Мария Корелли - Вендетта, или История одного отверженного
«Это сова, – сказал я себе, стыдясь собственного страха, – всего лишь бедная безобидная птица – приятельница и очевидец смерти, вот почему ее голос полон печального сожаления, она вполне безобидна». И я стал красться дальше с удвоенной осторожностью. Внезапно из плотной темноты на меня уставились два больших желтых глаза, блестевшие жестоким голодом и беспощадностью. На мгновение я был поражен и отпрянул назад, но тварь налетела на меня со свирепостью тигра! Она атаковала меня со всех сторон: вертясь вокруг моей головы, она метила мне в лицо и била своими большими крыльями, которые я мог только чувствовать, но не видеть. Одни желтые глаза сияли в плотном мраке, как глаза какого-то мстительного демона! Я сыпал ударами направо и налево, но борьба продолжалась недолго, так как я почувствовал боль и головокружение из-за того, что дрался слишком опрометчиво. Наконец, слава Богу! Огромная сова была побеждена, она отступила, явно измотанная, издав один дикий визг, полный бессильной ярости, и ее ярко горящие глаза исчезли в темноте. Затаив дыхание, не сломленный духом – каждый нерв в моем теле дрожал от волнения – я продолжил свой путь, как я думал, к каменной лестнице, ощупывая воздух вытянутыми руками. Вскоре я встретил преграду, она была твердой и холодной. Несомненно, каменную стену. Я ощупал ее вверх и вниз и обнаружил пустоту. Была ли это первая ступень лестницы, ведущей наверх? Я был озадачен, так как она казалась очень высокой. Я осторожно прикоснулся и внезапно столкнулся с чем-то мягким и липким на ощупь, будто мох или влажный бархат. Перебирая это пальцами с отвращением, я скоро нащупал продолговатую форму гроба. Любопытно, но я не был сильно напуган этим открытием. Я монотонно отсчитывал части приподнятого металла, который служил, как я понял, для его украшения. Восемь продольно, мягкая влажная ткань между ними и четыре выступа поперек. И вдруг острый укол совести пронзил меня, и я быстро отдернул руку. Чей это был гроб? Моего отца? Или я только что прикасался к частицам бархата того тяжелого дубового ящика, в котором покоился священный прах погибшей красоты моей матери? Я очнулся от апатии, в которой до этого пребывал. Все усилия, которые я предпринял, чтобы найти выход, отказались тщетны. Я потерялся в глубоком мраке и не знал, куда возвращаться. Весь ужас моего положения предстал передо мной с удвоенной силой. Меня начала мучить жажда, и я упал на колени и начал стонать вслух.
«Всемилостивый Бог! – кричал я. – Спаситель мира! Ради всех священных душ, покоящихся в этом месте, сжалься надо мною! О мать моя! Если действительно это ваши бренные останки лежат рядом, то презрите на меня, о милый ангел, с высоты тех небес, где вы теперь обрели мир! Помолитесь за меня и спасите или позвольте мне умереть прямо сейчас, не подвергаясь еще большим мучениям!»
Я произносил эти слова вслух, и звук моего стенающего голоса, отзываясь эхом в мрачных арках подземелья, казался жутким и исполненным ужаса даже для моих собственных ушей. Я знал, что если эти муки продлятся и дальше, то я просто сойду с ума. И я боялся рисовать в воображении картины окружавших меня ужасов: разлагавшихся в темноте трупов, которые могли бы заставить умолкнуть даже отъявленного маньяка. Я стоял на коленях, спрятав лицо в ладонях. Усилием воли я заставил себя немного успокоиться, чтобы не потерять остатки воспаленного разума. Но тише! Что это за прекрасный приветственный голос донесся издалека? Я поднял голову и слушал, как зачарованный.
«Тиф, тиф, тиф! Ола, оло-ла! Тиль-тиль-тиль! Свик, свик, свик!»
Это была соловьиная трель. Ангельский голос такой знакомой и прелестной птицы! Как я благословил ее в тот темный час отчаяния! Вознес хвалу Богу за ее невинное существование! Как я воспрянул и засмеялся, и заплакал от радости! Небесный посланник утешения! Даже сейчас я вспоминаю о нем с нежностью, и с тех пор все птицы мира снискали во мне своего страстного поклонника. Человечество стало отвратительным в моих глазах, но певчие обитатели лесов и холмов, столь чистые и нежные, казалось, стояли ближе всего к небесной жизни на этой земле. Прилив силы и храбрости охватил меня тогда. И новая идея родилась в моем мозгу. Я решил следовать за голосом соловья. Он бодро продолжал свою сладкую песнь, и я вновь начал движение сквозь темноту. Мне казалось, что птица сидела на одном из деревьев около входа в склеп и что если я пойду на ее голос, то, скорее всего, таким образом обнаружу ту самую лестницу, которую я до этого мучительно искал. Я медленно продвигался вперед, спотыкаясь. Слабость одолевала, ноги дрожали подо мной. Но на сей раз ничто не препятствовало моему успеху. Текучая трель соловья звучала все ближе и ближе, и почти уже потерянная надежда вновь зародилась в моем сердце. Я едва ощущал свои собственные движения. Я, как во сне, следовал за золотой нитью сладкого пения птицы. Внезапно я споткнулся о камень и сильно упал, но не почувствовал боли, так как мои ноги слишком оцепенели от холода, чтобы воспринимать еще одно страдание. Я поднял тяжелые воспаленные глаза в темноте и, сделав это, испустил благодарственный возглас. Тонкий луч лунного света, не толще древка стрелы, наклонялся вниз ко мне и тем возвестил, что я наконец достиг места, которое искал. Фактически я упал на самую нижнюю ступень каменной лестницы. Я не мог различить в темноте входную дверь склепа, но знал, что она должна быть там – наверху крутого подъема. Но на тот момент я уже слишком устал, чтобы подняться наверх. И я лежал неподвижно там, где был, глядя на одинокий лунный луч и слушая соловья, чьи восторженные трели теперь звучали в моих ушах с полной отчетливостью. Бомм! Тот же колокол, что и прежде, пробил один час с резким сухим лязгом. Близилось утро, и я решил отдохнуть в ожидании рассвета. Крайне истощенный телом и душой я положил голову на холодные камни, как будто они были самыми мягкими подушками и через несколько секунд забылся глубоким сном.
Я, должно быть, проспал некоторое время, когда был внезапно разбужен чувством удушающей слабости и тошноты, сопровождаемой острой болью в шее, как будто какие-то существа жалили меня. Я дотронулся рукой до этого места и, Боже мой! Смогу ли я когда-нибудь забыть ту ужасную вещь, которую схватили мои пальцы. Оно прицепилось к моей коже: крылатый, липкий, дышащий кошмар! И оно цеплялось за меня с упорством, которое почти свело меня с ума, и вне себя от отвращения и ужаса я закричал вслух. Я судорожно сжал обеими руками его толстое мягкое тело и буквально отодрал его от своей плоти и отбросил насколько смог далеко во внутреннюю темноту склепа. И после этого на несколько минут я совсем обезумел: своды подземелья огласились пронзительными воплями, которые я никак не мог сдержать. Замолкнув наконец по причине полного изнеможения, я огляделся вокруг. Луч луны исчез и вместо него виднелся теперь бледно-серый свет, в котором четко выделялся целый пролет лестницы и закрытая дверь наверху. Я бросился вверх с лихорадочной поспешностью сумасшедшего, схватился за железные прутья обеими руками и стал их отчаянно трясти. Дверь была прочна как камень и крепко заперта. Я позвал на помощь. Мертвая тишина была мне ответом. Я глядел сквозь плотно подогнанные прутья. Я видел траву, свисающие ветви деревьев и прямо передо мной виднелась часть благословенного неба, окрашенного опаловым, слабо краснеющим цветом приближающегося восхода солнца. Я упивался сладким свежим воздухом, длинная вьющаяся ветвь с лозой дикого винограда нависала надо мною, а ее листья обильно покрывала утренняя роса. Я протянул одну руку, сорвал несколько ягод и жадно их проглотил. Они показались мне более восхитительным кушаньем, чем все прочее, что я когда-либо пробовал в жизни. Они несколько облегчили горящее жжение моего пересохшего языка и горла. А один только вид деревьев и неба успокаивал и утешал меня. Зазвучал нежный щебет просыпающихся птиц, а мой соловей прекратил свое пение.
Я начал потихоньку оправляться от пережитого нервного потрясения и, прислонившись к мрачной арке моего склепа, набрался храбрости, чтобы поглядеть назад, вниз, на крутую лестницу, которую я преодолел с таким яростным рвением. Что-то белое лежало в углу на седьмой ступени сверху. Заинтересованный этим я осторожно спустился с некоторым нежеланием. Это оказалась половина толстой восковой свечи, одна из тех, которые используются в католическом похоронном ритуале. Несомненно, она была брошена здесь каким-нибудь небрежным помощником священника, чтобы избавить себя от необходимости нести обратно после окончания службы. Я посмотрел на нее задумчиво. Если бы у меня только был огонь! Я машинально засунул руки в карманы брюк, и там что-то зазвенело! Поистине меня хоронили в большой спешке. Мой кошелек, маленькая связка ключей, визитница. Одну за другой я вытаскивал эти вещи и удивленно разглядывал: они выглядели настолько знакомыми и одновременно такими странными! Я стал искать дальше и на сей раз обнаружил нечто действительно полезное в моем положении – маленький коробок спичек. Интересно, оставили ли они мой портсигар? Нет, он пропал. Он был сделан из серебра, несомненно, тот монах, который присматривал за мной в последние часы, взял его вместе с наручными часами и медальоном, чтобы отдать их моей жене.
