Анатолий Байбородин - Озёрное чудо
В приятелях, что нетерпеливо косились на воинственную батарею бутылок, мало выжило от корневой облички: если у степняков — монголов и бурят — да и у русских казаков, непокойных, родовых, ноги выгибались дугой, извечно приспособленные, словно приросшие к седлу, то у потомков — прямые оглобли, затянутые в американские джинсы; к сему, Батор — рыхлый, барственно вальяжный, а Тумэнбаяр — сутулый, тощий, близорукий, укрывший глаза толстыми, мутными очками, словно конскими шорами, в черном вельветовом пиджаке, при галстуке. Из малоруса же и белоруса выветрилось русое славянское, — похоже, к семейным древам привились азиатские либо арабские ветви, порождая смуглые плоды. Походил бы на исконного славянина белокудрый Елизар, но — кривоногий и малорослый, с большой, словно с чужого плеча, ушастой головой, похожей на качан капусты.
Выпили братчинные чаши и загомонили. С отрочества начитанные, а ныне и второкурсники университета, вольно ли, невольно повели ученую беседу о межнациональных отношениях и в един лад пропели: де, Сибирь, да и вся матушка Россия — летний луг в радужном свечении ярких и тихих цветов — народные культуры в их древней мудрости и красе, а посему долг верного сына родного народа, истинного патриота Великой России…запамятовали, что Тумэнбаяр из Монголии… приложить все творческие силы для того, дабы многонациональное российское поле не обратилось в мертвенно серый, космополитический полигон мировой буржуазии.
Елизар помянул: что Федор Достоевский, славянофил почвеннического толка, в гениальной речи на открытии памятника
Пушкину в Москве, решил посадить западников в лужу и вывел истину: писатель, художник — всемирный, коли узко национальный, лишь такой сочинитель и живописец интересен и поучителен миру.
Спустя годы, одолев аспирантуру и защитив ученую степень, Елизар Калашников внушал студентам: сбережение национальной культуры — увы, не самоцель, не ради лишь этнического сплочения и национального выживания в лихую эпоху космополитического вырождения, а, перво-наперво, дабы зло не одолело добро, и грядущие поколения, искушенные бесом, не выкинули бы на историческую свалку народные идеалы стыда и совести, братчины, некорыстной любви к ближнему и родной земле, — идеалы, что веками свято лелеялись в душах, в обычаях и обрядах всякого народа, пусть не в буржуйской среде, а в мудром простолюдье.
Ныне же Елизар напыщенно изрёк:
— Человек, не имеющий нравственных законов, — не имеет национальности.
— Да какие они к бису чоловики, — роботы, — Тарас махнул рукой в сторону купальщиков и купальщиц, где наяривал транзистор, и гулёны из «Бони М» пели: «Хочешь потолкаться, детка?..»
А Батор вспомнил:
— Великий казахский поэт Алжас Сулейменов…я слушал его в Москве… писал: «Серая раса — сволочи…»
— Негодяи, не помнящие родства, — согласно кивнул Ягор.
Елизар смутно, еще не облачено в слова, чуял грядущую беду, спустя годы выразив ее в слове… Упаси Боже, коль человечество пожрет черный демон окаянного безродства; страшно для мира, когда «серой расой» в жажде царства и наживы, в расовом помрачении души и разума явятся шинкари, всуе обменявшие богоизбранность на тридцать сребреников. У «серой расы» — черный поводырь, что кровожадным вороном кружит над землей, искушая худобожии народы, сталкивая в межнациональной и междоусобной кровавой брани.
Слово за слово, малорус с белорусом попрекнули русский народ в насильственной русификации народов Российской и Советской империи, и Батор согласно закивал головой.
— Вы что, мужики, рехнулись?! Вас что, пыльным мешком из-за угла?! — возмутился Елизар, но растолмачить, что напраслину возводят на русский народ, не смог — ума мало, а посему братья-славяне, обнявшись со степными азиатами, в жарком споре уложили русака на лопатки. Елизар даже застыдился, что русский, но еще бормотал: де, может, не русификация, а бурятизация, если русский фольклор в университете читает доцент Баирма Бадма-евна, а старославянский — профессор Зорикто Мункоев, который на лекциях похвалялся: де, на международной конференции по старославянскому языку победил славянских ученых.
Лишь через семь лет молодой, да ранний, высоколобый ученый Елизар Лазаревич Калашников, вбивая в толоконные студенческие лбы историю государства Российского, яро бранясь с учеными-западниками, горячо, но толково будет доказывать: по злой мировой воле…а мировому бесу православный русский народ, яко ладан для беса… свершалась не русификация — навязывание русского духа и языка, — а насильственная русскоязычная космополитизация, да исподволь — англоязычная. И русские пострадали страшнее, чем малые народы, коль русская поросль не ведает народных обычаев и обрядов, коль утратила любомудрую народную речь, и песен старинных не поет.
Но о ту пору цветочки-лепесточки трепыхались на лихом ветру, волчьи ягоды вызрели после сокрушительного падения Советской империи, когда под негласным, властным запретом оказалась русская народная культура, и на российском радио и телевидении отзвучали…может, на веки вечные… русские народные песни, и срамная попса помоями захлестнула Россию.
Испокон веку из русских жестоко выбивали русское, суть, православное: глумливо порушенные православные храмы, православные новомученики, ленинскими богоборцами убиенные за веру Христову. Ленинская же власть запустила и адскую машину космополитизации русского народа, коя после поражения России в «холодной войне» с дьявольским Западом набрала бешеную англоязычную мошь и, в отличии от малых российских народов, почти сокрушила русскую нацию.
Но… хорошая мысля приходит опосля; ныне же Елизар лишь виновато склонил голову долу: верно, русские угробили малые народы, но, мол, повинную голову меч не сечет.
Ученые беседы притомили, и для полного счастья Батор — анлгоман, меломан, битломан — врубил портативный магнитофон, и ватага «битлов», от коих сходил с ума мир…безумный, безумный, безумный мир… сладострастно запела:
Is there anybody going to listen to my story
All about the girl who came to stay?
She's the kind of girl you want so much it makes you sorry
Still you don't regret a single day
Ah, girl, girl, girl…
— Батор, ты великий меломан, битломан, англоман, переведи нам, тёмным: о чем битлы стонут?., от похоти?., от наркотиков? — съязвил Елизар, коего миновала повальная зараза студенческой поросли — пристрастие к модным англоязычным песням. Елизар в отрочестве и юности любил лишь народные песни, любил до слез, ликующих и опечаленных, и за народную песню, как народную душу, мог глотку перегрызть насмешнику.
Батор, высокомерно и снисходительно оглядев деревенского валенка, перевел песню, похоже зная на зубок вольное переложение на русский язык:
Кто подскажет, как мне быть и что мне делать с нею,
Я влюбился, на свою беду!
Не жалею ни о чем — и обо всем жалею,
а уйду — и вовсе пропаду…
Ах, девушка, девушка, девушка…
Когда Батор по-русски поведал песню, Елизар фыркнул, разочарованно покачал головой:
— И от такой муры битломаны дуреют?! «Жили у бабуси два веселых гуся…» — и то мудрёнее…
Ухом не поведя в сторону Елизара…дикарь… Батор толковал песню:
— Глубокий вдох в припеве символизировал либо тяжелое сладострастное дыхание, либо долгую затяжку. Битлы пристрастились к марихуане и стали ловко вставлять в свои песни намеки на наркотики. Партию бэк-вокала исполняли Пол Маккартни и Джордж Харрисон, ритмично напевая один и тот же слог. Они должны были петь «dit-dit-dit-d.it», но ради шутки спели «tit-tit-tit-tit», что по-английски — сиська…
— Я не понимаю нашу молодежь… — старчески проворчал неуемный Елизар.
— А ты кто, дед? — усмехнулся Тарас.
— Не понимаю, как они слушают… тех же битлов, если в английском дуб дубом, ни бельмеса не смыслят. Вроде нас… дикарей, — насмешливо глянул на Батора. — Давайте, братцы, споем русскую народную…
— Русскую народную, блатную, хороводную… Зачем русскую?! Можно и белорусскую, — Ягор подгреб гитару, покрутил колки, побреньчал и, томно укрыв глаза долгими ресницами, взыграл и запел:
Вы шуміце, шуміце
Нада мною бярозы,
Калышыце люляйце
Свой напеу векавы.
А я лягу прылягу
Край гасцінца старога,
На духмяным пракосе
Недаспелай травы.
Пригубляли чаши за здравие, вершили за упокой… Охмелевший…может, на старые дрожжи плеснул винца… помрачневший, Батор, обиженно глядя на Елизара, неожиданно изрёк:
— Я знаю, что ты сейчас думаешь.
— О-о-о, старик, ты и мысли читаешь. И что я думаю?
— Ты думаешь, что я — бурят…
Елизар в недоумении уставился на Батора, не вмещая в разум его обиду, и все удивленно затихли. А Тумэнбаяр, глядя сквозь тенистые очки, усмехнулся:
