Анатолий Афанасьев - Последний воин. Книга надежды
До обеда кое-как перемогся. Получил в конторе свой первый дворницкий аванс — двадцать восемь рублей, на радостях купил большой ореховый торт (вдруг Варенька пожалует на чашку чая), а Лидии Васильевне преподнёс три багряных георгина. Цветы она приняла, против ожидания, без всякого смущения, будто ежедневно получала их корзинами. Подмигнула Пашуте:
— Будем надеяться, скоро вы будете дарить цветы вашей Вареньке?
Из суеверного чувства он не поделился с ней новостью, хотя она из него выпирала. Заглянул в парикмахерский салон на Кировской, откуда вышел помолодевшим. После вчерашней грозы денёк отливал коричневыми тонами, а в телефонной будке, где Пашута пристроился, чтобы вторично набрать заветный номер, загадочно пахло прелым сеном.
На этот раз ответила Варенька. В трубке её голос прозвучал чарующим, лесным окликом.
— Ну чего, — сказал Пашута. — Ты просила позвонить. Чего-нибудь стряслось?
— Вон как! — Варенька засмеялась. — Я просила? Небось всю Москву обегал, пока меня разыскал.
— Теперь это не имеет значения.
— Почему, Паша?
— Эдуард Захарович на тебе жениться хочет. Я ему не помеха. Поздравляю тебя.
— Он тебе вчера сказал?
— Советовался. Его смущает, что ты бесприданница.
— Паша!
— Чего?
— Мы с тобой как-то не так разговариваем.
— Утром мама трубку брала?
— Мама. А что?
Пашута погладил живот, стряхнул невидимую соринку с брюк. Попробовал прикурить, но спичка сломалась.
— Павел Данилович, ты где?
— Варя, подожди немного, я минут через десять перезвоню. Ладно?
— Подожду. Только не исчезай.
Он сходил к квасному киоску, который разглядел через стекло, и выпил кружку за шесть копеек. Выкурил сигарету, подставив лоб пылающему солнцу. Ему было и душно, и в дрёму клонило, и плечи налились свинцом. Он растягивал счастливые минуты. Она ждала его звонка где-то в прохладном лоне квартиры, в старом доме с толстыми стенами, прижав к нежным щекам розовые ладошки, а он, пожалуйста, кваску попил, сигаретку сосёт, независимый и строптивый. Пока она ждёт, его песенка до конца не спета. Может, и не надо больше ей звонить? Всё между ними сказано. Она попросила: «Ты только не исчезай!» Самое время рубануть по узлу топором. Тут ещё как на грех двухкопеечной монеты не оказалось в кармане, пришлось сунуть в щель гривенник.
— Я всё думаю, Варя, что же ты за человек. — Пашута трубку держал левой рукой, а правой бережно массировал кожу там, где сердце.
— Ты про что?
— Да как-то чудно тебе всё с рук сходит. Предаёшь, обманываешь, баклуши бьёшь, ну вроде ты птичка небесная, а люди надеются. Тот же Вяткин. Даже жалко его немного. Он же не понимает, что ты овечкой прикинулась. А потом сожрёшь со всеми потрохами.
Она не ответила сразу, но он слышал её дыхание, и свидание их продолжалось.
— Ты Вяткина не жалей. Во-первых, я за него замуж не пойду, а во-вторых, ты его плохо разглядел. Он сам кого хочешь сожрёт… Ты откуда звонишь?
— Из автомата.
Несколько секунд протекли подобно солнечному затмению. Он догадался, что она сейчас скажет.
— Паша! — всё же дрогнул голосок, налившись влажным сумасбродством. — Чего по телефону трепаться, когда ты рядом. Иди ко мне. Родителей до вечера не будет.
— А у тебя какая квартира?
— Четырнадцатая.
— Сейчас приду.
Открыла ему в тёмном халатике, с волосами, распущенными по плечам, неприбранная, будто только из постели вынырнула. Но он её всякую видал. Пока стояли в прихожей, оба знали — судьба их решилась. Они ею каждый по-своему распорядились. Варенька к нему со вздохом качнулась, словно вместе с поцелуем себя несла в придачу, а он ловко отстранился, по плечу её потрепал небрежно:
— Здорово, мамина дочка! Давай показывай хоромы. Хоть одним глазком глянуть, как богатые люди живут.
Варя таращилась и ничего не собиралась показывать. Коридор наглухо замкнул их в узком пространстве. Они оба не догадывались, какой между ними идёт страшный поединок. Человек редко понимает, что жизнь у него короткая, потому совершает множество ненужных поступков. Варя укорила:
— Какой ты суматошный, Паша.
Пашута осознал тайную мудрость её слов и подивился, как легко она умеет его урезонить. Возраст не давал ему никаких преимуществ. Иногда, опережая его на секунду, она произносила то, что именно он должен был сказать ей, и это злодейское опережение уязвляло его крепче самих слов.
Её власть над ним была огромна, и она, кажется, это поняла. Теперь ему никогда не выпутаться из ловушки.
— Хорошо. Я суматошный. А ты какая?.. Давай хоть на кухню пройдём, чего в коридоре торчать?
Квартира двухкомнатная, но огромная. Варенькина светёлка, куда она Пашуту привела, напоминала танцзал, зато окно было узкое, точно бойница. В комнате ничто не говорило о вкусах хозяйки, разве что странный пейзажик на стене, изображающий не то речку, налепленную на холст белилами, не то вулканическую гряду. Меблировка самая обыкновенная, правда, у батареи притаился дорогой японский проигрыватель. Варя расположилась на тахте, а ему показала на кресло возле журнального столика.
— Ну вот, ты у меня и в гостях. Я ведь, Паша, знала, что ты меня выследишь. Очень соскучился?
Пашута подумал, что посидит минут пять, отдышится, а потом уж пойдёт дальше горе мыкать.
— Чего ж ты тогда убежала, Варь? Испугалась трудностей? А всё одно, как ты мечтаешь, у тебя не получится.
— Ты о чём, Паша?
Пашута решил, надо всё выложить начистоту, чтобы потом не сокрушаться. Когда ещё представится удобный случай.
— Я соскучился? Не то слово, Варенька. Я весь по тебе изболелся. Что-то ты в моём организме чудное произвела. Околдовала, что ли?.. Хочу у тебя спросить, только ты не обижайся. Разговор дружеский, доверительный…
До этого Пашута взглядом на стены соскальзывал, на багровый коврик на полу да на ту несчастную картинку, где белым пятном горело несчастье, а тут, наконец, упёрся в неё глазами, будто за берег зацепился после изнурительного плавания, и заново разглядел, как прекрасно её лицо. Всевышний счастливой рукой его вылепил на погибель Пашуте. Всё в нём было дивно: и сочный прочерк губ, и прямой нос с розоватыми ноздрями, и строго, отчаянно распахнутые очи, и эта слабая, недоверчивая улыбка, будто тень вчерашней грозы. Глядя на неё, хотелось зажмурить глаза, чтобы потом уж ничего не видеть на белом свете. Зачем? Вся прелесть мира — вот она, перед тобой.
— Кроме себя ты когда-нибудь кого-нибудь жалела? Ну родителей хотя бы, мать с отцом? Может, собачку какую беспризорную?
Варя молчала. Пашута не слишком и нуждался в ответе.
— Ну хорошо, это пусть, полюбишь — поймёшь, о чём спрашиваю. Тогда о другом… Как ты меня воспринимаешь? Я для тебя кто? Зачем вот ты меня в дом пригласила? Мне это важно, Варя.
— Прости, Павел Данилович!
— За что?
— Да за то, что из Глухого Поля сбежала…
— Пустое… От меня сбежать легко, а вот… Ты что дальше собираешься делать? Аспирантов морочить? Молодость недолго протянется. Учти, женщины быстро стареют.
— Можно и мне спросить?
— Валяй.
— Почему ты сейчас в коридоре шарахнулся? Тебе не хочется меня обнять? Я тебе противна?
Ловко она закинула крючок, в самую глубину. Мысленно он рванулся и оказался рядом с ней на тахте, впиваясь пальцами в юные плечи, упираясь лбом в роскошную грудь… Он сказал ей правду, которую она вроде бы не знала, раз об этом спрашивала:
— Коли я с тобой обниматься стану, всё на том и кончится. А я не хочу.
— Чего же ты хочешь, Паша?
— Хочу тебя навечно.
Варя притихла, углубилась в себя. Этот разговор ей тоже нелегко дался. По правде говоря, она вовсе не надеялась, что Пашута её разыщет. Убедила себя: очередной забавный житейский эпизод исчерпан. Горевать не о чем. О чём горевать? Больше он ей не нужен, их дороги сомкнулись случайно — так она себя настраивала. Но когда он к ней вчера приблизился, так внезапно, её жаром окатило с ног до головы. Зря обманывала себя. Никуда этот человек из её жизни не денется. Смертную тоску расставания с ним она много дней носила в сердце. Увидела — и всё прояснилось. Она его пленница. Захотел бы он, и вчера пошла бы с ним куда угодно. Но лучше ему этого не знать. Лучше пусть он сейчас уйдёт. Она его пленница и раба, у неё не осталось воли, но стоит ему об этом догадаться, он её перекрутит, как мочалку, во все стороны кровь брызнет. Женский инстинкт ей подсказывал, что надо защищаться до последней минуты. Она с трудом выдерживала ровный тон. А в слова не вдумывалась, не до того было. Главное, не расклеиться.
— Я могут так понять, Павел Данилович, будто ты девушке предложение делаешь?
— Я тебе его ещё в Ленинграде сделал, когда салом торговали.
— Ты на мне хочешь жениться?
Пашута сигарету сунул в рот, а прижечь забыл. У него было подозрение, что она над ним как-то изощрённо издевается.
