Ананта Мурти - Самскард
-- Садись, Гаруда. Говорят, брахмины Париджатапуры решили поступить в согласии с Законом. Они, бесспорно, правы.
Пранешачария снова углубился в чтение.
Гаруда почтительно откашлялся.
-- Что гласят законы Ману, Ачария?--спросил он. Пранешачария только качнул головой.-- Светоч мудрости, разве может отыскаться в Книгах то, что неизвестно было бы тебе? Об этом даже спрашивать не нужно. Я слышал, как ты спорил с великими пандитами, что тут говорить? Я же помню тот день и пандитов из Вьясарайя и помню, как они растерялись, когда ты попросил их истолковать слова: "Ты есть подлинность, я есть отражение". Что тут говорить? В тот день брахминов кормили не меньше четырех часов. Так что ты не пойми меня неправильно--не с тем я пришел к тебе, чтобы помочь. Рядом с тобой я ничтожнейший, неотесаннейший из невежд.
Ачария ощутил, как поднимается в нем отвращение к Гаруде с его льстивостью и заискиваниями. Этого человека совсем не занимало, что сказано в священных Книгах, как идти по пути праведности. Он хотел услышать только одно: "Ты можешь совершить обряд". Сейчас Гаруда до небес возносит его, Ачарию, ради короткого "да", потому что "да" обезопасит его от обвинений в нечистоте помыслов. А помысел его--золото. Нужно поступать, как велит долг, не ожидать плодов поступка, иначе желаемое может обернуться своей противоположностью. Именно так говорил и Наранаппа. Великодушие тоже может породить зло. Ачария не должен позволить себе размягчиться от жалости, ему следует проявить твердость, свериться с Законом и поступить согласно.
-- Что тут говорить, мудрецам древности было открыто прошлое, настоящее и будущее. Разве может такое быть, чтоб не подумали они о случае, подобном нашему, а?-- Пранешачария не отрывался от чтения.-- Достопочтенный наш Ачария, ты однажды объяснил, что наша философия называется веданта, что "вед"--это знание, а "анта"-- конец, предел. Предел возможности познать, ты говорил. Раз это окончательное знание, как же можно думать, будто не найдется в Книгах ответа на наш вопрос? Сейчас--что тут говорить?--тело умершего брахмина лежит в аграхаре, и никто из нас не может исправлять свои повседневные обязанности. Что тут говорить? Поесть не можем, пока здесь труп. Не в этом дело, конечно...
Пранешачария не отвечал. Он сам учил их всех веданте, Пуранам, логике, а теперь Гаруда пускал в ход все это--во имя чего? Золото, золото. Скорбна жизнь человеческая.
-- И больше того, ты сам, Ачария, сказал слово истины. Наранаппа отверг брахминство, но перестал ли он быть брахмином? Мы ж не изгнали его! Что тут говорить? Если бы мы его изгнали, а он бы перешел в ислам, так нам пришлось бы бросить оскверненную аграхару, верно?
Пранешачария поднял глаза.
-- Гаруда, я уже решил, я поступлю в согласии с Законом.
Он придвинул к себе новую связку пальмовых листьев, надеясь, что теперь Гаруда оставит его в покое.
-- Ну ладно, допустим, что нет в Книгах ничего на этот случай. Я не хочу сказать, что вообще нет. Ну предположим, что мы так ничего и не нашли. Ты сам же говорил, что бывают случаи, когда нужно действовать в Духе высшего Закона. Вот один раз ты рассказывал, я же помню, ты рассказывал, что можно даже накормить человека говядиной, если от этого зависит, жить ему или умереть. Что тут говорить? И ты нам говорил про великого святого Вишвамитру, что, когда на всей земле был страшный голод, святой не выдержал и съел собачье мясо, потому что высший Закон предписывает сохранять жизнь. Так что тут говорить?
-- Я понимаю, Гаруда. Почему ты прямо не скажешь, что у тебя на уме?--спросил Пранешачария, утомленно складывая рукопись.
-- Нет у меня на уме ничего потаенного,-- пробормотал Гаруда, уставившись в пол. Неожиданно он простерся у ног Ачарии, потом поднялся и спросил: -- Кто вызволит моего Шьяма из армии, достопочтенный Ачария? И скажи мне, кто, как не сын, должен совершать обряд по мне, когда я умру? Так если ты позволил бы, я...
И в этот самый миг в комнату вошел Лакшман и стал рядом с Гарудой.
Жена Лакшмана, Анасуйя, вернулась в этот день домой в слезах: украшения ее родной сестры теперь в чужих руках, сестра и погибла из-за этой проклятой шлюхи Чандри. Она оплакивала и Наранаппу--он же, в конце концов, был сыном ее дяди по матери. Был бы жив дядя, была бы жива сестра, не навел бы Гаруда колдовство на Наранаппу, от которого он, бедный, ума лишился,-- да разве он бы выбросил на ветер такие деньги? И не умер бы он как бездомный бродяга, нет! А сейчас лежит без погребения и некому совершить обряд. От этих мыслей Анасуйя зарыдала в голос:
-- Великий боже, что бы ни натворил он при жизни, как можем уничтожить мы узы крови между нами?
Но тут она заметила Лилавати, свою дочь, коротконогую толстуху с золотым кольцом в ноздре и жирным красным кружком на лбу. Сердце Анасуйи сразу отвердело.
-- Шрипати сказал, когда вернется?--в десятый раз вопросила она дочь.
-- Я не знаю,--тупо пробурчала Лилавати.
Анасуйя пристроила дочь замуж за сироту Шрипати, а кровный родственничек Наранаппа сбил зятя с толку, развратил его. Как змея, что пожирает свои же яйца. И что он там напел в уши ее зятю? Шрипати вообще перестал появляться в аграхаре, в месяц раза два домой заглянет, и все. Таскается из города в город за труппой бродячих актеров, водит дружбу с юнцами из Париджатапуры. А тут Анасуйя узнала через жену Дургабхатты, что он еще с проститутками связался. Анасуйя давно говорила, что Шрипати добром не кончит, а когда она вызнала, что он потихоньку к Наранаппе бегает, стало ясно: по плохому пути пошел. Кто знает, какие ужасные вещи ему давали есть и пить в том доме? И кто может устоять перед Чандри, перед атой сучкой? И Анасуйя решила, что дочери пора проучить блудного зятя.
-- Когда он захочет--ты ему не разрешай,-- внушала она Лилавати,--завяжи сари потуже между ног, вот так, к спи в сторонке, так он быстрее поймет, что к чему.
Лилавати во всем послушалась матери.
Когда муж ночью обнимал ее, она поднимала крик на весь дом, бежала к матери жаловаться, что он укусил или ущипнул ее, а потом вообще перешла спать в материнскую комнату.
Шрипати не понял, что к чему. Приемы Анасуйи на него не подействовали, хотя в свое время она с успехом применила их к собственному мужу и обломала его.
Шрипати срезал с макушки ритуальный брахминскии клок длинных волос и коротко остригся, как Наранаппа. Накопил денег, купил карманный фонарик. Завел при- вычку шататься ночами вокруг аграхары, насвистывая что-то неприлично веселенькое.
Лакшман вернулся домой и сразу повалился на постель, изнеможенный голодом и жарой. Он выглядел вконец замученным: тощее тело, истрепанное малярией, ввалившиеся глаза--человек, дни которого сочтены.
Анасуйя не дала ему даже отдышаться:
-- Разве Наранаппа не сын моего дяди по матери? Пускай он отступник. Но если до его мертвого тела дотронется человек низкой касты, я этого позора не переживу. У Пранешачарии чересчур уж доброе сердце. А Гаруда способен всю аграхару слопать, он всех перехитрит, он не такая тряпка, как ты. Получит разрешение на похоронный обряд и все драгоценности захапает. Сита их носить будет, она и сейчас ходит с задранным носом. Бог уже один раз покарал их за корыстолюбие; а иначе почему бы это их Шьям удрал из дому и в армию пошел? И эти люди еще поносят Наранаппу, моего родственника, сына дяди моего; э откуда известно, что их собственный сынок не потерял касту в этих казармах, а? Пока ты тут лежишь, Гаруда сбегает к Пранешачарии и уговорит его. Ты должен пойти к Пранешачарии тоже. Вот валяешься как бревно, а этот пролаза уже там; я ли не знаю?
Анасуйя подозрительно оглядела веранду и задний Двор дома Гаруды и вытолкнула мужа на улицу.
Гаруда приплел в неописуемую ярость при виде тощей фигуры, неожиданно появившейся рядом с ним, нелепой, как дикий медведь, влезающий в храм, когда идет богослужение Шиве. Лакшман, задыхаясь, плюхнулся на пол. Одной рукой он прижимал свой торчащий живот, другой упирался в пол, чтоб не свалиться. Гаруда смотрел на него уничтожающим взглядом. Побирушка из, побирушек, из скупердяев скупердяй, собственную мать обворует, не моргнув, слизняк ненавистный, но Гаруда молчал -- перед ним сидел Пранешачария. Скупей Лакшмана нет брахмина в аграхаре, кулак каменеет, если в нем медяк зажат, ложку масла не купит волосы смазать. Кто ж этого не знает? Когда жена доймет его вконец, он встает пораньше и топает четыре мили в лавку к Камату-гоанцу.
-- Что, Камат, свежее масло из сезама есть у тебя? Ничего масло? Почем? А не прогорклое оно? Дай-ка попробовать!
За болтовней он сложит руки лодочкой, зачерпнет масла, делает вид, будто нюхает, и говорит:
-- Масло ничего, да вот очищено неважно. Ты дай мне знать, когда получишь свежее, нам банку масла нужно в дом.
А сам мажет маслом голову.
Потом запускает свои лапы в мешок с красным перцем, спрашивает цену, а потихоньку целую пригоршню в сумку пересыпает.
