Уильям Теккерей - Творчество; Воспоминания; Библиографические разыскания
Все это очень мило, и было на своем месте в свое время, но перепечатки едва ли заслуживает.
Переходя к мелким и шуточным стихотворениям Теккерея, мы осудили бы их еще строже, если бы между всем этим собранием веселого сумбура, когда-то восхищавшего старых подписчиков "Понча", не оказывалось пяти или шести вещиц поразительных в художественном отношении. В том, что нельзя быть великим романистом без запаса истинной поэзии в душе, - кажется, все убеждены достаточно. В том, что у Теккерея стих легок и картинен, легко убедиться, пробежавши даже самое небрежное из его стихотворений. Стало быть, нет ничего мудреного в том, что имея все нужное для деятельности в стихотворном роде, наш автор по временам, может сам того не замечая, возвышался до истинного вдохновения. А вдохновение это тем оригинальнее, что, по свойству предпринятой задачи, исходит из начала или смешного, или даже тривиального. Для примера возьмем стихотворение "Бульябесс", место действия которого маленькая таверна в весьма не поэтической и не красивой улице.
"Есть улица в знаменитом Париже, к названию которой наш упрямый язык никак не даст рифмы. Ее называют Rue Neuve des Petits Champs, новая улица маленьких полей. Там есть небольшая, но чистая таверна, которая ничем не обратит внимания прихотливого путешественника, но в таверне этой готовят бульябесс в совершенстве.
Что такое бульябесс? Это густая похлебка изо всякой рыбы, которую мы, пожалуй, и назовем (следует перечисление рыбы). И бульябесс старика Терре так известен, что первые лакомки от него не отказываются. И самое избалованное духовное лицо не сочтет себя несчастным, если в постные дни станут угощать его таким бульябессом.
Подхожу я к знакомому, давно не виданному мною месту. Та же старушка продает устрицы у входа. Комнаты те же: вот и столовая, где я бывал так часто, вот и стол, около которого мы сиживали. Много, много прошло годов с той поры! Когда я в первый раз увидал вас, cari luoghi, у меня и борода еще не пробивалась, и вот теперь, старым, косматым детиной, я сижу на старом месте и жду своего бульябесса!
"Garcon, что поделывает мосье Терре?" Гарсон взглядывает на меня с удивлением. - "Monsieur, господин Терре давно умер!" - "А какое вино вы мне подадите?" - "У нас есть отличное бургонское за желтой печатью". Ах, бедный Терре, и ты убрался со Света! - как живо представляю я себе свою улыбку-гримасу, когда ты, бывало, спрашивал, довольны ли мы бульябессом.
И кроме тебя, многих, многих спутников былого времени не придется мне видеть. Где вы, старые товарищи моей лучшей поры, где находятся эти любезные лица, где звучат эти дорогие голоса? Бедный Дик женился, весельчак Джон разбогател, про Фреда я читал что-то в газетах. Над головой Джемса растет могильная трава, и много выбыло еще других, из числа сиживавших здесь и заказывавших бульябесс!
И мало-помалу возникает передо мной та пора невозвратной юности, и все недавнее исчезло, и снова я окружен дорогими мне существами. И припоминаю я, как в последний раз милое, милое создание здесь сидело со мною, и нежный голос раздавался в моих ушах, и светлые глазки светились, покуда мы сидели и ждали бульябесса!
Что ж? вздохнем от глубины души и скажем спасибо судьбе за то, что осталось! Поблагодарим ее и пошлем наш привет вину, за какой бы оно ни было печатью. Сядем за стол с бодрым духом и примемся за дымящийся бульябесс: вот его уже и вносят в комнату!"
Мы чувствуем, что перевод наш слаб и что таких задушевных шуток не следует передавать прозою, да еще полагаясь лишь на одну свою память. Особенно передача последней строфы неверна и нам не нравится, а она очень замечательна и национальна. Француз Беранже, в своем знаменитом Grenier, вспоминая бедность и молодость, заключает свою песню горьким признанием: "я отдам всю мою остальную жизнь за один прошлый месяц из числа здесь подаренных мне Создателем!" Наш англичанин не менее Беранже чтит воспоминания юности, но его последнее слово о ней бодрее и мужественнее: "Хвала судьбе и за то, что осталось! Привет вину, за какой бы оно ни было печатью!"
Вот еще забавная и чрезвычайно поэтическая вещь, при чтении которой на ум приходят наивные, но истинно трогательные приветы итальянских простолюдинов при встречах с женщинами, особенно красивыми: "да благословит Бог твои светлые глазки
Пегги из Лимовадди".
(Пегги есть уменьшительное имя Маргаритты, Лимовадди - местечко в Ирландии).
"Направляясь из Кольрена, знаменитого "милою Китти", ехал один зевака к городу Дерри. Осень стояла глухая, по сторонам дороги виднелись лужи и болота и дождь по временам хлестал путника, трясущегося на верху дилижанса.
Вот, однако, показалась и станция, с ее обычными картинами. Перед воротами домика возятся поросята и свиньи. Грязные, здоровые мальчуганы копошатся тут же, на кухне горит веселый огонь, хозяин встречает меня ласково, и на подносе подает мне пиво молодая девушка, но такая девушка, что взглянув на нее, я только разинул рот и опрокинул всю кружку, на мои... на мои... (как это говорится) на мои "невыразимые".
При виде этого несчастного события, и хозяин, и миссис, и сама мисс, подававшая пиво, принялись хохотать насколько силы у них доставало. И Боже мой! как обворожительно смеялась красавица Пегги, причина моего несчастия! Разве веселый звон колоколов во время крещения, или хорошенькая Кародари, когда она, улыбаясь как ангел, поет Giovinetti из "Дон-Жуана", одни могут дать понятие об этом свежем, милом, юношеском хохоте при созерцании моих панталон, поглотивших в себя полпинты пива!
Переставши смеяться, хорошенькая Пегги пошла хлопотать по хозяйству, и надо было любоваться, как порхала она по кухне легкими шагами, как взяла она медный чайник и прилежно начала его чистить! Тут я срисовал ее как умел: чайник очень похож, но личико Пегги не удалось. Вот она опять порхает и убирает комнату, ее руки обнажены, босы ее маленькие ноги, но такой ноги не увидите вы ни у одной знаменитой танцовщицы! И вся фигура ее так и дышит спокойствием, опрятностью и приличием!
Гражданин и сквайр, тори, виг и радикал, всякий из них почтет за счастие назвать своею Пегги из Лимовадди. Красота не редкость в стране Падди, но я признаюсь, что и в Ирландии не много девушек вроде Пегги. Да, счастлив выше меры будет детина, которому придется быть отцом пеггинных ребятишек; я же, поэт, могу жалеть лишь о том, что во мне не горит пламень Гомера или сержанта Тедди. Но и тут до самой смерти или пока я не сойду с ума, вечно буду воспевать Пегги из Лимовадди!"
Заключаем наши выписки отрывками из стихотворения, подобного которому, при всем его таланте, не сочинит и Альфред Теннисон, венчанный поэт королевы Виктории и Британской империи. Это импровизация в день открытия международной выставки 1851 года. Чтоб достойно оценить эту песнь славы и гордости, надо припомнить восторженное состояние умов по случаю первого всемирного праздника, а также иметь в виду, что тогдашний кристальный дворец вышел несравненно прекраснее и поэтичнее неизмеримого, гадкого сарая, вмещавшего в себе выставку 1862 года:
"Еще вчера это был ничтожный клок земли для верховых упражнений разных господ денди, направлявшихся сюда из Роттен-Роу, - и вот дело окончено! По взмаху волшебного жезла поднялись вверх массы кристалла, народы со всех концов вселенной снесли туда свои лучшие дары, и перед очами нашими, в блеске и искристом сиянии, выступила бесконечная перспектива чертога, со львами, богами, конями, амазонками и тиграми, в бесконечном бою и бесконечной процессии.
И представители Европы, и народы из отдаленных стран земного шара пришли на наш мирный праздник, и столица наводнилась народом и на открытие небывалого торжества стеклись неслыханные массы, и королева Британии, во главе блистательной процессии, бледная и взволнованная, пришла открывать волшебное зрелище. И не удивительно волнение на царственном лице ее, не удивительна ее бледность в эти минуты, полные для нее глубокого значения. Потому что в настоящие минуты - море кипит бурями по концам ее беспредельных владений, астральные вихри несут с собой зимнюю непогоду, и тысячи ее подданных покоятся ночным сном после дневного труда, между тем как она свершает свое дело здесь, при блеске солнца, под свежей зеленью британского мая. Страшны и неисповедимы пути Промысла, возложившего первую корону вселенной на это чело, нежное и кроткое, давшего скипетр в эту слабую руку, и повелевшего всем народам света сойтись сюда и почтительно склонить головы!...
Остановись же на минуту, блестящее шествие. Пусть раздадутся слова молитвы, торжества и благодарности. И за ними, после благоговейного молчания, иди вперед, сопровождаемое всею массою. И пускай гремит музыка, звучат радостные голоса, гигантский фонтан заплещет до сверкающей крыши, машины зашевелятся и поднимут свой странный говор, языки множества народов перемешаются в общем гуле - и пусть надо всем этим, в беспредельной вышине небесного свода, сияет для всех тихое майское солнце!"
