Вольфганг Шрайер - Похищение свободы
И это его любимая дочь! Ревновал ли он ее? Об этой глупости не могло быть и речи, поскольку ревность всегда боится сравнения, а ему нечего этого опасаться. Какими преимуществами обладает этот юнец, не считая свежести — такого естественного в девятнадцать лет качества? Но неуважительный тон, каким она с ним говорила, причинял Луишу боль. Сможет ли он когда-нибудь забыть ее слова, что он прикрывается высокими идеями, потому что абсолютно ни на что не способен в деловой сфере? Она считает его неудачником только потому, что он остался простым инженером, а не стал техническим директором «Гидробура», крупнейшей буровой фирмы страны.
На некоторое время воцарилась тишина, а потом председательствующий пожелал знать результаты совещания.
— Мне очень жаль, — заговорил Каяну голосом, в котором сожаления не чувствовалось, — но деревня отклонила ваше предложение. — Он походил сейчас на игрока в покер, который за словами пытается скрыть свои истинные переживания, и Лукшу стало ясно, что причина отказа в том, что крестьяне настроены против Пату.
— Почему? — озадаченно спросил офицер.
Каяну кивнул в сторону Хозяина дома, который как раз наливал воду в стакан:
— Он может подстроить так, что в колодце уровень воды не понизится, но и деревне она не достанется. Он в этом разбирается. А потом он нас слишком часто обманывал.
— Тогда надо выставить охрану, — предложил Луиш.
— Это будет расценено как захват земли, — воспротивился Пату. — Это противозаконно! Так все обычно и начинается.
— Вот видите, — выкрикнула Жозефина, — контроль его не устраивает!
— Кто даст гарантии, что вы сами ничего не сделаете с колодцем? — наступал Пату. — Вы сами вычерпаете воду, а потом потребуете засыпать скважину! — И он обратился к председательствующему: — Прошу выяснить этот вопрос в соответствии с законом.
Капитан-лейтенант молчал, с трудом сдерживая себя. Под кожей у него ходили желваки: очевидно, он был сыт всем этим по горло.
— А не могли бы вы выставить охрану у колодца? — спросил у него Маркеш.
— Вы хотите, чтобы над нами смеялись? Нас это меньше всего касается, — заявил офицер.
— Итак, никто не хочет давать никаких гарантий, — уточнил Каяну. — В таком случае вашему плану грош цена. Предположим, мы окажемся правы, то есть уровень воды понизится. Кто обеспечит засыпку буровой скважины?
— Вы можете обжаловать все в письменном виде, — заверил его Маркеш.
— Обжаловать? — рассмеялась Жозефина. — У нас уже есть опыт судейского разбирательства.
— Судьи-то все старые, — поддержал ее Каяну. — Поэтому жандармов Салазара и его палачей они выпускают на свободу, а выдачу свидетельств на разделенную землю затягивают. Новых полноправных владельцев земли нет ни в одной поземельной книге, ни в одном поземельном кадастре, вот старые владельцы и ждут дальнейшего развития событий, сидя за границей. Потому мы и не идем ни на какие уступки, — произнес он, сжимая в кулак руку, державшую карандаш. — Хотим показать, как нужно действовать… Если у Пату заработает насос, — продолжал он спокойнее, — то уже ничего не изменишь. Решать надо сейчас, и деревня говорит «нет».
Речь шла, насколько понял Луиш, не только о Пату. Собственно говоря, для него это не было откровением, он знал об этом давно. Суть происходящего заключалась не в распрях между богатыми и бедными в масштабе деревни, которые можно было погасить сообразно здравому смыслу, а в том, что «Каптагуа» оказалась как бы между двумя лагерями, на которые раскололась нация. Что же теперь предпринять?
Потерпев поражение, он, как это нередко случалось с ним и прежде, попытался взглянуть на происходящее как на своего рода спектакль с шестью великолепно выписанными ролями. На роли неимущих как нельзя лучше подходили толстая Жозефина и профсоюзник в рубашке, на роли имущих — бургомистр Маркеш, ловкач Пату и пребывавший в нервном возбуждении Салема, а ему, Луишу, досталась роль неудачника, ничем не примечательного специалиста, растерявшегося при встрече с неподатливыми крестьянами.
Ах, как он любил сцену, в особенности драмтеатр! Чтобы посмотреть спектакль Брехта, они о Изабел даже во Франции побывали. Брехт помог ему понять суть происходящего в мире. Правда, понимание это должного эффекта не давало, поскольку для этого, наверное, нужно было быть другим человеком, однако оно все же позволяло ему разбираться в ситуации и рассматривать ее как игру. По крайней мере, оно давало успокоение, подобно тому, как люди, идущие по лесу, чтобы прогнать собственный страх, начинают насвистывать. А впрочем, все это в прошлом.
Откуда-то издалека услышал он вопрос бургомистра, который спрашивал, как долго Каяну намерен удерживать поле битвы, и ответ последнего: до тех пор, пока не исчезнет буровая установка. Офицер взглянул украдкой на часы, и Маркеш, воспользовавшись моментом, поинтересовался, каким путем он собирается навести порядок в деревне, на что тот заявил, что из-за какой-то скважины стрельбу открывать не будет. Бургомистр повернул голову в сторону Луиша:
— Господин Бранку, поскольку население протестует, наверное, придется прекратить работы.
— Прекращать работы нельзя, — глухо обронил Луиш, — иначе здесь просядет почва.
Словно сквозь дымку увидел он, как Жозефина толкнула в бок своего соседа, да так сильно, что карандаш Каяну скользнул по бумаге. Ему было безразлично, что Маркеш внезапно переменил свою точку зрения и теперь противная сторона может торжествовать. Ему казалось, будто он находится в глубокой яме, а слова скатываются на него сверху, как камешки.
— Остановить работу? И это предлагаете вы? — резко, но с каким-то облегчением спросил председательствующий, и Маркеш заверял его:
— Да, покой и порядок для меня важнее всего. Никаких новых происшествий! Мир в общине превыше благополучия отдельного лица, пусть даже действующего в соответствии с законом. — И, обращаясь к Пату, которого он, по-видимому, решил принести в жертву в преддверии избирательной кампании, елейным голосом заявил: — Новое время требует уважать волю большинства даже в том случае, если это большинство заблуждается.
Все ложь. Но Луиш молчал, мысленно спрашивая себя: в чем же права Граса? В каждом откровенном высказывании есть доля истины — это он усвоил твердо. Где же истина в ее словах?
Действительно, им никогда не двигало тщеславие. Успех и карьера его не волновали. Когда-то он даже собирался уехать из города и поселиться в сельской местности-на земле, доставшейся Изабел в наследство. Восемьдесят гектаров пробкового дуба не приносили никакого дохода: земельные налоги поедали поступления от арендаторов. Но ведь можно было орошать землю, выращивать на ней овощи, разводить уток.
После падения прежнего правительства ему пришла идея образовать на этих землях товарищество, превратить арендаторов в полноправных партнеров и жить как равный среди равных вдали от городской цивилизации, пронизанной погоней за успехом, довольствуясь прелестями деревенской жизни. Он размышлял о том, как соорудить водоем с купальней на берегу, выращивать сочные дыни, выпекать вкусно пахнущий хлеб, изготавливать собственное вино, любоваться восходом солнца и наслаждаться охотой, ощущая дружеское расположение тех, кому он добровольно предоставил бы свою землю в личную собственность.
Но даже Марью назвал бегство из города бредовой идеей. Итак, его план семья решительно отвергла и в его отношениях с женой появилась первая трещина (вторая образовалась из-за поездки Жоржи в Россию, третья — из-за бюро, разместившегося в их доме). А разве менее ценен тот человек, который живет только для себя и своих близких? В этом Граса права.
Пока эти мысли мелькали у него в голове, заседание продолжалось. Пату скрипучим голосом заявил, что он этого так не оставит и обратится в суд. Затем до Луиша донеслись слова председателя:
— На этом мы подведем черту. Бургомистр предлагает приостановить работы по бурению до принятия дальнейшего решения. Кто «за»?
Все, кроме Луиша, подняли руки. Председательствующий, очевидно, желая пощадить его самолюбие, спросил:
— Вы хотите что-нибудь добавить?
— Да, что-нибудь… — Луиш говорил быстро, словно стремясь оправдаться, перед тем как покинуть поле боя: — Я против, и не только потому, что такое решение ставит мою фирму на грань банкротства, но и потому, что земля окажется без помощи, если не пустить на нее воду. — Он посмотрел на Каяну: — Однако мне понятно, почему вы настаиваете на своем.
Все тактично делали вид, будто внимательно слушают, а в действительности пропускали его слова мимо ушей, просто давая ему возможность сохранить свое лицо. Ему хотелось быть кратким, не злоупотребляя их вниманием, но этого не получилось:
— Я ведь не только инженер, который хочет заниматься любимым делом, но и португалец, который уважает свой народ и желает ему лучшей доли. Поэтому я усматриваю в этом бойкоте нечто большее, нежели заблуждение. Этот бойкот, собственно говоря, является частью борьбы, развернувшейся в стране, демократической акцией, которой, несмотря на ее исход, мы можем гордиться.
