Уолдо Фрэнк - Смерть и рождение Дэвида Маркэнда
- Зачем это вам понадобилось все портить такими нелепыми разговорами?
- Мне везет в жизни, Лоис. С самого детства. Это противоестественно. Я не доверяю этому.
Она стянула свою тяжелую шоферскую перчатку и взяла его руку, но не пожала ее.
- Я не хочу, чтоб вы так говорили, потому что это нехорошо по отношению к папе. Он вовсе не собирался оставлять свои деньги скопищу высохших трупов. Во всяком случае, часть их он оставил настоящему человеку - вам...
- Бросьте глупости! Что во мне настоящего?
- ...И к тому же без ограничения. Мы все должны оставить свои деньги в деле. Только вы свободны. Как будто он предвидел...
- Что мне может прийти на ум бросить дело и стать стопроцентным лодырем?
- И стать независимым, Дэвид, вы сами себя не знаете.
- Лоис, дорогая моя, это просто забавно, до чего вы упорны в вашем хорошем отношении ко мне... вы и все другие.
- Я оказалась упорнее других.
- Правда? - он рассмеялся.
- И получила меньше других. - Она повернулась к нему лицом, и оно было серьезно. - Это верно, Дэвид. Разве это ничего не значит - так долго, почти всю жизнь по-настоящему хорошо относиться к человеку? А впрочем, это действительно ничего не значит. Для каждого из нас то, что мы чувствуем, как будто менее важно, чем то, что мы собой представляем, - менее важно, чем кольцо на пальце.
- Верно, - сказал Маркэнд. - Значит, вы тоже это чувствуете? В конце концов, вам ведь тоже везет. Могли же вы родиться на Ривингтон-стрит, и притом с бельмом на глазу. Но удача еще не делает человека счастливым, правда? Счастье именно в том, что чувствуешь, даже если это и не имеет значения. Такая удачливость, как у нас с вами, - это вроде зимнего пальто, которое недостаточно плотно прилегает к телу, чтобы предохранить от холода.
- Не такая уж я удачливая, Дэвид.
Он молчал, глядя вниз, где маленький еврей в пальто, таком широком и жестком, что оно казалось выточенным из дерева, катил колясочку с плачущим ребенком. Звук был совсем слабый, и смешно было видеть, как он беспокоил взрослого солидного человека, как тот прыгал вокруг колясочки в своем громоздком пальто, качал ее и размахивал руками.
- Вы это знаете так же хорошо, как и я. Чарли очень мил, и я думаю, что люблю его. Во всяком случае, мне нетрудно было сохранять верность ему, если это имеет какое-либо значение. Но он скучный человек, и потом он отлично может обходиться без меня, да и Чарли-младший - тоже: ведь его отняли от груди, когда ему не было и трех месяцев. С тех пор я ни разу ничего по-настоящему для него не сделала, потому что всегда находились или няня, или доктор, или учитель, которые все могли сделать гораздо лучше, чем я. Самое большее, что я могла делать, - это платить _им_. И все-таки я люблю его. Еще одно бесплодное чувство.
- Какое же чувство не бесплодно?
- Трепет. Это чувство, которое меняет вас всего, даже если оно мучительно. Когда порядочная женщина испытывает это чувство или его приближение, она должна подавить его. Я испытала трепет, когда родился Чарли-младший. Это не было бесплодное чувство. Если бы женщины умели говорить правду, они бы сознались (во всяком случае, многие из них), что с радостью имели бы ребенка каждый год. Я испытывала трепет, когда Чарли-младший лежал у моей груди. Только три месяца. А когда его отняли трепет исчез, исчезло и молоко. Дэвид, я испытывала трепет, когда вы меня целовали, хотя вы позабыли об этом.
- Я не позабыл.
- Это почти... это могло бы изменить меня. Знали ли вы это? И я испугалась. Я была такая пай-девочка! Может быть, для того я и вышла за Чарли, чтобы застраховать себя от трепета.
Маркэнд сидел молча, ощущая острый выступ камня, врезавшийся ему в спину и ягодицы. Лоис вдавила в грязь носок своей лакированной туфли. Солнце зашло за серые многоэтажные дома, и город вдруг помрачнел под безоблачным небом, от которого больше не ложился на него сияющий отсвет.
- Идем, холодно, - Лоис вскочила на ноги. - Не напиться ли нам чаю?
- Давайте!
Она круто повернула свой "лозье". Они выехали из парка у памятника "Мэну".
- Помните "Мэн"? - засмеялась Лоис. - Я все хотела, чтоб вы пошли добровольцем.
- Вам нравились золоченые пуговицы, вот и все.
- Вы сами не верите этому.
Они неслись по неприглядному каналу города, пустынному в этот воскресный день, если не считать трамваев и подвод. Тротуары звенели мелодией музыкальных автоматов, стук мотора отдавался в неприступных каменных стенах, у салуна на углу мужчины из мира, внезапно ставшего чужим и враждебным, оглядывались на женщину у руля. Она уменьшила скорость у Сан-Жуан-Хилла, ощупью пробираясь через угрюмую Чертову Кухню, где смрад от скверного виски и предельной нищеты встал угрожающей преградой, сквозь которую они должны были пробиться. Они летели бок о бок с товарным поездом, и их элегантный автомобиль вдруг сделался маленьким, хрупким и обреченным.
- Слушайте, куда же мы едем? - спросил наконец Маркэнд.
Лоис не отвечала. На Джексон-сквер она круто взяла на восток. Ребятишки, играющие в канавах, разрушали обветшалую благопристойность низеньких домиков, обсаженных платанами по фасаду. Машина остановилась у красного кирпичного дома на Уэверли-Плейс. Оконные рамы были свеже выкрашены зеленой краской. Лоис отперла нарядную новенькую дверь с бронзовыми перекладинами по стеклу, завешенному изнутри тяжелым шелком, и взбежала вверх по темной лестнице.
- Идите прямо! - крикнула она.
Маркэнд последовал за ней. На лестнице стоял запах плесени, так хорошо знакомый ему по тем дням, когда он сам снимал квартиру в этой части города. Лоис привела его в большую комнату со стеклянным потолком и эркером, заново оштукатуренную и почти пустую, если не считать широкого дивана, нескольких стульев и книжной полки. Она стояла выпрямившись среди этой пустоты, и тень угасающего дня подчеркивала глубину ее глаз.
- Ну? - сказал Маркэнд.
- Это мое. В прошлом году я решила: раз у Чарли есть контора и клубы и еще не знаю что, на случай, когда ему захочется уйти из дома, могу же и я иметь хотя бы комнату.
- Вы правы, и здесь очень хорошо.
- Здесь было отчаянно пусто, вот что... до сих пор.
Она сделала несколько шагов к нему и встретила его взгляд. Не отводя глаз, она сняла пальто и шляпу, хотела было бросить их на диван, передумала, положила на стул в углу и снова повернулась к нему лицом. Маркэнд следил за всеми ее движениями, словно они имели какой-то особый смысл. В высокой пустой комнате она казалась очень стройной, ее костюм был из тяжелой ткани и скрывал ее тело. Он вдруг заметил это тело, в первый раз за многие годы заметил тело женщины, которую видел почти каждую неделю. Тяжесть сдавила его горло. Он стиснул кулаки и снова разжал их. Он чувствовал ее дыхание, чувствовал, как поднималась и опускалась ее грудь, ее взгляд, обращенный на него. Его руки вдруг потянулись к ней, но он отдернул их.
- А почему бы и нет? - сказала Лоис.
Слова действовали медленно, и освобожденный ими вихрь, огромный и трезвый, охватил его тело. Он почувствовал, что совершает безумство, но в этом было наслаждение. Он обнял ее за талию и поцеловал. Он помог ей раздеться, снять с себя все, кроме блестящих черных шелковых чулок. Он глядел на нее, обнаженную, и знал, что его безумие обмануло его; оно было только в нем самом, и оно уже меркло. Ее груди поникли, ее тело было блеклым, точно цветок, слишком долго лишенный солнца; на золотистых ее волосах играли только сумеречные тени. Он подумал об Элен, которую видел тысячу раз и чья нагота расцветала каждый раз по-новому, удивительно и волшебно. Отступать было слишком поздно. Теперь оставался только один путь к бегству - идти вперед. Может быть, в ней он встретит безумие, от которого его собственное разгорится вновь? Он опустился на диван рядом с нею и обнял ее. Тело, приникшее к нему, было мягким, хрупким, бессильным, внушающим жалость. И вот они лежат рядом, по ту сторону вынужденного наслаждения, бесконечно далекие друг от друга. Лоис встала, набросила на себя кимоно, шелковой шалью прикрыла наготу мужчины. Потом села возле. Его безумие, которое было истинным несколько секунд и породило мучительную ложь, теперь угасло в них обоих. Оно возникло благодаря ей, но осталось в пределах его существа и было лишь порождением дня, прожитого в необычном. Единственный путь избавления от этой лжи по-прежнему вел вперед... к истине. Маркэнд сорвал с ее плеч покрывало, сбросил на пол шаль. Обнаженные, не согретые страстью, они глядели друг на друга.
- Будем смелы, - сказал он, - посмотрим правде в глаза.
- Я ничего не боюсь. Я сказала: почему бы и нет? Могу повторить.
- Мы совершили ошибку.
- Можно мне закурить?
Теперь Лоис показалась ему прекрасной: она откинулась на подушки, и грудь ее мягко обрисовывалась ниже тонкой линии плеч и полной шеи, только в своей страсти он не видел этого.
Она предложила ему курить, он покачал головой.
- Нельзя откладывать что бы то ни было на пятнадцать лет, - сказала Лоис.
