Роже Вайян - Бомаск
Обзор книги Роже Вайян - Бомаск
Вайян Роже
Бомаск
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Весной 195… года я вернулся из дальнего плавания, побывав на Яве и Бали, на архипелаге, соединяющем Южную Азию с Австралией. Я решил написать книгу о своем путешествии и поселился для этого в горном краю между Савойей и Юрой, избрав своим местожительством деревню Гранж-о-Ван.
Селение Гранж-о-Ван, его луга и пашни словно прогалина среди густых дубовых и буковых лесов, где охотники нередко поднимают целые стада свирепых кабанов и семейства пугливых диких коз. Единственная дорога, которая ведет в этот глухой угол, вьется вверх по крутому склону горного кряжа, отрога Юры, доходит до деревенской церкви, поднимается дальше, а через полтора километра, у гребня каменной гряды, превращается в козью тропу. Словом, это не шоссе, а по административной терминологии «грунтовая дорога». Во многих местах лес смыкает над нею верхушки деревьев, в дождливое лето она зарастает травой. Церковная площадь расположена на уступе горы, нависшем над угрюмым ущельем, где бурлит быстрая горная речка, а далеко внизу раскинулась подернутая мглистой дымкой широкая, как море, равнина, где Эн впадает в Рону.
Живет в Гранж-о-Ване человек сто, занимаются они разведением скота и хлебопашеством, но засевают свои тощие поля лишь для собственных нужд, да еще собирают в лесах каштаны и орехи. Мне думалось, что тут я окажусь далеко от мира и его беспощадных битв, дальше, чем на островах Индийского океана, откуда я вернулся. Мог ли я предвидеть, что всего через полгода совсем близко от меня, в соседней долине, произойдут трагические события, которые заденут также Гранж-о-Ван и станут известны во всем мире. События эти и являются предметом моей книги.
* * *В начале моего пребывания в Гранж-о-Ване я каждый вечер заносил в тетрадь накопившиеся за день впечатления. Предлагаю вниманию читателей некоторые свод заметки. Факты описаны в них совершенно точно. А суждения свои мне впоследствии пришлось во многом пересмотреть.
3 мартаДом, в котором я поселился, стоит на самом краю деревни, между двумя крестьянскими дворами, — это последний обитаемый уголок Верхних выселок; в начале века в них насчитывалось с десяток домов.
Из окна спальни мне виден двор Эрнестины и Жюстена, молодых супругов, поженившихся только три года назад, а из окна кабинета открывается просторный двор Амаблей, старых хлеборобов, самых крупных землевладельцев во всей коммуне, хотя у них не больше двадцати гектаров земли — пастбищ и леса. Мои окна приходятся как раз напротив крыльца того и другого дома; порой я смотрю из-за оконных занавесок, и мне прекрасно видно, что делается у соседей.
Амабли сами обрабатывают свою землю, не нанимая батраков; иногда к ним приезжает пособить их дальний родственник, железнодорожник, который живет в маленьком городке на равнине. Амабли мало что продают на рынке — только молочные продукты; они держат пять коров, правда непородистых, со скудными удоями. Зато и покупают они в лавках тоже мало. Эме Амабль сам месит тесто и печет хлеб, сам давит в точиле виноград со своего маленького виноградника; жена его Адель Амабль сбивает масло, прядет и вяжет, а шерсть они стригут со своих овец. Старик Амабль к тому же неплохой кузнец и превосходный охотник — словом, настоящий Робинзон Крузо, хотя от его деревни до Лиона всего один час езды в автомобиле.
Единственный сын Амаблей погиб на войне в июне 1940 года где-то на севере Франции во время отступления французской армии. У жены Амабля нет родственников, у него самого был только брат, который смолоду бросил крестьянствовать и стал «фабричным» — поступил на шелкопрядильную фабрику в соседней долине; в 1944 году он ушел в маки́́, не желая быть угнанным в Германию по «закону об обязательном труде», и погиб в стычке с петэновской милицией. Жена его, тоже работавшая на фабрике, умерла в родах через несколько недель после смерти мужа, оставив круглой сиротой дочку Пьеретту. Это единственная близкая родственница стариков Амаблей.
Пьеретта Амабль, племянница моих соседей, тоже стала «фабричной», как ее отец и мать. После войны она вышла замуж, а через три года разошлась с мужем. От этого брака у нее есть пятилетний сынишка Роже, его растят двоюродные дед и бабка — старики Амабли.
Малыш целый день играет во дворе под моими окнами, но о степени его родства со стариками Амаблями я узнал только в деревне — в Нижних выселках, как у нас здесь говорят, — а сами Амабли никогда не упоминают ни о своем погибшем сыне, ни о своей здравствующей племяннице. Пьеретту в деревне именуют «мадам Амабль» и, чтобы отличить ее от тетки, прибавляют «молодая». Так обычно называют здесь снох. «Мадам Амабль молодая» навещает сына один раз в месяц, в воскресный день. Я еще ее не видел.
В местной газете сообщалось о моем приезде, ко мне явился из Гренобля репортер и расспросил меня о моих планах в области литературы и политической деятельности. Статью репортера читали в деревне, и теперь, конечно, Эме Амаблю известны мои взгляды. Вероятно, и у него самого есть какие-то «взгляды», но мы с ним об этом никогда не говорим. Обходим мы такие вопросы молчанием не из недоверия, но из естественной сдержанности и взаимного уважения. Жители деревни Гранж-о-Ван, ребятишками вместе бегавшие в школу, теперь, встретившись на улице, обмениваются степенным приветствием, титулуют друг друга «мсье» и «мадам», незваными не ходят в гости, наносят друг другу визиты в большие праздники и вообще по части этикета более щепетильны, чем герцог Сен-Симон. Что ж, как-никак землевладельцы и с 1793 года не знали помещичьей власти. Словом, эти крестьяне больше «вельможи», чем придворная знать.
После первой мировой войны, в которой Эме Амабль участвовал в качестве пехотинца, он не вылезал из своей деревни, если не считать поездок на рынок в главный город департамента. Он никогда не читает газет, не имеет радиоприемника. Вечерами, поужинав и уложив спать внучонка, Адель Амабль садится на скамейку, прядет или вяжет. Эме Амабль садится на другую скамейку, напротив жены, посматривает на охотничью собаку, лежащую у его ног, и ничего не делает. Денег у стариков очень мало, так мало, что горожане даже и представить себе не могут подобного безденежья; из экономии у них горит только одна, и то очень слабая, электрическая лампочка. Сейчас я приподнял оконную занавеску и при бледном, замогильном свете тусклой лампочки увидел старика Эме: он сидел, положив руку на голову своего пса, безмолвный, неподвижный, застыв в величавом бездействии. Вот такими в детстве воображение рисовало мне королей Меровингов.
8 мартаВ этом году весна удивительно ранняя, и те крестьяне, у которых было мало сена, уже гоняют свой скот на «поскотину», то есть на пастбище.
Эрнестина и Жюстен погнали сейчас на «поскотину» свое маленькое стадо и шли вслед за ним обнявшись. Такие повадки в деревне считаются верхом чудачества; совершенно так же в прошлом веке смотрели во Франции на англичан, приезжавших из-за Ла-Манша, чтобы пожить в свое удовольствие. Нежности молодых супругов здесь терпят лишь потому, что Жюстен не крестьянин, он рабочий и сын рабочего. Для жителей Гранж-о-Вана рабочие текстильной фабрики маленького городка Клюзо, в соседней долине, — чужаки, и к ним следует относиться так же, как к чужестранцам, — с почтительной иронией.
Эрнестина — коренная жительница Гранж-о-Вана, единственная дочь зажиточного крестьянина, замуж вышла по любви; Жюстен работает механиком в Клюзо — на той же фабрике, что и племянница Амаблей; до Клюзо горными тропинками два часа ходу, а по шоссе идти километров двадцать. На фабрике Жюстен числится в отделе техники безопасности и надзора за оборудованием; работает он в разные смены — то с четырех часов утра до полудня, то с полудня до восьми часов вечера, то с восьми вечера до четырех часов утра; и это вносит разнообразие в быт моих молодых соседей. Случается, что Жюстен, возвращаясь с работы, привозит жене букетик цветов, привязав его к рулю своего мотоцикла; эту любезность местные жители тоже считают весьма эксцентричной.
Эрнестина получила в приданое дом, огород и плодовый сад, расположенные весьма удачно — по южному склону холма, несколько гектаров луга, две коровы, десяток овец, козу и всякую живность; поэтому молодым супругам кров и пища обходятся недорого, и двадцать две тысячи франков ежемесячного заработка Жюстена почти целиком уходят на их незамысловатые прихоти.
Жюстен мечтал стать машинистом, водить поезда. Но к тому времени, когда он (не так давно) отбыл военную службу, Национальная компания железных дорог уже всеми силами стремилась «сжаться» — уменьшить сеть эксплуатируемых путей, сократить персонал — и перестала подготовлять новые кадры машинистов. Работа, которую Жюстен нашел на текстильной фабрике, не требует большой квалификации. В утешение себе парень собственноручно собрал трактор: купил мотор от «Б-12», колеса от американского тягача, а все необходимые части разыскал у торговцев железным ломом. Он выкрасил свое сооружение в красный и зеленый цвета и теперь учит жену водить трактор.
