Мария Романушко - Там, где всегда ветер
И, открыв на последней странице свою тетрадь, охваченная волнением и радостью, записывала:
АНТОН, СЕРГЕЙ, ДМИТРИЙ, АНДРЕЙ, РОМАН, МИХАИЛ, ВИКТОР…
Я записывала свои любимые имена (отца и двух дедов, учителя музыки и друга детства, и просто те, которые почему-то нравились), пыталась угадать, какое из них принадлежит ему – моему сыну. Конечно, мне хотелось бы назвать его именем своего отца – Серёжей. Такое светлое, весёлое имя… Но я чувствовала, что должна назвать его не чьим-то именем, пусть даже очень дорогого человека, – а ЕГО собственным. Главное было – угадать его, расслышать среди шума ветра, шороха голосов в классе и шлёпанья дождя по пустым дорожкам школьного двора…
И почему-то каждый раз, когда я начинала писать в своей тетрадке список имён для своего сына, я начинала его с одного и того же имени: АНТОН. Ан-тон… Ан-тон… – напевала я про себя. И мне чудилась весенняя капель… первый по-настоящему тёплый день, пронизанные оранжевым солнцем голубые прозрачные капли, летящие откуда-то сверху прямо мне в лицо… Ан-тон!… Ан-тон!… Здравствуй, мой милый! Это – ТЫ!…
Я рассказала об этом Лёле. Кому же ещё? И потом, через десять лет, когда он пришёл – мой мальчик, мой Антон, – я написала об этом Лёле (мы жили к тому времени уже в разных городах). И она ответила мне радостно-изумлённо: «Это надо же! как когда-то решила назвать сына – так и назвала!»
А всё дело в том, что я ничего не решала. Я просто хорошенько прислушалась и – УСЛЫШАЛА! Единственно возможное имя для своего сына. Как будто он сам мне его нашептал…
Так потом было и с именем для дочери. В школьные годы я не смогла его услышать -наверное, оттого, что до её прихода было ещё слишком далеко… И тогда, умаявшись, я решила: в каком месяце дочь родится, так её и назову – Мартой или Октябриной, Августиной или Декабриной… Почему-то никакие обычные имена не шли мне на ум.
Но когда наконец пришло её время, она сама шепнула мне своё имя: КСЕНИЯ!…
Главное – хорошенько прислушаться и… УСЛЫШАТЬ!
Откуда я родом?
Иногда, когда я смотрю на закат, разливающийся над степью красным заревом, я думаю: интересно, откуда я родом?… где мои истоки? мои корни? Я почти ничего не знаю о своих предках, но чувствую, что во мне много чего намешано… Да, я знаю, что по маме у меня польская кровь, мой дед Андрей был поляком. Когда я увидела его фотографию, единственную, сохранившуюся после войны, я была поражена его сходством с Александром Грином. У Грина ведь тоже польская кровь. Грин и мой дед Андрей похожи, как родные братья!
А через много лет я узнаю, что мои предки по отцовской линии – кубанские казаки, скрестившиеся с цыганами, пришедшими на Кубань через Румынию, из Испании. Таким образом, странствующие «романы» стали Романэску, а потом уже Романушко. И совсем, оказывается, неспроста мечтала я в детстве, чтобы меня украли цыгане, и совсем, оказывается, неспроста, мне так нравится испанский язык, звуки гитары и перестук кастаньет… И моя любовь к цирку, к запаху лошадей мне стала понятна. Оказывается, моя прабабка Мария была лихой наездницей!…
На Новогодний школьный бал я придумала себе костюм цыганки. Попросила бабушку сшить мне красную кофту, смастерила юбку с оборками. Кто-то из маминых знакомых дал мне на один вечер гитару – и вот тут-то я почувствовала, что значит «быть в своей шкуре», быть собой.
Не умея играть, я вольно перебирала струны, извлекая из них что-то таинственно-задумчивое… Со мной была колода карт, и ко мне выстроилась целая очередь: погадать. Я лихо раскидывала карты, ничего в них не соображая, и «вещала», считывая будущее не с карт, а с самого человека. Мне было легко говорить, куда-то подевались все запинки и страх речи, я себя чувствовала королевой, внутри была какая-то удивительная свобода, раскрепощённость…
Кстати, одно из моих пророчеств в дальнейшем сбылось. Не знаю, может, сбылись и остальные, но это – уж очень явно. Кроме ребят-старшеклассников, желающих узнать своё будущее, ко мне застенчиво подошла и одна учительница – моя любимая, учительница физкультура. Она была старой девой. Хотя вовсе ещё не старой. Но в маленьком украинском городке, где все выскакивают замуж практически после школы, и в двадцать лет (а то и в семнадцать!) уже гуляют с младенцами, и холостых мужчин в городе практически нет, выйти замуж, когда тебе около тридцати, нет никаких шансов. Но мне очень хотелось, чтобы наша милая, добрая, очаровательная голубоглазая Наденька нашла свою половинку – и я ей «нагадала» большие перемены в жизни, встречу с прекрасным господином и большое счастье в замужестве. Она, слушая мою болтовню, зарделась вся, зарумянилась, и нам обеим очень хотелось, чтобы всё это сбылось. Каково же были моё удивление и моя радость, когда (это уже после моего отъезда из Вольногорска) я узнала, что Наденька вышла замуж! Интересно, вспомнила ли она тогда моё новогоднее гадание?…
К сожалению, гитару после бала пришлось отдавать. А мне так хотелось играть на ней! Почему-то я не решилась попросить маму о гитаре – мне казалось, она скажет: у тебя уже есть аккордеон, на нём и играй. И она была бы по-своему права, эти взрослые почти всегда правы (по-своему). Чтобы спорить с ними и что-то доказывать, подростку не хватит аргументов. А у взрослых и аргументы, и факты – всё под рукой: вот ты хотела аккордеон, тебе его купили, а много ли ты на нём играешь? Действительно, не очень много. Вот так и с гитарой будет – будет потом валяться…
Одним словом, гитара осталась для меня несбывшейся мечтой (как и прыжок с парашютом). Но я надеялась приобрести гитару в будущем, во взрослой жизни. А пока я купила «Самоучитель игры на гитаре» и училась играть в воображении…
Чудесные каникулы с замечательными последствиями
Зимние каникулы. Мы приезжаем с бабушкой на Философскую.
Я буду ходить к логопеду, который обнаружился неподалёку в железнодорожной поликлинике. Кто-то бабушке его насоветовал, как замечательного специалиста, который лечит гипнозом, и бабушка уже ходила к нему и обо всём договорилась. Он согласился поработать со мной, хотя я не только не из этого района, но вообще из другого города. Но чем-то бабушка его разжалобила.
И вот мы идём по длинной-предлинной Извилистой улице, под ногами похрустывает снежная крупа, вкусно пахнет свежей, молодой зимой, голые деревья так печально-прекрасны, лохматые дворняжки приветствуют нас из-за калиток, я люблю этот старый район моего родного города, эти маленькие домики с деревянными верандами, увитыми сухим плющом…
Опять мы с бабушкой в Днепропетровске вдвоём, и все зимние каникулы мы будем жить в моей любимой комнатке, и топить с бабушкой печку, а за окном будут постанывать горлицы… Опять бабушка будет по вечерам рассказывать мне истории из своего детства, которые я обожаю слушать, и я буду радоваться, что бабушка – опять моя, НАСТОЯЩАЯ МОЯ бабушка. Такое ощущение, что моя любимая, ласковая бабушка так здесь и живёт, в старом доме на Философской, и никогда не ездила с нами ни в Луганск, ни в Вольногорск. Так тут и живёт, и скучает по мне, и ждёт меня…
Ну, вот мы и опять вместе. Поддерживая друг друга на скользком булыжнике, идём бодро к знаменитому логопеду. Он меня вылечит. Я перестану бояться говорить. У меня всё будет хорошо.
…Логопед оказался высоким черноволосым мужчиной, похожим на грека. Хотя я ждала, что это будет седенький старичок. Игорь Михайлович где-то в возрасте моей мамы, ну может, чуть постарше. Так потом и оказалось: Игорь Михайлович ушёл после школы на фронт. А ещё в школе мечтал стать дефектологом. (Странная мечта для мальчика, подумала я). А на войне его сильно контузило и… он стал заикаться. Поэтому, когда он пришёл после войны поступать на дефектологию, его сначала брать не хотели, говорили, что у него профнепригодность. Не может лечить от заикания человек, который сам заикается! Но Игорь Михайлович был настойчивым. Он разработал свою собственную методику, занимался сам по ней, намного улучшил свою речь и… его приняли на дефектологию!
Сейчас Игорь Михайлович говорит прекрасно, даже трудно что-либо заподозрить. Наверное, он специально рассказал мне о себе, чтобы я поверила в то, что о заикании можно вообще забыть.
И так мы неторопливо общались, как будто старые знакомые, которые давно не виделись, он расспрашивал меня о моей жизни, деликатно не задавая никаких вопросов о том, когда и почему я стала заикаться. Бабушка присутствовала тут же и с восторгом смотрела на Игоря Михайловича. Неожиданно он сказал ей: «Послушайте, а по какому поводу вы, собственно говоря, привели ко мне свою внучку?» Спросил как-то так строго, даже как будто недовольно.
Бабушка покраснела от волнения и начала что-то говорить про испуг, про моё заикание… «Да нет у неё никакого заикания! – перебил её Игорь Михайлович. – Никакого дефекта речи у вашей внучки я не наблюдаю. НИКАКОГО. Уж поверьте мне, я в этом специалист. Да вы и сами слышите: она говорит прекрасно! Мы полчаса уже с ней общаемся, и – никакого заикания!»
