Иван Лазутин - В огне повенчанные. Рассказы
Не успевает матрос пробежать нескольких метров по направлению к переднему танку, успевшему сделать два выстрела из пушки, как осколок или пуля вдребезги разбивают, поднятую над головой бутылку. Горючая смесь, растекаясь по бушлату и бескозырке матроса, сразу же вспыхивает ярким пламенем. Танк идет прямо на матроса. А матрос пылающим факелом, с гранатой в правой руке, идет на танк. Вот уже остается каких-то восемь или десять шагов, разделяющих танк и горящего матроса…
На какие-то мгновения Григорий забывает о том, что он командир отряда знаменосцев, что он головой отвечает за Знамя полка… В эти секунды он помнит только, что у него есть бутылка с зажигательной смесью, которой нужно обязательно попасть в танк, поджечь его… И нужно сделать это быстрее!.. Как можно быстрее!..
Но Казаринова опережают. Когда он подбегает к горящему танку, под гусеницы которого матрос-богатырь упал живым костром с противотанковой гранатой в руке, его бутылка уже не нужна: подоспевшие черноморцы забросали танк гранатами и бутылками с горючей смесью.
Не проходит и нескольких минут, как на снежной окровавленной равнине, изрытой воронками, горит шесть танковых костров. А из темного леса, дождавшись команды на прорыв, полки второго эшелона выкатываются темными цепями на равнину и двигаются вперед.
И все-таки как бесконечно длинно это белое поле!.. Когда же ему будет конец? Ведь главный бой впереди, там, где в окопах засели немцы. Но знамя… Нужно обязательно вынести Знамя полка.
Богров-старший хоть и хромает, но бежит. Слева от него бежит Егор. Он ни на минуту не выпускает отца из поля зрения.
Матросы уже врываются в передние окопы. Там идет жаркий штыковой бой. Следом за черноморцами, тяжело дыша, бегут бойцы второго батальона. Рядом с Казариновым, не отставая ни на шаг, бегут Иванников, Альмень и Вакуленко. Стреляя в направлении вражеских окопов, они тоже не выпускают из поля зрения Богрова-старшего, который пока еще крепится и бежит вместе со всеми. Но что такое? Почему Богров-старший остановился?.. Он зашатался, повернулся к сыну, что-то сказал ему и рухнул на грязный снег. Нет, он не убит, он лежит на груди, правой рукой пытается снять с плеча противогазную сумку, но рука не слушается его…
К раненому отцу Егор кинулся с проворством молодого, сильного оленя. Вот он склонился над ним, вгорячах подхватил на руки и сделал несколько шагов, но ноги Егора подкосились, и он медленно опустил отца на землю. Казаринов видел, что Богров-старший сказал Егору что-то очень важное, значительное, но что — разве услышишь в гуле боя.
Егор снял с плеча отца сумку со знаменем и, склонившись над ним, принялся просить его о чем-то (это Григорий понял по выражению лица Егора), но Богров-старший сказал сыну что-то такое, отчего тот резко отшатнулся, потом склонился над отцом еще ниже, поцеловал его и медленно, не спуская с отца глаз, встал…
«Боже мой!.. Что же мог сказать отец сыну в эту минуту? Какое сердце может вынести это прощание?!»
…Пылающие танки, горящая деревня с мельницей на пригорке, похожей на огненную птицу, раненый Богров-старший, матрос-богатырь, живым костром бросившийся на танк… — все это вдруг стало заволакиваться туманом. Тугие, напористые удары сердца все сильнее и горячее отдавались где-то у горла… Потом все стало плавно погружаться в небытие.
Сколько времени пребывал он в беспамятстве — Григорий не знал. Когда сознание вновь вернулось к нему, он уже не слышал ни вжиканья пилы, ни собачьего лая, ни скрипа ворот. Однако смутное сознание того, что он у добрых людей и лежит на теплой русской печке, успокаивало. Потом память вновь возвращала Григория к ужасам пережитой ночи и разорванными клочьями вырывала и обнажала кошмарную явь боя, в беспорядке путала эти обрывки, ярко высвечивала то одни, то другие эпизоды и, не успев закрепиться на них, перескакивала на третьи…
«А генерал?.. Что стало с ним? Неужели его не вынесли? Ведь он был тяжело ранен… На моих глазах его подхватили бойцы пулеметной роты и на руках, бегом, понесли вперед, следом за черноморцами…»
…Лицо Вакуленко залито кровью… Отряд знаменосцев редеет на глазах. Противогазную сумку со знаменем несет Богров-младший. Среди бойцов, несущих генерала, Казаринову бросился в глаза грузный пожилой полковник. Он видел его всего лишь одни раз, когда дивизия стояла на Днепре. Много хорошего Григорию рассказал о нем Богров-старший. На Ламе, в июле, у Богрова-старшего состоялся серьезный разговор с этим полковником, но по какому поводу — Богров умолчал. Сказал лишь, что полковник занимает высокий пост в штабе армии и в прошлом — унтер-офицер русской армии, участник первой мировой войны, георгиевский кавалер… За Халхин-Гол получил орден Красного Знамени. А вот фамилию полковника Григорий тогда не спросил у Богрова. Тяжело дышит полковник. Трудно ему поспевать за молодыми. Он тоже, кажется, ранен. Его левая рука висит плетью, в правой он держит пистолет и отдает команды бойцам, несущим генерала.
…В центре горящего села, куда первыми ворвались матросы, а за ними второй батальон, бой стал еще ожесточеннее. Слева, из-за церкви, подошли танки и прямой наводкой начали бить но скоплениям пехоты, рвущейся вперед. «Где же паши пушки?.. Где они застряли?.. Гаубицы — понятно, их бросили при первом броске… Но где сорокапятки?.. Ведь они шли в боевых порядках первого эшелона?»
…И снова бойцы второго батальона и черноморцы с гранатами и бутылками с зажигательной смесью, потеряв над собой всякий контроль и утратив полностью чувство самосохранения, бросились на вражеские тапки. На площади перед церковью пылает пять танков. Два танка подожгли у церковной ограды, где в нишу часовенки вмурована икона с распятием Христа.
Правая щека Егора залита кровью. Он передал сумку со знаменем Иванникову. «Неужели тяжело ранен?» — успел подумать Григорий, но в этот момент выскочивший из-за часовенки немецкий солдат небольшого роста полоснул в его сторону очередью из автомата. Пули прошли над самой головой. Григорий прицелился в немца, но его опередил Альмень. Немец всплеснул руками, попятился назад и выронил автомат. Схватившись обеими руками за живот, упал на колени и ничком рухнул на землю.
Из горящего танка у часовенки с распятием Христа выскочили через задний люк два танкиста. Пригибаясь, они с проворством кошки кинулись в темень церковного двора, где вырисовывались контуры крестов над старыми могилами. Следом за танкистами бросился Богров-младший. Вот он уже настиг одного из них… «Но почему он не стреляет?.. Неужели кончились патроны?.. Бери же его на штык!.. Ведь он успеет повернуться, и тогда…»
И откуда только берутся силы?.. Приподняв немца над головой, Егор с оттяжкой, как это делают, когда колют огромные чурбаки, с силой бросил немца на гранитную могильную плиту.
…И этот чей-то хриплый, надсадный крик: «Где санитары?! Где военфельдшер?! Врача!.. Генерал истекает кровью!..»
Падения снаряда Григорий упредить не успел. Он разорвался рядом с часовенкой, огненно осветив позолоту иконы и нимб вокруг головы распятого Христа. Дальше все поплыло, затянулось горячим, зыбким туманом…
Память уже больше не выхватывала рваные клочки боя на площади горящего села. «Наверное, тут, у часовенки, меня и накрыло, — подумал Григорий, ощупывая ноющее тело. — Вроде бы даже не царапнуло, а сил совсем нет. И этот жар… Откуда он? Может быть, я просто болен? Или отбило печенки — ведь снаряд разорвался совсем рядом, между мной и часовенкой…»
Прошиб пот. По телу разлилась волна слабости. «Знамя… Неужели не вынесли?.. Там, у церкви, оно было у Иванникова. Где Альмень?.. До последней секунды он был рядом со мной. Вакуленко тоже… Где они сейчас? Почему я здесь?.. Кто меня сюда принес? II вообще — где я?» — спрашивал себя Григорий, чутко прислушиваясь к звукам, время от времени доносившимся до него. Вот отворилась дверь — и в избу кто-то вошел… Шаркающие шаги старого человека, пол слегка поскрипывает. Так кашляют только старухи. «Наверное, хозяйка…» Потом послышался звук падающих на пол дров. И снова дверь захлопнулась. «Старуха носит дрова…»
Григорий открыл глаза и приподнял голову, вглядываясь в полусумрак избы. В переднем левом углу, завешанном старыми иконами в темных окладах, мерцала лампада.
Над столом, выскобленным до выступающих от сучков шишек, висела пятилинейная лампа со стеклом, заклеенным желтой бумагой. Лампа была привернута, а поэтому язычок пламени еле обозначался в закопченном стекле.
Собрав силы, Григорий приподнялся на локтях и еще раз оглядел избу. На простенке, увешанном фотографиями в потускневших от времени сосновых рамках, тикали ходики. Для дополнительного груза, чтобы часы шли бойчее, к гирьке был привязан ржавый замок.
Темные поржавевшие стрелки ходиков показывали десять часов. Теперь Григорий окончательно убедился, что он болен и лежит на русской печке в крестьянской избе.
