Ананта Мурти - Самскард
Так что же приключилось? Жил в той же аграхаре молодой здоровый парень. Ни разу он не переспал толком со своей законной супругой, потому что она не желала спать с ним--ей мамаша ее не велела. Молодой брахмин исправно приходил по вечерам к дому этого Ачарии и слушал святые легенды -- ни одного вечера не пропускал. Были у него на то причины. Верно, Ачарии был неизвестен вкус любви, и жизни он не знал, зато в знании любовной поэзии ему не было равных. Как-то раз Ачария у-ж очень подробно описывал прекрасную Шакунталу из пьесы Калидасы. Он говорил, а парень слушал. Молодому брахмину уже вконец опротивела его жена, дура жаловалась своей матери, что муж пытался ущипнуть ее в постели. Описания Ачарии огнем жгли тело молодого человека, он прямо-таки чувствовал женскую плоть--ты понимаешь, о чем я говорю, Ачария? Огонь так палил, что молодой брахмин не смог совладать с собой-- сорвался с веранды и помчался сам не зная куда. Ему хотелось одного--остудить этот жар в холодной речной воде. На его счастье, в реке под лунным светом купалась неприкасаемая девушка. Опять-таки на его счастье, на ней было мало что надето, и луна освещала все те выпуклости, которых так жаждал бедняга. Красотка была соблазнительна, не хуже той рыбачки, которая святого распалила. Молодой брахмин возьми и вообрази себе, что она и есть Шакунтала, которую живописал Ачария. Благочестивый юноша тут же с ней и совокупился --одна луна видела. Теперь разъясни мне, достопочтеннейший Ачария, не сам ли добродетельный ученый подорвал брахминские устои аграхары? Он это сделал или не он? Вот почему старики всегда внушали, читай Веды, читай Пураны, но старайся не вникать. Достопочтеннейший Ачария, ты в самом Бенаресе учился, ответь на мой вопрос: кто подорвал устои нравственности в благочестивой аграхаре?
Пранешачария оцепенел в безмолвии.
Он молча слушал Наранаппу, и его душу охватывало сомнение: что это, пьяная болтовня или действительно он сам и был причиной, породившей порок?
-- Порок красноречив,--сказал он со вздохом,-- добродетель безмолвна. Пусть будет бог милосерд к тебе -- вот все, что я могу сказать.
-- Ты прочитал все Пураны, все описания любовной страсти, а проповедуешь воздержание. А в моих словах нет потайного смысла. Когда я говорю: "Спи с женщиной", это значит: спи с женщиной. "Ешь рыбу" означает: ешь рыбу. Можно я дам совет вам, брахминам, Ачария? Соберите ваших иссохших жен и утопите их в реке. Живите, как жили ваши святые,--со здоровыми красивыми рыбачками, пускай они вам варят рыбу, а потом спят с вами в обнимку. И если, проснувшись, вы не познаете бога -- не Наранаппа мое имя.
Он подмигнул Ачарии, допил, что оставалось в стакаие, и громко, с наслаждением рыгнул.
Больней всего задели Ачарию издевки над его женой, калекой. Он отчитал Наранаппу, назвал его низкорожденным негодяем и ушел.
В тот вечер, готовясь к молитвам, он никак не мог "утишить волны мысли".
Что же это?--спрашивал он себя в недоумении и тоске.
С того дня Ачария перестал повествовать по вечерам истории о любовных похождениях богов и святых и перешел на рассказы о нравственном совершенствовании. И что же? Он почувствовал, как меркнет, как гаснет и его интерес к Пуранам. Перестали ходить на веранду молодые брахмины, которые раньше радовали его сердце горящими глазами и прерывающимся дыханием. Теперь Ачарию больше слушали женщины, желающие приобрести заслугу для следующей жизни, посреди повествования они начинали скрывать зевки бормотанием имени бога; слушали старики, то задремывая, то пробуждаясь...
Пранешачария все перебирал пальмовые листья старых рукописей, когда в соседней комнате застонала жена. Он вспомнил, что не дал ей вовремя лекарство. Налил отвар в чашечку и, поддерживая голову жены у своей груди, осторожно поднес лекарство к ее рту.
-- А теперь поспи,--посоветовал он.
Пранешачария вернулся к чтению, упрямо бормоча себе под нос:
-- Как может быть, чтобы в Книгах не нашлось ответа?
И снова принялся искать.
IV
Брахмины возвращались из Париджатапуры, со стоном выдыхая имя бога: "Харе... Харе... Харе..."
Голодные, плелись они по жаре, мечтая о послеполуденном отдыхе. Но жены, особенно жена Гаруды с женой Лакшмана, ждали их на суд.
В аграхаре разное болтали о том, почему убежал из дому и ушел в армию Шьям -- единственный сын и наследник Гаруды. Недруги Гаруды утверждали, что сын не вынес побоев отца, недруги Наранаппы не сомневались, что это он подговорил дурачка. Лакшман, тот вообще считал, что против Гаруды обратилось колдовство, к которому тот когда-то прибег, чтоб извести отца Наранаппы. А иначе с чего было Шьяму сбиться с пути и удрать из дому, когда его сам Пранешачария пестовал? Известно ведь: кто ввяжется в колдовство, уподобит себя демону Бхашмасуре. Бог Шива даровал демону свойство испепелять всякого, чью голову он накроет своей ладонью. Обнаглевший демон попытался самого Шиву обратить в пепел. Тогда боги наказали Бхашмасуру, подстроили так, что он простер ладонь над собственной же головой -- и рассыпался прахом. Всякий знает, чем кончаются такие дела.
Анасуйя, жена Лакшмана, ненавидя Наранаппу за то, что он опозорил семью ее матери, винила во всем Гаруду: не обратился бы Гаруда к колдовству, так Наранаппа, сын достойных родителей, никогда не преступил бы кастовые запреты.
Ситадеви, жена Гаруды, не ела, не пила, чахла на глазах, после того как мерзавец Наранаппа сманил ее сына из дому. Три месяца проплакала она, день и ночь ожидая возвращения сына, а потом пришло письмо от Шьяма--он в Пуне, служит в армии. Поставил подпись на государственной бумаге, так что теперь его не отпустят, разве только если за него внесут шесть сотен рупий неустойки.
Ситадеви прямо на улице набросилась на Наранаппу, бранилась и рыдала, волосы рвала на себе. Письмо сыну продиктовала: "Мяса не касайся, омовения совершай и не пропускай вечерние молитвы". Ситадеви постилась по пятницам, чтоб чистота и добро вошли в сердце ее сына.
Гаруда ярился, как разгневанный Дурваса, метался, будто его красные муравьи заели, и вопил на всю аграхару:
-- Нет у меня сына! Умер! Больше его нет! Пусть только попробует домой сунуться, я ему голову проломлю!
Ситадеви дала обет богине, умоляла ее:
-- Ниспошли мир душе моего мужа, сохрани его любовь к сыну!
Ради этого Ситадеви начала и по субботам тоже блюсти пост.
Дургабхатта из ненависти ко всем мадхвам подливал масла в бушевавший огонь.
-- Смирись,-- нашептывал он Гаруде.-- Теперь уж делать нечего. Сын в армии, какие там молитвы, какие омовения, а мясо он наверняка каждый день ест.
Сейчас Ситадеви почувствовала себя почти счастливой: попади им в руки украшения этой Чандри, может, и впрямь удастся выкупить Шьяма из армии... В какой-нибудь священной Книге уж конечно написано, что ее муж имеет право совершить обряд по Наранаппе. Но на душе у нее кошки скребли. А вдруг Лакшман опередит ее мужа и возьмется за обряд? Или людишки эти из Париджатапуры? Они и не подумают бояться осквернения, им что чисто, что нечисто--все равно. Ситадеви поклялась отнести фрукты и кокосы в храм Марути.
-- Вишну,--молилась она,--сделай так, чтобы моему мужу вышло совершить обряд, помоги, всевышний!
Теперь и мясоедение Наранаппы не казалось ей таким уж преступным. Вернется ее сын из армии--что будут говорить о нем беспощадные языки аграхары? Начнут вопить, что солдаты мясо едят, что его тоже нужно лишить касты? Ситадеви громче всех поносила Пранешачарию, когда он колебался и не изгонял Наранаппу. Сейчас она почти молитвенно думала о Пранешачарии: воистину душа, исполненная любви и доброты, нет сомнения, Пранешачария поможет ее сыну искупить отступничество, защитит его от поношения, обязательно защитив.
Едва Гаруда переступил порог и приготовился опуститься на циновку, как Ситадеви с плачем взялась за него.
-- Он умер для меня!-- рявкнул Гаруда.-- Я слышать не хочу об этом негодяе!
Однако идея Ситадеви клещом впилась в его мозг. Пусть все сгорит, пусть сын сгорит, он не намерен терять касту. Вот если бы сам Пранешачария сказал "да", тогда другое дело. Тогда он вне опасности. Тогда он даже мог бы выкупить из армии своего единственного сына и наследника. Кто, как не сын, упокоит душу отца после его смерти?
-- Замолчи, не будет этого,-- огрызнулся он на приставания жены, но снова вышел на жару и воровски прокрался в дом Пранешачарии.
Стараясь не замечать Чандри, сидевшей у столба веранды, Гаруда прошел к Пранешачарии.
-- Садись, Гаруда. Говорят, брахмины Париджатапуры решили поступить в согласии с Законом. Они, бесспорно, правы.
Пранешачария снова углубился в чтение.
Гаруда почтительно откашлялся.
-- Что гласят законы Ману, Ачария?--спросил он. Пранешачария только качнул головой.-- Светоч мудрости, разве может отыскаться в Книгах то, что неизвестно было бы тебе? Об этом даже спрашивать не нужно. Я слышал, как ты спорил с великими пандитами, что тут говорить? Я же помню тот день и пандитов из Вьясарайя и помню, как они растерялись, когда ты попросил их истолковать слова: "Ты есть подлинность, я есть отражение". Что тут говорить? В тот день брахминов кормили не меньше четырех часов. Так что ты не пойми меня неправильно--не с тем я пришел к тебе, чтобы помочь. Рядом с тобой я ничтожнейший, неотесаннейший из невежд.
