Роже Вайян - Бомаск
Филипп Летурно и его спутники сели недалеко от оркестра - Филипп между двумя своими дамами, лицом к залу, а Нобле напротив них, спиной к публике.
Как только я показался в зале, меня усадили за стол, украшенный красными гвоздиками. Я прислушивался к разговорам. Речь шла о Филиппе Летурно. Кювро - "рабочий Кювро", как его звали во всех окрестных промышленных городах, - старик лет семидесяти, говорил:
- Франсуа Летурно никогда не пришел бы на бал к рабочим. Но уж если бы пришел, то, конечно, без галстука бы не явился.
Филипп Летурно был без пиджака, в пуловере, какие носят велосипедисты на гонках иди спортсмены-лыжники.
- Старик вел лютую борьбу против нас, но он нас не презирал, продолжал Кювро. - Он бы никогда не привел к нам потаскушек...
- У блондинки совершенно приличный вид, - возразила Раймонда Миньо, жена инспектора почтового ведомства. Ее муж был секретарем местной секции компартии, но она сама никогда не выражала желания стать коммунисткой.
Бернарда Прива-Любас гладко зачесывала назад свои белесые волосы, не красилась, носила блузки и английский костюм строгого покроя. Тощая фигура, одинаково плоская спереди и сзади. Под сердитую руку Натали говорила про нее: "Линялая - как будто целый век простояла под проливным дождем".
- Блондинка вырядилась под мужчину, - заметил Кювро. - Видали мы таких в Лионе лет двадцать пять назад. Я бы свою дочь и близко не подпустил к такой девке.
- Ты же не знаешь ее, зачем так говорить? - запротестовал Миньо.
- Вот они каковы, твои товарищи! - сказала Раймонда. - Увидят какого-нибудь приличного человека и сейчас же наскажут про него всяких гадостей.
Миньо пожал плечами.
Кювро не сводил с Филиппа и его компании пронзительных, живых глаз, смотревших зорким взглядом из-под лохматых седеющих бровей.
- А этот малый, - продолжал он, - хоть и невежа, однако сразу видать породу Летурно. Ростом вон какой вымахал, но сырой, поди, слабогрудый. Помрет в санатории, как его папаша. А шея толстая, как у деда. Бычья шея. Такие в работе выносливы, будто быки в ярме, и вдруг сразу - хлоп! Старик Летурно так и не оправился после нашей забастовки двадцать четвертого года.
- Нет, что ни говорите, по-моему, он красавец, - воскликнула Раймонда Миньо. И, повернувшись к мужу, добавила: - Какая у него шея!.. Ну вот, знаешь, как в твоей книжке у этого, как его... Юпитера Олимпийского.
Миньо в негодовании встал и ушел от нас.
На другом конце стола молча сидела Пьеретта Амабль, "мадам Амабль молодая". Я даже хорошенько не разглядел ее черт - так меня поразили ее глаза, громадные черные глаза. "Не видать лица - одни глазищи", - говорили в Клюзо. Она сидела, сложив руки на коленях, держалась очень прямо, но свободно, так же как сидел в минуты отдыха ее дядя, мой сосед в деревне Гранж-о-Ван, похожий на королей Меровингов.
Миньо сходил узнать, сколько выручили в буфете и каков сбор в кассе: за входной билет с мужчин брали по сто франков, а с дам по пятьдесят. Вернувшись, он сел возле Пьеретты и занялся подсчетами.
- Ну, как дела? - спросила она.
- Плохо.
Сбор далеко еще не покрывал расходов за аренду помещения и оплату оркестра. А ведь бал устроили с целью поправить финансовые дела секции - у нее накопилось долгов на девяносто семь тысяч франков: федерации департамента - семьдесят пять тысяч и книготорговой фирме за брошюры и газеты - двадцать две тысячи.
- Да почему же это товарищи не идут? - с беспокойством говорил Миньо.
Всякий раз, как у секции случалась какая-либо неудача, Миньо лишался сна и аппетита.
Оркестр играл медленное, тягучее буги-вуги. Танцевали только три пары одни девушки. Иногда та, которая танцевала за кавалера, отодвигалась от своей партнерши, и она, сгибая колено, проскальзывала под ее поднятой рукой мягким, плавным движением, должно быть похожим на тот "малый реверанс", о котором писал герцог Сен-Симон.
У буфетной стойки толпились молчаливые молодые люди, уже взиравшие на мир посоловевшими глазами и чувствовавшие потребность опереться на плечо соседа; время от времени они "вкалывали еще" и передавали друг другу стаканы красного.
- Это что же такое делается? Видать, нынче только девушки с девушками танцуют, - сказал пожилой рабочий, сидевший за ближайшим столом.
- А пусть кавалеры поменьше пьют, - отозвалась его соседка.
- Кавалеры, разбейте-ка парочки! - крикнул старик.
Двое юношей отделились от кучки приятелей и двинулись наперерез танцевавшим девушкам.
- Убери лапы, - сказала одна.
- Пойди проспись, - сказала другая, глядя через плечо партнерши.
Один парень все не отставал. Танцорки круто повернули, и он мешком свалился на пол. Девушки сделали три скользящих шага, та, которая вела, отодвинулась, а вторая проплыла под ее рукой, склонив колено в "малом реверансе". Они повторили это па. Парень тем временем медленно поднялся и возвратился к приятелям, которые, хихикая, глядели на него; ему поднесли еще стакан красного.
- Вот свиньи! - возмущался Фредерик Миньо. - Покати сейчас шар им под ноги - все и повалятся, как кегли.
- Просто сердце переворачивается смотреть на них, - сказала Пьеретта.
Я сидел напротив нее, но не решался слишком бесцеремонно ее рассматривать, хотя она вызывала у меня сильнейшее любопытство. Ее огромные черные глаза поражали какой-то необыкновенной чувствительностью: они отражали малейшую игру света и тени, когда она поворачивала голову к эстраде или к дальнему концу зала, и так живо передавали все движения ее души, все впечатления от того, что она видела и слышала вокруг; право, ее глаза напоминали море, когда смотришь на него с самолета или с высокой скалы и видишь, как скользят по нему мимолетные тени бегущих в небе облаков. В каждом ее движении сквозили и смелость и застенчивость, что-то похожее на зарождавшийся и тотчас подавляемый порыв чувства; да, в ней было то, что некогда называли "сдержанностью", - слово, ныне уже вышедшее из употребления.
Оркестр заиграл вальс. Пьеретта повернулась к соседнему столику и поглядела на ту самую девушку, которая ответила старику, что молодые люди слишком много пьют и потому недостойны танцевать с девушками.
- Маргарита! - тихонько окликнула ее Пьеретта.
Девушка кивком головы выразила согласие и тотчас встала. Пьеретта обняла ее за талию и повела на середину зала. Они вальсировали безупречно, в чисто французской манере, еле переступая ногами, держа корпус немного напряженно, и, четко делая каждый поворот, кружились почти на месте. Кроме них, никто не танцевал, весь зал следил за ними взглядом. Обе танцорки были прелестны - тоненькие, стройные, с гордой посадкой головы, с ярко накрашенными губами; на обеих были прямые облегающие юбки и легкие блузки: у Пьеретты - светло-зеленая, у Маргариты - красная.
После вальса Пьеретта познакомила меня со своей партнершей.
- Это Маргарита, - сказала она. - Моя товарка, мы работаем в одном цехе. Она хорошая подружка, но ужасно бестолковая.
- Я политикой не занимаюсь, - заявила Маргарита и тотчас добавила: - А нашу Пьеретту я все-таки очень, очень люблю.
Подруги стояли передо мной, обняв друг друга за талию.
Я знал от Красавчика, что Пьеретте Амабль двадцать пять лет. Маргарита, как я понял, была ее школьной подругой и, значит, приблизительно ее ровесница. Но сейчас обе они, разрумянившиеся от танцев, казались гораздо моложе, у них был тот торжественный и задорный вид, какой отличает юных девушек, впервые попавших на бал.
- Маргарита у нас капитан баскетбольной команды, - сказала Пьеретта. Она защищает знамя наших хозяев по всему департаменту.
- Вот когда я состарюсь и меня уже не примут в команду, я встану под знамена Пьеретты, - ответила Маргарита.
- А пока что, - заметила Пьеретта, - она предоставляет мне бороться за нее и ни чуточки не помогает.
- Вот уж неправда! - возмутилась Маргарита. - В цехе я слушаюсь ее больше, чем мастера.
Но этими фразами, в которых звучали намеки на какие-то старые или недавние споры, они перебрасывались очень весело, с заговорщическими подмигиваниями и тихим смешком.
Пока Пьеретта Амабль и Маргарита кружились в вальсе, Натали Эмполи внимательно смотрела на них.
- Здесь только одна девчонка в форме.
- Кто же? - спросила Бернарда Прива-Любас.
- Вон та, черноглазая, в зеленой блузке.
- Фи! У нее красные руки.
- У работницы такие и должны быть, - сказал Летурно. - Руки, исполненные жизни. Совершенно такие же, как у той фигуры, что вырезана из дерева на носу ладьи, плававшей некогда по озеру Неми...
- Хороши вы оба! - воскликнула Натали. - Увидели шикарную девчонку. Чего бы, кажется, лучше? Так нет, Бернарда язвит, а Филипп... Несчастный ты этакий! Ну когда женщина будет для тебя женщиной, а не только предметом сравнения с какой-нибудь картиной или статуей?
Пьеретта и Маргарита, вальсируя, упорхнули на другой конец зала, потом снова приблизились.
