Орхан Памук - Дом тишины
– Вам принести сейчас завтрак? – спросил я.
– Да, Реджеп, – ответили они.
Они хотели сразу же вернуться в Стамбул, чтобы не попасть в поток машин служащих и минуя пробки. Я спустился на кухню, поставил жариться хлеб, сварил яйца и уже собирался нести им завтрак наверх, как Измаил произнес: «Наверное, ты знаешь, где он. Сидишь все время здесь, но узнаёшь обо всем гораздо раньше других, Реджеп!» Я задумался. «Я знаю ровно столько, сколько знаешь ты, Измаил!» Потом сказал, что видел, как он курил. Измаил растерянно смотрел на меня, так, словно его обманывают. А потом с надеждой сказал: «Куда ему идти?.. Когда-нибудь явится. Каждый день столько всего происходит, столько людей гибнет, это они забывают». Он помолчал немного, а потом спросил: «Об этом забудут, как ты думаешь, братец?» Я налил ему чаю и поставил перед ним: «А ты забудешь, Измаил?»
Я поднялся по лестнице.
– Госпожа, все проснулись, – сказал я. – И ждут вас внизу. Спуститесь вниз и позавтракайте вместе с ними.
– Позови их сюда! – велела она. – Мне нужно им кое-что рассказать. Я не хочу, чтобы они верили в твою ложь.
Не ответив ничего, я спустился вниз. Когда я накрывал на стол, Метин тоже проснулся. Нильгюн с Фаруком шутили, а Метин сидел молча. Когда я вернулся на кухню, Измаил сказал: «Хасан уже две ночи дома не ночевал. Ты не знал об этом?» Он внимательно посмотрел на меня. «Не знал, – ответил я. – И в ту ночь, когда была гроза, его не было?» – «Не было. Крыша протекла, все вокруг смыло. Мы сидели всю ночь, ждали его, но он так и не пришел». – «Наверное, когда начался дождь, он зашел куда-нибудь, чтобы переждать», – предположил я. Он внимательно взглянул на меня: «Сюда он не приходил?» – «Нет, не приходил, Измаил», – ответил я, а потом задумался и вспомнил незакрытые горелки. Отнес наверх чай, хлеб и яйца. Вспомнил еще:
– Хотите молока, Нильгюн-ханым?
– Не хочу, – сказала она.
Надо было вскипятить молоко и дать ей не спрашивая. Я спустился на кухню и сказал: «Давай, Измаил, пей чай». Поставил перед ним завтрак, нарезал хлеб. «Ты сказал им, Реджеп, что я здесь?» Я ничего не ответил, он немного смутился и начал есть – робко, будто извиняясь. Я отнес Госпоже наверх поднос.
– Почему они не идут ко мне? – спросила она. – Ты сказал им, что я их зову?
– Сказал, Госпожа… Сейчас они завтракают. А перед тем как уехать, конечно же зайдут к вам поцеловать руку.
Внезапно она проворно подняла голову с подушки:
– Что ты рассказал им вчера вечером? Немедленно говори, не желаю слушать ложь!
– Я не понимаю, что вы хотите, чтобы я им рассказал!
Она не ответила, а изобразила досаду и злобу на лице. Я поставил ей поднос и спустился вниз.
– Никак не могу найти свою тетрадь, – пожаловался Фарук-бей.
– Где ты ее видел в последний раз?
– В машине. Потом машину взял Метин, но он ее не видел.
– Ты не видел тетрадь? – спросила Нильгюн.
Они вместе посмотрели на Метина, но он не ответил. Сидел с несчастным видом, как побитый. Как побитый мальчишка, которому даже плакать не разрешили. В руке – кусок хлеба. Но он будто не замечал, что это хлеб, долго смотрел в пустоту, как сумасшедший старик, с трудом вспоминающий, кто он такой, а после этого мазал на хлеб масло с вареньем и с надеждой кусал его, чтобы вспомнить: то, что он ел когда-то, и то, что он ест сейчас, – одно и то же? И еще для того, что вспомнить прекрасные давние времена. Иногда он ненадолго оживлялся, чтобы начать все сначала, но потом снова забывал о надежде на победу и о хлебе у себя во рту и сидел не двигаясь, словно шест проглотил. Я смотрел на него и пытался понять, что могло произойти.
– Метин, мы к тебе обращаемся! – закричала на него Нильгюн.
– Не видел я вашу тетрадь!
Я спустился вниз, Измаил закурил еще одну сигарету. Я сел завтракать оставшимся хлебом. С Измаилом мы ни о чем не разговаривали, а смотрели через открытую дверь на улицу, на землю, где что-то собирали воробьи. На наши беспомощные руки светило солнце. Потом мне показалось, что он заплачет, и я решил что-нибудь спросить. «Когда будет розыгрыш лотереи, Измаил?» – «Вчера вечером был». Мы услышали долгий рев какого-то мотора – мимо промчался мотоцикл Невзата. «Пошел я уже», – вздохнул Измаил. «Сиди, – сказал я. – Куда ты? Поговорим, когда все уедут». Он сел. Я вернулся в столовую.
Фарук-бей доел завтрак и теперь курил сигарету.
– Хорошо присматривай за Бабушкой, Реджеп! Мы будем тебе иногда звонить. А до конца лета обязательно приедем еще.
– Всегда ждем.
– И, упаси Аллах, если что-нибудь случится, сразу звони. Если что-нибудь нужно будет – тоже… Но ты так и не привык пользоваться телефоном, правда?
– Вы сначала поедете в больницу, да? – спросил я. – Подождите еще немного. Я вам еще чаю налью.
– Хорошо.
Я спустился вниз. Принес им чай. Нильгюн и Фарук опять принялись за свое.
– Я тебе говорил о теории карточной колоды? – спросил Фарук.
– Говорил, – сказала Нильгюн. – И говорил, что твоя голова напоминает тебе орех, а тот, кто расколет ее и заглянет внутрь, увидит червей истории, извивающихся в мозгу. А я ответила тебе, что все это ерунда. Но исторические рассказы кажутся мне забавными.
– Правильно. Все это забавные, пустяковые рассказы.
– Нет, не правильно, – сказала Нильгюн. – Я не напрасно об этом вспомнила.
– Войны, паши, дожди, убийства, изнасилования…
– Все было не напрасно.
– Мошенники, эпидемии чумы, купцы, ссоры – это жизнь…
– Ты тоже знаешь, что у всего есть своя причина.
– Я-то знаю? – удивился Фарук. Потом замолчал, вздохнул. – Это все забавные, глупые рассказы.
– Меня тошнит, – сказала Нильгюн.
– Поехали уже, – сказал Метин.
– Почему бы тебе здесь не остаться, Метин? – спросил Фарук. – Поплаваешь еще в море. Что тебе делать в Стамбуле?
– Мне нужно зарабатывать деньги, которые я не смог заработать потому, что вы – лодыри! – сказал Метин. – Я буду преподавать все лето дома у моих тетушек, за двести пятьдесят лир в час. Ясно вам?
– Ты меня пугаешь! – сказал Фарук.
Я вернулся на кухню. Подумал, как будет полезно молоко для желудка Нильгюн. Измаил вдруг поднялся: «Я ухожу. Хасан побродит, но в конце концов вернется домой. Правда, Реджеп?» – «Придет! – ответил я. – Куда ему идти, придет конечно! А ты сядь, Измаил!» Он не сел. «Что они там говорят наверху? – спросил он. – Может, мне подняться и извиниться?» Я растерялся. «Сядь, Измаил, никуда не ходи», – говорил я, как вдруг мы услышали тот самый звук, доносившийся сверху. Бьет по полу. Палка Госпожи. Помнишь? Мгновение мы стояли, задрав головы, и смотрели вверх. Потом Измаил сел. Палка ударила несколько раз, как будто по голове Измаила. Потом мы услышали тот вялый, слабый, но никогда не унимавшийся старческий голос:
– Реджеп, Реджеп, что там происходит внизу?
Я поднялся наверх.
– Ничего не происходит, Госпожа. – Я вошел к ней в комнату и уложил ее в кровать. Сказал ей, что сейчас они придут наверх. Подумал, не отнести ли им чемоданы вниз, в машину. В конце концов взял чемодан Нильгюн и с трудом вынес его. Пока нес, представил, как Нильгюн спросит: «Зачем ты надрывался, Реджеп?» Но как только увидел, что она лежит на диване, понял, что забыл о том, что ей стало нехорошо. Я случайно забыл об этом… И в тот самый момент я увидел, что ее вырвало. Я стоял с чемоданом в руке, а Метин с Фаруком растерянно смотрели на нее. Внезапно Нильгюн, не подавая голоса, повернула голову набок. Когда я увидел пену, выходившую у нее изо рта, я почему-то подумал о яйцах. Пока Нильгюн рвало, я в панике побежал на кухню, чтобы найти какое-нибудь средство от рвоты. Думал – все потому, что я не дал ей утром молока, все из-за меня, дурака. Но молоко я тоже не взял. Растерянно смотрел на Измаила, что-то говорившего мне. Потом вспомнил… И побежал обратно. Когда я вернулся, Нильгюн уже умерла. Они не говорили, что она умерла, я понял это, когда увидел ее, но и сам не произнес слов о смерти. Мы с виноватым видом смотрели на ее позеленевшее лицо, на темный, спокойный рот – лицо и рот уснувшей юной девушки, и нам казалось, что мы просто все не так поняли. Жена аптекаря Кемаля-бея, которую Метин привез спустя десять минут, сказала, что она умерла. От кровоизлияния в мозг. Но мы все-таки долго смотрели на Нильгюн – в надежде, что, может, она встанет.
31
Подняв коробку из-под краски, я немного подождал, пока глупый ежик высунет свой маленький глупый нос из колючек, и я немного повеселюсь. Но он не высунул. Собирается с мыслями, наверное. Я подождал еще немного, мне стало скучно, и, осторожно взяв ежика за одну из колючек, я поднял его вверх. Тебе сейчас больно, да? Я разжал пальцы, он шлепнулся на землю, перекатившись на спину. Вот жалкое создание этот дурной ежик! Мне тебя жаль, ты противный, надоел!
