Джуд Морган - Тень скорби
И она принялась читать, думая: «Что ж, мистер Артур Белл Николс, к какому бы сорту людей вы ни относились, я не завидую вашему сюда назначению».
Новости из того разряда, что заставляют задуматься, но не печально, а с сухой иронией: Генри Нюссей женится. Он нашел молодую леди, которая станет ему поддержкой и опорой, будет слушать его великодушные хмыканья и шумные речи, в общем, делать все то, что могла бы делать Шарлотта. Кроме того, у молодой леди есть свой небольшой доход, что тоже очень мило. Шарлотта была рада за него. Просто-таки тревожно, как искренне она была за него рада: несомненно, только любящая старая тетушка или святая могла бы с этим справиться. А Шарлотта знала, что ей никогда не быть ни той, ни другой.
Даже перспектива гостить в доме, где будут жить Генри и его молодая жена, скорее привлекала, чем отталкивала Шарлотту. Это было в одном из живописных поселков Пик Дистрикта[95], куда Генри недавно назначили викарием, и Элен находилась там одна, наблюдая за наведением порядка перед прибытием молодоженов. Она хотела, чтобы Шарлотта приехала к ней. Все это, писала она подруге, довольно сложно: а что, если невеста Генри не разделяет ее вкусов в выборе драпировок?
Читая письмо и слыша в нем чуть-чуть взволнованную трель Элен, Шарлотта улыбалась и тоже хотела приехать. Но сомневалась, что сможет. Папа по-прежнему находился в жестокой депрессии. Мистер Николс, викарий, прибыл — не какая-нибудь угрюмая, мрачная личность, с которой здороваешься и сразу забываешь, но, по всей видимости, серьезный и надежный молодой человек, тут же приступивший к выполнению своих обязанностей, что облегчило ношу. Однако слепота и зависимое положение продолжали терзать папу. Не способный читать, он нуждался в постоянной подкормке занимательными разговорами. Эмили была не сильна в этом, а если не видеть ее лица, от сокрушительного молчания сестры часто становилось еще неуютнее. Поэтому лучше Шарлотте остаться.
Но потом, совершенно внезапно, произошел удачный сдвиг, как будто все сидели не на тех стульях, а теперь передвинулись — и сразу стало удобно. Энн и Брэнуэлл вернулись из Торп-Грина на летние каникулы, а точнее, Энн вернулась насовсем.
— Папа, мы можем поговорить у тебя в кабинете?
Первый намек, пока Брэнуэлл еще перетаскивал багаж в прихожую. Конечно, дорогая, конечно. Энн вошла, дверь закрылась, и Брэнуэлл, бухнув на пол последний чемодан, выругался и с досадой произнес:
— Ах, если бы только у нас был слуга. Кто бы мог подумать! Энн, как всегда, послушна долгу — первым делом бросилась докладывать папе, чтобы сделать положенное. Но я могу сообщить, раз уж у вас глаза на лоб полезли от любопытства, что она решила покинуть должность в Торп-Грине. Да, уволилась, чтобы остаться в Хоуорте. Она беспросветная дурочка, о чем я ей и сказал. Неужели Энн не понимает, что лучшей должности она никогда не найдет? Но ничего не поделаешь, некоторым людям невозможно помочь.
Неожиданно он кинулся к двери кабинета, приложил ухо.
— Брэнуэлл! — вскричала Шарлотта. — Прекрати. Что с тобой такое?
— Четыре стакана или около того, думаю, — рассеянно произнесла Эмили, разбирая чемоданы.
Брэнуэлл со свирепым видом отошел от двери, засунув руки в карманы и насупившись.
— Да уж, поистине, вы ничего не знаете, вы обе. Никто из вас. Не уверен, повезло вам или не повезло, но вы ни черта не знаете о мире.
— Я рада, — усмехнулась Эмили.
— Что ж, прекрасно, если тебе так нравится. Безусловно, это мило и безопасно для тебя…
— Я имею в виду другое. Просто я рада, что Энн покинула Торп-Грин. Я говорю о возвращении Энн. Не о тебе. — Голос Эмили звучал спокойно, как будто речь шла о вполне обыденном событии. — Ей там никогда не нравилось.
— Мне там никогда не нравилось, — сказала Энн поздно ночью, когда гостиная осталась в их распоряжении: папа рано ушел спать по нерушимой привычке, Брэнуэлл — от тихого, но усердного пьянства. Они снова собрались за столом втроем, и снова в этом была какая-то особая правильность. — Наверное, меня там удерживала мысль о нашей школе, а все остальное казалось временным. А теперь, когда мы… когда стало ясно, что нам, похоже, не открыть школу, нет смысла выбиваться из сил. Вы, надеюсь, понимаете, что я хочу сказать. Нет, я не говорю это в мрачном смысле. Скорее всего, я просто поищу должность гувернантки в каком-нибудь другом доме, ведь в этом я пробыла достаточно долго.
Конечно. Итак, произошло то, что можно назвать хорошим событием, удачным во всех отношениях. Эмили и Энн быстро возобновляют прежнюю связь, даже планируют маленькое путешествие вместе. Поскольку Энн теперь постоянно дома, папе будет веселее, и Шарлотта может погостить у Элен в Дербишире — только, пожалуйста, пусть Эмили и Энн сначала совершат свою короткую поездку. Приятно было смотреть, как они набивают чемоданы вещами и читают, недоверчиво хмурясь, железнодорожное расписание. Они отправились в Йорк и пробыли там два дня.
— Было чудесно, — сказала Эмили, забирая из рук Тэбби корзину с бельем. — Совсем не обязательно быть самим собой. Ничто к этому не призывает. Мы всю дорогу играли в Гондал, правда, Энн?
Энн слушала, но, похоже, слишком устала, чтобы отвечать.
Да, они были счастливы; и, поскольку Брэнуэлл должен был через неделю возвращаться в Торп-Грин и казался таким довольным, каким только мог быть в последнее время — поспешно веселым и подавленно нетерпеливым, — Шарлотта решила, что может уехать. Она отправилась в дом приходского священника, в Хэйзерсейдж, Дербишир: адрес, который могла бы писать в левом верхнем углу своих писем, если бы не… не что? Ее решение. Это была просто мысль, не сожаление. (У Шарлотты были сожаления, но они переносились иначе: жуткие, свирепые создания, загнанные на чердак ума.)
— Симпатичный вид, не правда ли? — сказала Элен, пытаясь охватить взглядом грандиозный, захватывающий дух размах долины и холма, простиравшихся у подножия Хэйзерсейджа. Хорошо было снова оказаться рядом с Элен, вернуться к ощущению жизни, начертанной всегда аккуратными строчными буквами, без прописных. Шарлотта осмотрела и одобрила то, как Элен украсила дом, страдая от мягких уколов зависти при виде занавесок и ковров. Мягкими были и жалобы Шарлотты на настоятельные уговоры Элен ходить вместе с ней по гостям.
— Дорогая Шарлотта, я знаю, ты бы предпочла просто любоваться пейзажами, но у меня здесь есть несколько знакомых, и их нельзя обижать невниманием. Кроме того, я уверена, что тебе понравится Норт-Лис-Холл — он как раз по твоей части, ужасно готический и древний, с зубчатыми стенами и всем таким. Он был фамильным гнездом семьи Эйр, теми, что под жуткими медными табличками в церкви. Но прежних хозяев уже нет, а теперешние весьма приятные люди.
— Готический и древний. Право же, Элен, я не думала, что выгляжу такой истощенной.
Любопытно, что ей действительно понравилось в гостях, и не только из-за великолепно мрачного поместного дома. Шарлотта обнаружила, что на самом деле не так уж неуклюже, тягостно и беспомощно не приспособлена к обычному обществу, как она думала. Что-то изменилось. И ночью, столкнувшись с привычной бессонницей, она поймала себя на том, что берет перо и бумагу. Не для того, чтобы писать письмо.
Сначала она просто смотрела на эти предметы, бывшие когда-то для нее орудиями колдовства, и просто вертела их в руках. Она думала о том, что сказала Эмили. Она думала об Эмили, которая, когда не занималась работой по дому, всегда сидела над своими сочинениями, набросками, переписыванием, погрузившись в свой мир. Когда Шарлотта все-таки опустила перо в чернила и начала, это не было чем-то особенным — просто стихи, которые запинались и спотыкались о напускные чувства. Но потом в конце страницы она написала предложение, которое удивило ее. Возможно ли жить снова? Удивило, потому что совсем недавно она бы, скорее всего, написала и задумалась: Желанно ли?..
Поддавшись уговорам Элен, Шарлотта пробыла в Хэйзерсейдже еще одну неделю, хотя, если честно, слишком долго уговаривать ее не пришлось. Она не спешила возвращаться в Хоуорт. Только задним числом ее неохота стала казаться пророческой. В то время самой страшной ей представлялась только скука.
Эмили:
— Почему ты все-таки решила уйти из Торп-Грина, Энн? Не переживай, я больше не буду спрашивать и останусь вполне довольной, если скажешь, чтобы я отцепилась.
Энн задумалась. Не в ее привычках было оставлять вопрос без ответа. Но момент решения так трудно поймать. Это было чем-то неуловимым, как воздух, взгляд, ощущение недосказанности. Впрочем, быть может, вот это: холодное механическое веселье, которое начало проявляться среди слуг, и то, как это коснулось ее однажды вечером. Ее позвали, необычно поздно, в комнату мистера Робинсона, чтобы подписать квитанцию на жалованье. И, выходя в темный коридор, Энн чуть не столкнулась с горничной миссис Робинсон, которая сказала, сухо усмехнувшись: «Господи, теперь это уже превратилось в настоящие качели».
