Питер Абрахамс - Горняк. Венок Майклу Удомо
— Завтра можешь отдохнуть. А если тебе так уж приспичило, послезавтра отправляйся на рудник… Скажи, у тебя на Севере есть баба?
— Нет.
— Хочешь завести бабу здесь?
— Там посмотрим.
Лия усмехнулась. Они постояли еще немного на углу. Лия все вглядывалась в переулок.
Минут через десять около них притормозил чернокожий полицейский на мотоцикле.
— Привет! — сказала Лия.
— Привет! — ответил полицейский и искоса глянул на Кзуму.
— Это свой, — сказала Лия.
— Сегодня они не придут, — сказал полицейский.
— Вот и хорошо.
— Зато утром они перекопают весь твой двор, да и не только твой.
— Вот оно что… А чей еще?
— Я имею дело только с тобой, — сказал полицейский. Вынув пять бумажек по одному фунту из кожаной кисы, Лия передала их полицейскому.
— Но другим — ни гугу, — сказал он.
— Мне до других дела нет, — ответила Лия и отвернулась.
Полицейский уехал.
— Пошли, — сказала Лия и повернула обратно к дому.
Кзума нагнал ее, взял за руку.
— А ты других предупредишь?
— Тебе-то что? — Она вырвала у него руку.
— Не понимаю я тебя.
— Дурак, потому и не понимаешь… Пошли! У меня дел непочатый край.
Они прошли к двери в дальнем конце двора. Лия постучалась в дверь, вошла, Кзума — следом за ней.
Молодая женщина — они застали ее за едой — подняла на них глаза.
— Это Кзума, — сказала Лия.
Кзума улыбнулся, но ответной улыбки не дождался. Так вот она какая, учительница, подумал он.
— Дай ему поесть, — сказала Лия, — и пусть он останется у тебя. У меня дел по горло. Спозаранку придут рыть.
— А сегодня? — спросила девушка.
— Сегодня не придут. Поэтому нам надо побыстрее расторговаться, а что останется, попозже закопать. Я тебя кликну. Когда поедите, может, вы с Кзумой сходите в кино. Идет?
Лия вышла, захлопнув за собой дверь, но тут же всунула голову обратно.
— Кзума, я на тебя не сержусь! Но тебе пора поумнеть. Если я предупрежу других, полиция мигом смекнет, кто это сделал, и тогда быть беде. А теперь ешь…
И снова захлопнула дверь.
— Бери стул, садись, — сказала девушка.
Кзума повиновался.
Девушка встала, положила ему еду. До чего же она красивая! Как бархатистый коричневый цветок. И какая молодая, сильная, ловкая. Все в ней красиво: и очертания рук и ног, и движения, и посадка головы — глаз не отвести. А голос такой нежный — кажется, век бы его слушал.
Девушка поставила перед Кзумой тарелку.
— Ты сегодня ударил полицейского? — спросила она.
Он кивнул.
— Почему?
— Он меня стукнул ни за что ни про что.
— А почему ты не убежал?
— Зачем бежать человеку, за которым нет никакой вины?
И тут она в первый раз улыбнулась ему. И какая милая у нее улыбка! Зубы белоснежные, на щеках ямочки, по одной на каждой. Глубокие, прехорошенькие— так и хотелось их поцеловать. А когда она улыбнулась, в глубине ее глаз загорелись огоньки. Он рассиялся ей в ответ.
— Ты не боишься? — спросила она.
— Не родился еще тот человек, чтобы меня напугать, — похвастался Кзума.
— Ешь, — сказала она.
Чуть погодя он поднял на нее глаза.
— Как тебя зовут?
— Элиза.
— Хорошее имя.
— Ты откуда родом? — спросила Элиза.
— С Севера.
— А у вас там красивые места?
— Очень красивые.
— Чего ж ты тогда оттуда ушел?
— Работы не было. А тут на рудник можно определиться.
Она замолчала. Ему хотелось поддержать разговор, но ничего не приходило на ум: она была до того красимая, что он онемел. Он поглядел на ее волосы — и руки сами собой потянулись погладить их. Она поймала его взгляд, и он снопа опустил глаза.
— Как тебе еда?
— Очень вкусная. Это ты готовила?
— Да.
Лия просунула голову в дверь.
— А она красивая, верно, Кзума?
— Очень красивая.
Лия прыснула, и грохнула дверью.
— Выпить хочешь? — спросила Элиза.
— Нет.
Элиза встала, убрала со стола. Кзума следил за ней — в комнате воцарилось молчание.
До них доносились едва слышные звуки пьяного веселья. Время от времени, когда пьяные уж слишком расходились, Лия наводила порядок.
— Помоги мне поставить машинку, мне надо кое-что построчить, — сказала Элиза.
Кзума вскочил, поднял машинку, и острая боль стрельнула в левое плечо.
— Тебе больно? — сказала Элиза.
— Ерунда, — сказал он.
— Дай посмотреть.
— Ничего серьезного.
— Раз так, дай посмотрю.
— Это меня полицейский огрел дубинкой.
— Садись сюда.
Она расстегнула ему рубашку. На левом плече лиловел огромный синяк.
— Надо растереть, — сказала Элиза.
Вынула баночку с мазью, растерла ему плечо. Какие у нее мягкие, нежные пальцы! Кзуме захотелось, чтобы она как можно дольше не отрывала их.
— Ты добрая, — сказал Кзума. — Добрая и красивая.
— А тебе тут одиноко, — усмехнулась она.
Оба снова замолчали, но молчание больше не тяготило их. Как не тяготил и шум, доносившийся со двора. Она протянула ему сигарету, закурила сама, поглядела ему в лицо и фыркнула.
— Ты что, никогда не видел, как женщины курят?
— Видел, только они были белые.
Она вдела нитку, и машинка застрекотала. Ее негромкое жужжание действовало успокаивающе.
— Расскажи мне, откуда ты родом, из какой семьи, — попросила Элиза.
— Мои родные места далеко-далеко, — сказал он. — Там между двумя горами течет река, а уж какая тишина, какой покой. Не то, что здесь. Когда я вспоминаю родные места, меня тянет вернуться туда. Раньше у нас было много скота, а теперь чуть не весь скот пал, и земля стала плохо родить. У меня там отец, а еще брат и сестра. Они моложе меня.
— А мать?
— Она умерла.
— Ты вернешься туда?
— Вернусь.
— А город тебе нравится?
— Пока не разобрался.
— Лии ты пришелся по вкусу. Она только о тебе и говорит.
— Она добрая, но ее не поймешь.
— Она не только добрая, она еще и хорошая.
— А тебе, видно, она тоже нравится. Кем она тебе приходится?
— Она мне тетка, сестра моей матери. После смерти матери она взяла меня к себе, определила в школу, и я выучилась на учительницу. А ты ходил в школу?
— Нет, в наших местах школы не было.
Элиза кончила шить, закрыла машинку футляром.
— Пошли погуляем. Я тебя в такое место отведу, где ты почувствуешь себя совсем как на родине.
И вот позади осталась Малайская слобода, остались толпа, брань, драки, мало-помалу уличный шум стал слабеть, и вскоре они различали лишь смутный гул.
А еще чуть погодя они уже ступали по траве.
— Как здесь тихо! — сказала Элиза.
— Почти как в деревне, — сказал Кзума.
— Когда мне надоедает городская суета, я иногда прихожу сюда, — сказала Элиза.
— До чего легко здесь дышится.
Они сели на траву.
— Вон там город, — показала Элиза.
На востоке высились сумрачные махины домов, мерцали огоньки.
— Когда глядишь на город, чувствуешь себя особенно одиноким, — сказал он.
Элиза растянулась на траве, подложила руки под голову.
— Люблю смотреть на звезды, — сказала она.
Он повернулся к ней.
— Ты красивая.
— Просто тебе одиноко, — усмехнулась она.
— Зачем ты так говоришь?
— Потому что это правда.
Он чувствовал, что их разделяет какая-то преграда, Которую ему не попить и не преодолеть, и отвернулся от пес. Па западе возносили к небу свои темные вершины горы. Округлые громады сужались кверху, завершаясь игольно-острыми пиками.
— А это что такое?
Элиза приподнялась и тоже посмотрела на запад.
— Это отвалы. Сюда сваливают песок, который выкапывают, когда добывают золото. Ты тоже будешь этим заниматься.
— Самый обыкновенный песок?
— Да, самый обыкновенный песок, — устало повторила Элиза.
— Его, должно быть, давно сюда ссыпают?
— Конечно, давно. Много лет подряд. И что ни день, этих отвалов становится все больше.
— Ты к ним подходила близко?
— Конечно.
— И какие они?
— Песок, он песок и есть.
— А какого он цвета?
— Белого.
— А черных отвалов не бывает?
— Мне не случалось видеть.
— Вот чудно.
— Что — чудно?
— Что такие высоченные горы белого песка насыпали черные.
— Без белых тут тоже не обошлось… Пошли, нам пора.
Она встала, потянулась, но Кзума никак не мог оторвать глаз от отвалов. Из-за тучи выглянула луна. Большая, желтая, добродушная. Весело замигали звезды. Кзума перевел глаза с отвалов на Элизу, его неодолимо тянуло к ней.
— Красивая ты, — угрюмо сказал он.
— Пошли, — сказала она.
— Я тебе не нравлюсь?
Она как-то странно поглядела на него и вновь оставила его вопрос без ответа.
