Борис Шахов - Черная шаль с красными цветами
В той, первой охотничьей избушке на их пути Федя проснулся раньше Ильи; слушал его ровное дыхание и думал: как же теперь быть? Так выходило, что вся ответственность за товарища лежала на нем, на Феде. А он-то и сам пока всего лишь сын своего отца, не дорос до полной самостоятельности. И перед отцом прежде всего придется ответ держать: как и что. Отец, конечно, подскажет, как дальше быть. Если, конечно, палкой не огреет, под горячую-то руку… Тут надо бы сообразить самому все предварительно, загодя, чтобы и дела не испортить, и отца не разгневать. Лучше всего, если в деревне пока никто об Илье не узнает. Вот это главное. Прежде с отцом посоветоваться, а потом уж решать, показывать Илью людям или спрятать куда. А куда спрятать? живого-то человека? Вот если… в такой же охотничьей избушке и спрятать, есть такая у них, Тулановых, семейная, родовая, на их лесных угодьях. Конечно, далековато получится, крюк придется сделать изрядный, прежде чем домой попадешь, от устья Черью до Ошъеля четыре чомкоста, да обратно столько же… Но как быть? Нельзя Илью сразу в деревню вести, отцу не сказавшись.
Расспросы пойдут, кто, да откуда, да почему с тобой… Поди объясни каждому. А там слухи… Глядишь, до начальства дойдет. Да, только так и сделать: отвести Илью в охотничью избушку и поговорить с отцом. Решено. Федя поднялся с нар, взял бродни и вышел из избушки. Снаружи все было залито солнцем, все наполнено вкусным запахом соснового бора! Федя зажмурился после потемок, потянулся всем телом и несколько раз с хрустом присел, разводя руки в стороны, разминая грудную клетку. Ох, хорошо! Неспроста он почувствовал, что хорошо отоспался,- эва, солнце-то уже к закату клонится! Хотел к речке спуститься босиком, но это уж ни к чему, дошел до кострища и обулся. Не хватало еще ногу наколоть, а потом хромать из-за пустяка. Не-ет, человеку в лесу да на реке нужны здоровые руки-ноги, слишком им достается работы, и рукам и ногам, и ничего нельзя в тайге делать вполсилы, не будет толка…
У воды поплескался вволю, тело просило прохлады. А тут Илья проснулся, спустился к реке и, улыбаясь, тоже начал пригоршнями поднимать на себя воду.
- Хорошо?- спросил Федя, прижимая ладонями мокрые волосы.
- Бур!-отвечал Илья, растирая грудь, подмышки, живот.- Бур!
После сна у людей полагается завтрак, а тут получилось такое, сам черт не разберет, за полдень давно перевалило, и выходила какая-то помесь обеда с ужином. Сначала жадно выпили чаю, передохнули и прикончили остатки супа. И снова чайку попили, теперь уже не спеша, с расстановочкой. Снова в путь собрались. Федя нагрел воды, помыл котел, круглую ложку, глиняные кружки для чая и все положил на свои места. Как лежало. Из поленницы взял охапку дров и занес в избушку, сложил у каменки. Потом порылся в куче старых щепок, нашел туесок, поправил его и накопал червей - пригодятся, путь дальний. Вынес из избушки свою одежду, передал Илье, а сам еще раз обошел вокруг, задвинул на дверях деревянную щеколду, чтоб двери не открылись, затем долгим взглядом осмотрел Илью с головы до ног, оценивая внешность напарника. Кожаные сапоги поблескивали, синяя сатиновая косоворотка и черный шерстяной пиджак,- н-да, праздничный человек едет с ним в лодке.
А еще красивый картуз. Увидят люди, первым делом спросят: на какую такую гулянку едешь?
С пятого на десятое, мешая русские и коми слова, Федя объяснил следующее:
- Дальше будет пять деревня. Стараемся попадать туда ночь. Но людей много, кто-то увидит, да. В такой одежде ты, Илья,- сразу понятно, что чужой человек, не наш. За сто верст видно, не наш. Одетый как на праздник.
Илья пожал плечами:
- Что поделать, смены нету.
- Давай так: рубашку и пиджак снять, а этот шабур надеть. Он свободный, ворот широкий, всякому впору. Штанины вытащи из голенищ, пока в лодке сидишь, не видно, что на ногах - сапоги или поршни. Ага?
- Маскировка… Давай попробуем.- Илья тут же сделал, как посоветовал ему Федор. Штанины напустил поверх сапог, напялил шабур и растопырил руки - гляди, Федя.
- Ну вот, усы еще остричь, никто тебя не узнает. Ежели чего, скажу, мол, из Акима Жонь Петер, Петр, значит, Евгеньевич… У нас таких, с черными усами и бородой, тоже много. А у тебя еще маленько и бороду можно подстричь…
Рубашку и пиджак Ильи аккуратно свернули в узел, спрятали в лодке.
На такой маленькой и ходкой лодчонке подниматься вверх по реке, да еще вдвоем, одно удовольствие. Лодка словно сама скользит против течения. Лишь на перекатах приходится поднатужиться. Руки уже привыкли и сами действуют как надо. А мысли кружат и кружат вокруг Ильи. Интересно, кто он такой. Вроде хороший человек, не злой, не вредный. Почему убежал? Если сам приехал эту самую нефть искать - как же тогда бросил все в одночасье? Все-таки работа, заработок, у него, поди, семья есть… Бежать ему приходится, выходит, из-за меня, думал Федя. Как это: русский на русского напал? Не стал бы солдат и впрямь стрелять, хотя и грозился винтовкой. Хотя… бес его знает, какие тут порядки у них. Те-то, другие, стреляли, хотя никому ни Федя, ни мастеровой никакого зла не сделали. И винтовку Илья из лодки выкинул, не украли ведь. Плыли без остановок довольно долго. На одном из плесов Федя заметил, как под кустами сильно играла рыба. Солнце уже собиралось нырнуть за леса, пора было и отдохнуть.
- Илья! Чай, отдых, кушать.- И Федя причалил к берегу. Илья вышел из лодки, подтянул ее повыше и начал разминать тело, крутя туловищем.- Я срублю удилище и сплаваю поудить, а ты пока разожги костер, ага?- Федя и говорил, мешая слова двух языков, и показывал руками, кто чего станет делать.
- Ага, Федя Михалыч,- согласился Илья.- Только нету у меня огня.
- На огонь.- Федя снял с ремня мешочек с огнивом.- Умеешь?
- Видел, как ты управляешься…
Федя оставил топор Илье, привязал лесу с поплавком из сосновой коры к удилищу и поплыл к ивняку, под которым плескалась рыба. Пробыл он там совсем немного: вытащил двух язей и одного подъязка.
Сварили уху из трех рыбин с ячневой приправой. Пока хлебали, Федя набрался решимости и спросил, отчего это Илья кинулся на солдата.
- А ненавижу я, Федя… терпеть не могу, когда кто-нибудь пытается унизить другого или за счет другого сделать себе лучше…
- Как же теперь… обратно домой?
- Домой мне, Федя, никак нельзя. Проведать друзей, да, нужно, заеду, пожалуй, взять адреса петербургских и московских товарищей.
- Как же это… домой - нельзя?
- Нельзя, Федя. Я ведь в ваши края не по своей воле приехал. Весной прошлого года меня на поселение сюда отправили, на шесть лет. А к нефтеразведчикам я зимой попал… Вообще-то приказано мне господами жандармами жить в Весляне, может, знаешь такое село в верховьях реки Вымь? Приказано жить-поживать и носу никуда не высовывать. Но тут попросил за меня инженер Гансберг, помощники ему требовались. Жандармы раскинули мозгами - эта дыра еще хуже той, никуда, мол, не убежит. Мыслишка у меня была, да решимости не хватало одному пускаться в такой дальний путь. А тут ты подвернулся…
Из всего сказанного Федя уловил только одно: человеку приказано шесть лет жить вне дома.
- За что?!
- Как за что? За выступления против царя, Федя. Вы что тут, совсем ничего не слышали, что в России делается?
- Против царя-a?.. Как это можно, Илья?
- Можно, Федя. Если всем миром, то и это можно. А я не один. Вся наша фабрика поднялась. И еще рабочие железнодорожного депо. И разные мастерские. Несколько тысяч человек сразу. После расстрела в Петербурге по всей России рабочие выступили против царя. Ты что, про Кровавое воскресенье не слышал?
- Нет, Илья, ничего не слышал.
- И про расстрел?.. Впрочем, что я спрашиваю, и так понятно.
- Расстрел, говоришь? Илья, как это - расстрел? Что, взаправду в людей стреляли?
- Стреляли, Федя. Рабочие-то вышли к царю с петицией, с хоругвями, с женами и детьми. Защиту искали от притеснений…
- И… убили кого?
- Много убили, Федя. Сотни и сотни убитых, тысячи раненых. Говорят, площадь перед царским дворцом была кровью залита. Но на этой крови, Федя, миллионы прозрели. Теперь царь не удержится, свергнут его, обязательно свергнут.
- Как это - свергнут? Скинут, что ли? У него же армия - ого!
- А в армии кто, Федя? Те же рабочие, те же крестьяне. И солдатам откроем глаза, не станут они в своих братьев стрелять.
- И кто же глаза им откроет?
- А мы и откроем. Есть у нас партия, Федя. Царь нас боится… Мы, Федя, хотим такой жизни, чтобы простых людей не обманывали, не унижали. Другой жизни хотим, честной. Для всех справедливой…
Федя смотрел на своего спутника широко открытыми глазами. С такой смелостью и так спокойно говорит человек о том, о чем и подумать-то страшно. Илья начал неторопливо хлебать уху.
Федя покачал головой:
- А мы охотимся, сено косим, рыбу ловим и ничего не знаем. Выходит, и нам надо глаза открывать. Ну, нам-то можно, мы люди простые. А вот солдатам, Илья, навряд. Солдат служит царю и будет слушать царя. Ты же попробовал… По-хорошему сказал ему - а он, видишь… Пришлось тебе винтовку у него отбирать. - Все правильно, Федя. Будем говорить по-хорошему. А кто не захочет глаза открыть - у того отберем винтовки. Чтоб не мешали. С помощью тех винтовок царя и прогоним…
