила. Он задыхался. Я слышал, как он с трудом переводил дыхание. Та внутренняя сила, которая спасла жизнь двадцати четырех человек, сокрушила одного взбунтовавшегося и недостойного.
Я не успел взвесить его слова, в кают-компании раздались шаги. Сильный стук в дверь:
-- Поднялся ветер. Можно пуститься в путь, сэр. Этими словами были предъявлены новые требования моим мыслям и даже чувствам.
-- Всю команду наверх! -- крикнул я через дверь. -- Я сейчас выйду на палубу!
Мне предстояло знакомство с моим кораблем. Прежде чем я оставил каюту, наши глаза встретились -- глаза двух человек, чужих на борту судна. Я указал на дальний угол каюты, где его ждал маленький складной стул, и приложил палец к губам. Он ответил неопределенным жестом -- пожалуй, таинственной и слабой улыбкой, как будто выражающей сожаление.
Здесь не место распространяться об ощущениях человека, который впервые чувствует, как по его воле корабль движется вперед. Мои ощущения не отличались цельностью. Я был не совсем один со своей командой; там, в моей каюте был этот незнакомец. Или, вернее, я не был весь целиком с ней. Часть меня отсутствовала. Я чувствовал, что нахожусь одновременно в двух местах, и это пронизывало всю мою душу. Прошло не больше часу с тех пор, как корабль стал двигаться. Старший помощник стоял подле меня, а я, попросив его запеленговать пагоду' (' Пеленговать -- определять по компасу направление на какой-либо видимый предмет или небесные светила), поймал себя на том, что шепчу ему на ухо. Я спохватился, но слишком поздно: он заметил и вздохнул. С тех пор он стал дичиться меня -- не подберу другого слова. Серьезное, сосредоточенное выражение не покидало его лица, словно он таил про себя какие-то ошеломляющие сведения. Немного позже я отошел от поручней, чтобы взглянуть на компас, такой крадущейся походкой, что рулевой это заметил, а я не мог не видеть его вытаращенных глаз. Все это были мелочи, но ни одному капитану не улыбается, чтобы его подозревали в забавных странностях. Мое положение осложнялось и более серьезными промахами. Всякий моряк хорошо знает, что при известных условиях некоторые жесты, слова срываются совершенно естественно, инстинктивно. Так же непроизвольно моргает глаз, когда ему угрожает удар. Приказ срывается с уст без размышления, нужный жест не требует предварительного обдумывания. Но вся эта подсознательная расторопность покинула меня. Я должен был делать усилие воли, чтобы вернуть себя (из каюты) к условиям данного момента. Я чувствовал, что на людей, которые более или менее критически ко мне присматриваются, я произвожу впечатление капитана весьма нерешительного.
И помимо этого не все обстояло благополучно. Так, например, в конце второго дня нашего плавания, вернувшись с палубы в соломенных туфлях на босу ногу, я остановился у открытой двери буфетной и заговорил со стюардом. Он стоял ко мне спиной. Услышав мой голос, он, как говорится, чуть не выпрыгнул из своей кожи и нечаянно разбил чашку.
-- Что это с вами? -- удивился я.
Он был страшно смущен.
-- Прошу прощения, сэр! Я был уверен, что вы у себя в каюте.
-- Вы же видите, что я здесь.
-- Да, сэр. Но я могу поклясться, что слышал, как вы там двигались. Еще и секунды не прошло. Это очень страшно... Прошу прощения, сэр!
Внутренне содрогаясь, я прошел дальше. Я до такой степени отождествлял себя со своим двойником, что даже не упомянул об этом факте во время наших редких боязливых разговоров шепотом. Вероятно, он сделал какое-нибудь движение, слегка зашумел. Было бы удивительно, если бы он хоть изредка не шевелился.
И, однако, несмотря на свое осунувшееся лицо, он казался более чем спокойным, почти неуязвимым, в совершенстве владея собой. По моему совету, большую часть дня он проводил в ванной: в общем это было самое надежное место. После того как стюард приводил ванную в порядок, ни у кого не могло явиться предлога войти туда. Это была крохотная комнатка. Иногда он опускался на пол, поджимая ноги и подпирая голову рукой. Иногда я находил его сидящим на складном стуле; в своей серой пижаме, с коротко остриженной темной головой, он походил на терпеливого бесстрастного узника. На ночь я уступал ему свою койку, и мы перешептывались, а над нашими головами раздавались мерные шаги вахтенного помощника. Это было бесконечно тяжелое время. К счастью, в моей каюте было спрятано в ящике несколько банок с консервами, черствый хлеб мне всегда удавалось доставать, и он питался тушеными цыплятами, паштетом из печенки, спаржей, устрицами, сардинами, отвратительными поддельными деликатесами из жестянок. Утренний кофе я всегда уступал ему, и это было все, что я мог для него сделать.
Каждый день приходилось маневрировать так, чтобы сначала прибирали в моей каюте, а затем в ванной. Я возненавидел самую физиономию стюарда, чувствовал отвращение даже к голосу этого безобидного человека. Я предвидел, что именно он разоблачит тайну. Угроза висела, как меч, над нашими головами.
На четвертый день (мы тогда плыли у восточного берега Сиамского залива, лавируя при легком ветре и спокойном море), на четвертый день этого тягостного жонглирования с неизбежным, когда мы сидели за ужином, этот человек, малейшее движение которого приводило меня в трепет, поставил блюдо на стол и торопливо побежал на палубу. Казалось, опасности быть не могло. Вскоре он вернулся вниз; оказывается, он вспомнил о моем пальто: после полудня мы попали под ливень, и я повесил пальто на поручни для просушки. Сидя неподвижно во главе стола, я с ужасом увидел пальто на его руке. Конечно, он направлялся к моей двери. Времени терять было нельзя.
-- Стюард!-- загремел я.
Нервы мои были так издерганы, что я не соразмерил голоса и не мог скрыть свое волнение. Это-то и заставляло моего бородатого помощника выразительно постукивать себя пальцем по лбу. Я однажды заметил у него этот жест, когда застал его на палубе, конфиденциально разговаривающего с плотником. Я не мог расслышать слова, но нисколько не сомневался, что эта пантомима относилась к странностям нового капитана.
-- Да, сэр?
Бледный стюард покорно повернулся ко мне. Он был сбит с толку: я то и дело кричал на него, обрывал без всякого смысла и толку, повелительно выгонял из своей каюты и снова звал туда, заставлял выбегать из кладовой, исполнять непонятные поручения. С каждым днем его уныние росло.
-- Куда вы идете с этим пальто?
-- В вашу каюту, сэр.
-- Опять будет ливень?
-- Право, не знаю, сэр. Пойти наверх и посмотреть, сэр?
-- Нет! Не нужно.
Цель была достигнута: мое второе "я", конечно, слышало все, что произошло. В течение этой интермедии оба помощника не подымали глаз от своих тарелок, но губа этого проклятого мальчишки, второго помощника, заметно дрожала.
Я думал, что стюард повесит пальто и сейчас же выйдет. Почему-то он замешкался, но я овладел своим волнением и не окликнул его. Вдруг я услышал, -- а слышно было достаточно ясно,-- что парень зачем-то открывает дверь ванной. Все кончено! Комнатка такая маленькая, что там негде повесить кошку. Слова застряли у меня в горле, я весь окаменел. Каждую секунду я ждал, что услышу вопль удивления и ужаса. Я попробовал пошевельнуться, но у меня не хватило сил подняться на ноги. Все было тихо. Не схватило ли мое второе "я" беднягу за горло? Не знаю, что сделал бы я в следующую секунду, если бы стюард не вышел из моей каюты. Он закрыл дверь и спокойно остановился у буфета.
"Спасен! -- подумал я. -- Нет! Погиб! Исчез! Он исчез!"
Я положил вилку и нож и откинулся на спинку стула. Голова у меня кружилась. Немного погодя, когда ко мне вернулся голос, я уведомил своего помощника, чтобы он сам повернул корабль в восемь часов.
-- Я не выйду на палубу,-- продолжал я.-- Я лягу и, если ветер не переменится, хочу, чтобы меня не тревожили до полуночи. Я чувствую себя неважно.
-- У вас нездоровый вид последние дни,-- заметил довольно безучастно старший помощник.
