Джойс Кэри - Радость и страх
Вечер теплый, но не дремотный. Воздух прозрачен, и зеленоватый закатный свет окрасил молодую траву и листья в такие яркие краски, что они кажутся неестественными, почти грубыми. Птицы расшумелись, как всегда перед тем, как затихнуть на ночь. Высоко в ветвях огромного вяза в конце сада запел было дрозд, но внезапно умолк, мелькнул стрелой под кривым суком и исчез. Тихий вечер дышит уютом и покоем - наверно, потому, что сумерки скрывают даль и что скоро можно будет забыться сном.
Табита ощущает этот покой как близость между собой и Нэнси, и сердце у нее замирает. Будто этот вечер особенный, будто произошло что-то важное. Она полна сочувствия к внучке, такой еще юной, пережившей такой жестокий удар, и ей хочется выразить это сочувствие. А в то же время хочется, пользуясь случаем, преподать ей пенный урок, чтобы уберечь от новых ударов.
- На самом-то деле Том, наверно, хороший человек, а презирать мне кого-нибудь вообще не к лицу. Сама-то я существо никчемное.
- Как не стыдно говорить такие вещи! - горячо возражает Табита. - Ты пережила разочарование, но ведь жизнь полна разочарований. - Следует короткая проповедь о пользе несчастий. - Я, когда на меня посыпались несчастья, только тогда и узнала, чем может стать для человека религия.
Нэнси отвечает угрюмо: - Ну, не настолько уж мне плохо, - точно Табита предложила ей горькое лекарство. И добавляет: - Пройдет, нужно только время.
- И курение это бесконечное вредно для нервов.
- Да, наверно. - Своей красной, все еще детской рукой она тянется за новой сигаретой и говорит: - Знаешь, бабушка, что мне было бы нужно, так это какая-нибудь работа, для отвлечения. Но чем я могла бы заняться? Я думала пойти в секретари к какому-нибудь писателю или еще кому-нибудь, но не умею печатать на машинке.
- От секретаря требуется грамотность, - говорит Табита, - и хоть какая-то методичность. - Она откусывает нитку, точно кусает врага. Ее очень рассердило, что Нэнси так хладнокровно отвергла религию в качестве исцеляющего средства.
- А вот что я могла бы... только ты, конечно, не разрешишь.
- А что ты предлагаешь?
- Я думала, я могла бы помогать тебе здесь, в Амбарном доме. Ты всегда так занята. Конечно, без оплаты.
На такую радость Табита не смела и надеяться. И чтобы не сглазить, отвечает сдержанно: - В Амбарном доме тебе покажется слишком тихо.
- Но в том-то и прелесть, бабушка. Я обожаю, чтоб было тихо. А здесь даже из отеля ничего не слышно.
- Хорошо, милая, если хочешь, оставайся у меня. С покупками всегда хватает дела.
- А иногда я могла бы и в отеле помогать, если, например, у кого-нибудь выходной день.
- Боюсь, мисс Фру это бы не понравилось, она очень щепетильна. Нет, в дела отеля ты уж лучше не вмешивайся.
- О господи, я бы и не подумала вмешиваться. Мисс Фру я боюсь как огня и в управлении отелями ничего не смыслю. Вот только одно, бабушка, ты не обижайся, если я скажу, в танцах я кое-что смыслю, а "Масонам" не помешала бы новая танцплощадка и новая музыка - это я с чисто коммерческой точки зрения.
- Возможно, но мисс Фру ты этого не говори. Танцевальная площадка - это по ее части. Танцуй, разумеется, но как гостья.
- О господи, бабушка, да я и за миллион не пойду танцевать. С этим покончено.
108
Нэнси и правда не обретает былой жизнерадостности и не ходит на танцы. Когда ее навещают прежние поклонники - Билли, Годфри Фрэзер - и предлагают куда-нибудь съездить, она отвечает своим новым, во всем изверившимся тоном, что ей некогда, очень занята. И ездит по магазинам или пытается Проверять счета поставщиков. Порой Табита слышит прежние нетерпеливые нотки в ее восклицаниях: "Идиоты, не того сорта сигареты прислали" или "Ни черта им не втолкуешь". Она так упорно отклоняет все приглашения, что теперь уж сама Табита тревожится. Она уговаривает внучку побывать в Эрсли, сходить в кино или в театр. Но Нэнси отвечает: - Да ну его, не хочу. Лучше проведу спокойно вечер с тобой, посижу задрав ноги. - И, задрав ноги, курит и рассуждает о неполадках с горячей водой, о безмозглых котельщиках и недотепах-горничных, капризно приговаривая: - И почему это люди не могут работать как следует?
Видимо, оттого, что ей неспокойно и некуда девать избыток энергии, она поднимается на чердак проверить баки водопровода и спускается в подвал выяснить, почему шумят трубы.
В один прекрасный день, когда она еще не вернулась из Эрсли, к Табите являются мисс Фру и шеф-повар и заявляют, что уходят с работы. Оказывается, накануне, в отсутствие повара, Нэнси обследовала кухню и заявила во всеуслышание, что это стыд и позор.
Табита просит за нее прощения, но мисс Фру стоит на своем. Под нее подкапываются, утверждает она, никаких этих козней она не потерпит.
Табита, возмущенная, думает: "Вечно эти дети во все суются. Все им не так". И как только Нэнси возвращается из магазинов, сообщает ей новость. Мы как будто договорились, что в дела отеля ты не вмешиваешься.
- Но, бабушка, я ведь только сказала, что кухня в безобразном виде. А что эта Фру уходит, так это просто удача.
- Шеф работает у меня десять лет.
- Вот и я говорю, бабушка. Не хотелось тебя огорчать, но, право же, "Масоны" уже немножко допотопные.
- Глупости, мы открыли отель только в 1925 году.
- Но, бабушка, милая, это и есть до потопа. Потому и вестибюль похож на мертвецкую. Ты бы видела, что делается в других гостиницах. "Три Пера" в Баруорте всю крышу превратили в солярий. Знаешь, бабушка, дело это не мое, но от "Масонов" попахивает гнильцой. Люди только глянут и едут дальше. Я сама видела.
- Для меня отель достаточно хорош, - сухо отвечает Табита. - Тебе это, может быть, неизвестно, но он построен по проекту лондонского архитектора, им приезжали любоваться со всех концов Англии.
- Ладно, бабушка, не буду к тебе приставать.
Но через неделю с ней беседует в вестибюле молодой человек, некий Хамфри Роджер, пухлый и бледный, с желтыми, падающими на глаза волосами, галстуком без булавки, свисающим на круглый живот, и вкрадчивой манерой. Однако такта у него ни малейшего. Он предлагает расширить вестибюль за счет ресторана, а новый ресторан, из розового бетона, построить над купальным бассейном.
- У вас тут исключительные возможности, миссис Бонсер, можно создать нечто истинно современное, уникальное.
- И правда, получилось бы красиво, - говорит Нэнси.
Но молодой человек не любит слова "красивый", оно вышло из моды. Он любезно склоняется к Нэнси. - Скажем так, было бы достигнуто полное функциональное соответствие.
Он уезжает и вскоре представляет эскиз нового здания и смету на 8000 фунтов, а также просит пока пятьдесят гиней за проделанную работу.
- Знаешь, бабушка, это не так уж дорого. Хотя платить ему необязательно. Это ведь его первая проба, хватит с него и рекламы.
Табита теряет терпение. Ей внезапно открылось, как она любит Амбарный дом и даже отель, как невыносима ей мысль о каких-либо переменах и переделках. Эти два дома - единственное, что есть прочного и надежного в обезумевшем мире. Мало того, что она здесь хозяйка, дома эти стали частью ее самой, ее работы.
- Никаких перемен не будет, - говорит она твердо. - Ты что, хочешь все здесь перекорежить?
И Нэнси не настаивает, она унаследовала благодушное безразличие матери. Но зато поговаривает о том, чтобы поискать работы в Лондоне. "Такой, где бы можно немножко развернуться". И вскидывает голову точно таким же движением, как Табита. Она не только энергична, но и упряма.
Обеим ясно, что так продолжаться не может. Табита думает: "Пусть уезжает. Я все равно не допущу, чтобы тут все перевернули вверх дном". Но остается горькое чувство - этим молодым всегда всего мало.
С возвращением Бонсера их разногласия не затихают, скорее наоборот. После трехнедельного загула он чувствует себя отвратительно. Жалуется, что его надул какой-то букмекер, обидел какой-то друг. Судя по всему, разругался с Гледис Хоуп. И хнычет с пьяных глаз: - В скупости меня, кажется, никто не обвинит. А они меня выгнали как собаку. Кончено мое дело, Пупси. Разбили-таки мне сердце. Теперь я долго не протяну.
Он неделями не встает с постели, и, хотя пить не перестал, вино уже не бодрит его. Напившись, он только пуще распаляется на своих врагов, начинает кричать: - Знаю, Тиб, ты тоже желаешь моей смерти. Ладно, недолго тебе ждать.
Ни о каких перестройках, даже о ремонте он и слышать не хочет. Отвяжитесь вы от меня, дайте умереть спокойно.
На женщин он так озлоблен после таинственных оскорблений, которым подвергся во время последнего загула, что больше не спускается в вестибюль, а Нэнси вообще не хочет видеть. Но мужчинам известно, что в спальне у него всегда найдется виски, и он рад любому посетителю, которому может излить свои горести.
Особенно он радуется Годфри Фрэзеру - тот как раз приехал на пасхальные праздники и выслушивает его почтительно и серьезно, как воспринимает и все в жизни. "Берегись женщин, - внушает ему Бонсер, - акулы они, зубы загнуты внутрь. Стоит им тебя ухватить - и крышка, смелют в порошок. Ты только посмотри, что они со мной сделали! Ты посмотри, как жена мной помыкает, да еще эта внучка! Сидят тут, как две вороны, и ждут, когда я сдохну. Чтоб косточки обглодать".
