Самим Али - Проданная замуж
Ханиф снова заговорила, и Тара с ехидной улыбочкой отдала мне хлеб:
— Она говорит, что тебе нужно учиться все делать самой, поэтому, пока не научишься открывать пакет, хлеба не получишь.
Я все еще не могла понять, как открывается пакет, и, будучи голодной и расстроенной, разорвала полиэтиленовую упаковку и вытащила немного хлеба.
— Зачем ты это сделала, дурочка? — крикнула Тара, вырывая пакет у меня из рук. — Теперь он быстро зачерствеет.
— Мне просто хотелось чего-нибудь поесть.
— Делай, как говорят. Теперь я тебе помогать не стану.
Меня мучил голод, и мне это порядком надоело. Зачем все так усложнять? Почему я не могу просто поесть гренок?
— А теперь верни хлеб, — сказала Тара, показывая на кусочки в моей руке.
Я сунула один из ломтиков в рот; все же лучше, чем ничего.
Тара набросилась на меня.
— Выплюнь.
Я не послушалась и проглотила хлеб. Тара выругалась и оттолкнула меня, а я ударилась о холодильник и упала на пол. Я заплакала, и вдруг в комнату вошла мать. Я не хотела навлечь на себя неприятности и потому начала:
— Мама, это она виновата, она…
Мать даже не посмотрела на меня. Она сказала что-то Ханиф, и та дала ей тарелку с остатками вчерашнего ужина, затем мать бросила взгляд на Тару и вышла из комнаты, так и не взглянув на меня. Тара посмотрела на меня — ее глаза горели огнем — и заговорила с Ханиф, чем-то рассмешив ее. Они положили себе в тарелки еды — после того как Тара вернула пакет с хлебом на полку — и вслед за матерью покинули комнату. Я осталась лежать на полу, обливаясь слезами. Я не могла поверить, что люди могут быть такими злыми, а тем более моя собственная сестра.
Мена вошла в кухню и опустилась рядом со мной на колени, вытирая мне глаза рукавом кофты.
— Что ты делаешь на полу? — спросила она таким тоном, каким я обычно говорила с Амандой, когда хотела, чтобы она перестала плакать: как будто я глупенькая и не понимаю, что к чему.
— Тара не дала мне позавтракать, не достала хлеб. Я разорвала пакет, а она вырвала его у меня из рук и толкнула меня. Мама пришла, но ничего не сказала, — всхлипывала я.
— Я же тебе говорила: не ходи вниз. Нужно ждать, пока все уйдут из кухни, — сказала она. — Я так всегда делаю.
Мне захотелось возразить: «Да уж, теперь я это знаю, но ведь можно было меня предупредить», — однако я промолчала. Мена помогла мне подняться.
— Ну что, сделаем гренки? — спросила она.
— Да, пожалуйста.
Мена объяснила, что в доме всегда есть свежий хлеб, потому что Манц, который работает в пекарне, каждый вечер приносит домой буханки. Она показала мне, как открывать пакет, развязывая его вверху, где сковородка-гриль и как ею пользоваться. Я почувствовала себя немного лучше, наблюдая за ней, сидящей на стуле. Она время от времени оглядывалась на меня, ободряюще улыбаясь. Я была рада, что есть Мена и что она добра ко мне; всем остальным, казалось, было абсолютно все равно, что со мной происходит, а мать ни слова мне не сказала с тех пор, как мы приехали сюда из детского дома.
Когда гренки были готовы, Мена достала из холодильника коробку маргарина и намазала его на хлеб ложкой.
— Давай поедим на кухне, — предложила она, — потому что, если мы пойдем в комнату к остальным, мать начнет придумывать нам работу.
И мы остались завтракать в кухне.
Покончив с гренками, я почувствовала себя лучше и снова начала проявлять любопытство.
— Интересно, что случилось с моим чемоданом? Может, он там?
Дальняя часть комнаты была отгорожена занавеской. Я встала и заглянула за нее; на стене был выключатель, и я зажгла свет.
— Он там? — спросила Мена.
— Нет, чемодана здесь нет. А что это за штуки? — поинтересовалась я.
За занавесками все оказалось непритязательным: на бетонном полу и голых стенах не было ничего, кроме бойлера, а посередине стояла огромная жестяная бадья, очень похожая на корыто, из которого пьют воду животные на ферме, и пара низких табуреток.
— А, здесь мы купаемся и стираем одежду, — сказала Мена.
— Ты шутишь!
— Нет, раз в неделю у нас вечером купание, а одежду стираем по воскресеньям.
Раз в неделю? Всего? В детском доме я через день принимала чудесную теплую ванну с пеной.
После скудного завтрака мы вернулись наверх, в нашу спальню. По шуму, доносившемуся через открытое окно, я поняла, что все в округе проснулись и дети вышли на улицу поиграть.
— Пойдем играть.
Мена быстро ответила:
— Нет.
— Почему?
— Потому что я не хочу.
— Но почему не хочешь?
— Те мальчики просто ужасные. Они толкаются, а если встречают меня, когда я иду в магазин купить яиц или еще чего-нибудь, то отбирают у меня деньги. Я больше не хожу в магазин.
— Ладно, — сказала я, — тогда пойдем в сад на заднем дворе.
Мена на мгновение задумалась и ответила:
— Хорошо, только давай спросим.
И мы снова побежали на первый этаж, в кухню. Там была Ханиф, и Мена заговорила с ней; Ханиф что-то ответила и ушла в комнату, где сидела мать. Мена повернулась ко мне:
— Все в порядке, она сказала, что мы можем также взять с собой Салима.
Стояло ясное летнее утро, и солнце светило ласково, когда мы втроем вышли на улицу. Сад был таким же большим, как и вокруг детского дома, но гораздо менее ухоженным. Заросший газон тянулся до задней стены дома; местами трава была с меня высотой. Еще был вымощенный булыжником пятачок, где из трещин в камне пробивались сорняки. В центре сада росло высокое дерево, с ветки которого свисала веревка, а к ее концу кто-то привязал шину.
— Качели! — Приятно было увидеть что-то знакомое.
— Их сделал Сайбер, — пояснила Мена.
Я стала раскачиваться, а Салим нашел порванный футбольный мяч и с удовольствием принялся его пинать. Он забросил его в высокую траву и собрался было нырнуть следом, но Мена сказала:
— Нахи Салим идер оу.
Салим остановился, и Мена шагнула в траву, чтобы достать мяч. Она бросила его брату и снова сказала:
— Идер оу. — И повела Салима к мощеному пятачку.
— Что ты только что сказала? — с любопытством спросила я, остановив качели.
— Что?
— Только что, кажется, ты сказала идер оу.
— Ах, это. Это означает «иди сюда». Оу значит «иди», а идер значит «сюда».
— Идер оу, Мена, идер оу! — сказала я, и Мена рассмеялась. — Как сказать «нет»?
— Нахи.
— А как сказать «да»?
— Джи.
— Джи, нахи, идер оу, джи, нахи, идер оу, — еще несколько раз нараспев повторила я, сильнее и сильнее отталкиваясь ногами, чтобы проверить, насколько высоко смогу взлететь.
Мена сделала крошечный шаг ко мне.
— Не раскачивайся слишком высоко. Веревка может порваться.
Беспокойство сестры начало меня раздражать.
— Как сказать «не порвется»?
— Просто скажи нахи.
— Нахи, Мена, нахи! — засмеялась я.
Однако я вскоре остановилась, потому что видела, как переживает Мена. Я решила залезть на дерево. Я всегда лазала по деревьям в Кэннок Чейзе, и это весьма неплохо у меня получалось. Но сестра запаниковала.
— Сэм! Спускайся! — закричала Мена. — Пожалуйста. Ты же упадешь.
Мне захотелось возразить, что все в порядке и ничего плохого не произойдет, но я решила, что сегодня буду делать, как говорит Мена; полазить по деревьям в свое удовольствие можно будет в любой другой день.
Я забрела в траву. Можно было залечь там, и никто тебя даже не заметит — такой высокой выросла трава. Она была чудесной и сухой под теплым солнцем, и я широко раскинула руки и ноги, «нарисовав» на траве «звездочку». Салим подошел ко мне и сделал то же самое, рассмешив и себя, и меня. Так мы и валялись, а трава щекотала нас.
— Мы уже слишком долго гуляем, — сказала Мена, которая стояла в стороне, на мощеном пятачке. — Нужно возвращаться в дом.
Нервозность сестры начала меня расстраивать, но я ничего ей не сказала. Вместо этого я подняла Салима и принялась его щекотать, а потом побежала следом за ним к дому.
Мне снова захотелось в туалет. Я успела заметить, что в уборной не было туалетной бумаги, и, поскольку мне очень нужно было туда сходить, я спросила Мену, где найти бумагу. Сестра спросила, зачем мне это нужно, и я объяснила. Она сказала:
— Мы, мусульмане, не пользуемся этим. Мы подмываемся; в туалете есть лота.
Я была явно озадачена новым словом, и Мена объяснила, что это пластмассовый кувшин с носиком.
— Набери в лоту воды и возьми ее с собой.
Я так и сделала, но, поскольку не знала, как следует подмываться, все закончилось тем, что я вырвала пару страничек из газеты, что нашлась на подоконнике. Лишь несколько недель спустя я наконец поняла, как пользоваться туалетом на манер Мены и всех остальных. Однажды я шла в уборную и увидела, как мать подмывается, пользуясь лотой. Она оставила дверь широко открытой, и мне было видно, что происходит. Вот так я и научилась.
