Йозеф Томан - Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры
- А я принес тебе подарок, Мигель, - сказал Мурильо, снимая покров с картины, которую внес за ним слуга.
Комнату озарило изображение удивительно прекрасного лица.
Мигель затрепетал, неспособный вымолвить ни слова. Сделав усилие, пробормотал, потрясенный:
- Хиролама!..
- Непорочное зачатие, - тихо молвил художник.
Лик Мадонны - совершенной формы овал под черными прядями волос, большие глаза сияют, прекрасный рот хранит мягкое выражение и все вместе дышит очарованием, которого не высказать человеческой речью.
- О, спасибо, Бартоломе! Никогда не забуду...
Мигель опустился на колени перед картиной и долго стоял так, не замечая, что Мурильо ушел. Оставил его наедине с картиной.
Часами не отрывает Мигель взора от изображения, и постепенно радость его переходит в печаль. Эта женщина - уже не жена его. Это - Мадонна. Паря в облаках, удаляется от меня. Принадлежит уже не мне одному. Отчуждается. Ах, я теряю тебя!
И боль пронзает сердце.
* * *
После долгих недель отшельнической жизни Мигель вышел из дворца.
Равнодушно идет он по улице, носящей название Гробовая. На пересечении ее с улицей Смерти плеча его легонько коснулась женская рука.
Женщина обогнала его, и в то же мгновение он узнал в ней Хироламу - вот она идет впереди, в платье зеленого бархата, с непокрытой головой...
Кровь остановилась.
- О, возвращается! Вернулась ко мне!
И он зовет ее по имени, спешит за ней... Но и она ускоряет шаг.
Мигель бросился бегом.
- Хиролама! Хиролама!
Двери домов вдоль улицы стремительно проносятся мимо. Мигель пробегает улицу за улицей, но не может догнать Хироламу, хотя она идет шагом. И он в тоске выкрикивает ее имя, наталкивается на прохожих, спотыкается, падает, встает и бежит, бежит изо всех сил.
Он видит, как Хиролама поднимается на паперть и скрывается в храме.
Мигель с разбегу остановился на ступенях, словно между ним и церковными дверями разверзлась пропасть. Страх перед близостью бога охватывает его мозг, сжимает сердце, вызывая ощущение озноба.
Он опускается на ступени паперти и ждет.
Солнце садится, и на Мигеля пала тень от креста.
И тут она вышла из храма.
И пошла, склонив голову, словно под тяжестью мыслей, и пересекла тень от креста.
Мигель вскочил, бросился к ней с радостным криком.
Она подняла голову - и в лицо ему глянул пустыми глазами череп.
Он потерял сознание.
* * *
Врач стоит над ложем Мигеля.
У больного остекленели глаза, радужная оболочка замутнена, белки серые, тусклые.
Взгляд, качаясь на волнах горячки, перебегает бесцельно, в мозгу, подобно серному дыму, клубятся мысли, вырвавшиеся из подсознания. Больной исторгает бессвязные слова, полные ужаса, и голос его без отклика торчит в пустоте мрака, окутавшего его сознание.
Он видит, как по небу, на котором погасли звезды, разлилась чернейшая чернота. Земля задыхается в испарениях, словно под водами потопа.
Взгремели во мраке трубы.
Судный день!
Тогда расступился мрак, и голубое сияние разлилось в пространстве.
Тени зареяли в воздухе. Спешат, не касаясь земли, проплывают все дальше, все дальше, будят спящих.
И снова трубный глас.
Серая земля, трепещущая в ожидании, сотряслась, треснула земная кора, разверзлась тысячами провалов, камни лопнули, и мертвые встают из могил. Вихрем снесло крыши с домов, и нет такого места, где мог бы грешник укрыться от взора судии.
- Вон они! - кричит Мигель, взгляд его дымится от жара, во рту кипит лава слов, вырывающихся из подземных родников страха. - Вон они! Идут, подходят мертвецы, хромают, как паралитики, бредут на ощупь, как слепцы, как прокаженные, ползут целыми толпами...
Живые, разбуженные громом труб, бегут от суда. Мечутся по улицам, хватаясь за стены, мчатся, ища укрытия от божия ока. Сделаться невидимыми! Раствориться в воздухе!
Ураган опрокидывает дома и деревья, срывает целые города и села, землетрясение рушит водные преграды.
Там, там сидит он, окутанный тучей, и лик его страшен своей неподвижностью. Мановением руки выносит он приговор. Видите, как раскрывают рты осужденные, как молят о милости? Но их голос не слышен... Горе им!
Смертные - их тела и души обнажены - выкрикивают что-то в свою защиту, но их голоса тише шороха крыльев летучей мыши, теряются...
У врат преисподней поднялся лес рук со сжатыми кулаками отверженные... Последний протест человека, который будет удушен огнем или стужей.
У врат рая стоят избранные, и лица их сияют блаженством.
- Как я вас ненавижу, добродетельные, входящие в царствие небесное! Проклинаю всех вас, кому дана в удел вечная жизнь!
Мигель приподнялся на ложе, закричал:
- Хиролама!.. Там, в толпе, она!.. Подходит к престолу... Я должен к ней... Пустите к ней!
Врач прижимает больного к постели. Мигель лихорадочно извергает слова:
- За ней! Скорее же! Еще скорее! Дым и чад душат... Развалины домов мешают бежать... Но я вижу, все время вижу ее! Далеко впереди... Кто эти тени, что окружают меня, преграждают мне путь? Души проклятых? Тише... Не дышать... Пригнуться - и дальше, дальше, бегом... Пустите меня! Кто вы? Ах, это вы?!
Среди толпы, которая мешает ему пробиться к Хироламе, Мигель узнает женщин, погубленных им, мужчин, убитых его рукой. Он кричит в тоске:
- Все равно уйду от вас! Сюда... А, и вы здесь? Руки прочь! Не прикасайтесь ко мне! Я пробьюсь... Где моя шпага?..
Призраки расступаются, их пылающие фигуры образуют шпалеру, по которой бежит Мигель, - вот уже близко, языки пламени облизывают его, раздаются в стороны, чтобы снова слиться в огненное море.
- О, горю! Ноги слабеют, глаза заливает пот и кровь, не хватает дыхания... Сил нет... Что это за оглушительный звук? Трубы архангельские... Велят мне явиться на суд... Горе! Нет, нет! Бог отвергнет меня, и я никогда уже не увижу ее! Хиролама! Не покидай меня! Не оставляй! Прочь с дороги, жертвы мои, сжальтесь надо мной!..
А призраки обвивают его руками, льнут к нему, Мигель борется с ними из последних сил - напрасно.
- Хиролама! Где ты? Не вижу тебя больше... Но я должен к тебе! Не могу без тебя! Боже! Боже! Смилуйся надо мной, дай мне хоть увидеть ее, не более, только увидеть, господи всемогущий!..
К утру он успокоился, поспал немного. Вошел Трифон с охапкой белых роз от архиепископа, извещенного о недуге Мигеля. Иезуит кладет розы на постель, и от соприкосновения с пылающим телом Мигеля цветы вянут и умирают.
Огоньки свечей зашипели змеиными язычками.
Слова утешения замерли на устах Трифона.
- Его преосвященство посылает вашей милости свое благословение, да укрепит оно вас в болезни...
Траурным псалмом отдаются в ушах Мигеля слова священника.
- Родиться, расти, цвести, созревать, умирать... - в ужасе шепчет он.
- Вы думаете о смерти, дон Мигель?
- Сколько времени у меня остается? - Мигель так и впился взглядом в губы Трифона.
Молчание.
- Сколько остается мне до смерти? - настойчиво повторяет Мигель.
Секунды тянутся, как годы.
Потом Трифон, наклонившись, говорит:
- Думать о последнем часе всегда уместно. Всегда уместно покаяться в грехах. Покоритесь богу, ваша милость.
Но мысль Мигеля мятежна даже сейчас.
- Credo in unum Deum*, - подсказывает Трифон.
______________
* Верую в единого бога (лат.).
- Credo in te, Girolama!* - судорожно вырывается из груди больного.
______________
* Верую в тебя, Хиролама! (лат.).
Трифон в гневе воздел руки.
- Стоя пред вратами вечности, вы все еще думаете о делах земных? Взгляните же на себя. Вы почти мертвы. Черви будут глодать ваше грешное тело...
- Нет! Нет! - кричит Мигель, хватаясь руками за лицо свое, за грудь, за плечи. - Я не умер, я жив! Я буду жить! Должен жить, чтоб...
- Чтобы - что? - Трифон ловит горячие руки Мигеля, почти обнимает его. - Ну же, говорите, дон Мигель, я чувствую, вы близки к раскаянию, к спасению - скажите же: "Я должен жить, чтоб искупить покаянием..."
Мигель, жестом заставив его замолчать, устремил взгляд в потолок и не выговорил больше ни слова - только губы его беззвучно повторяли имя Хироламы.
Трифон стоит над ложем, молитвенно сложив руки, больной лежит без движения, и розы умирают в духоте.
Через три недели врач, сомневавшийся в выздоровлении своего пациента, объявил его вне опасности.
Силой воли вырвался Мигель из объятий смерти. Он хочет жить. Он еще не имеет права умирать. Он еще связан с землею, с жизнью. Его час еще не пробил.
К удивлению всех, он встает - исхудавший, дрожащий, бледный до синевы и покидает ложе.
Уже не больной, но еще не здоровый, он единоборствует с недугом, одолевает его силой воли, отгоняет хотя бы на время.
- Я здоров, видите, падре Трифон? Я буду жить...
Трифон, склонив голову, уходит. А Мигель видит внутренним взором ласковое лицо Грегорио.
Навеки проклят этот грешник, размышляет Трифон, если даже в то время, когда смерть дышала ему в лицо, он не смирился пред господом...
