Андре Мальро - Надежда
— Не беспокойся, теперь посмотрим, долго ли они продержатся, банда сволочей!
— Сегодня ночью народ охраняет Мадрид, народ…
Через каждые пятьсот метров — новая проверка: в городе появились фашистские машины с пулеметами. И все те же поднятые кулаки и то же братство. И все те же странные движения часовых, без конца ощупывающих свои винтовки: целая вечность без винтовок.
Когда они прибыли на место, Рамос бросил сигарету и раздавил ее ногой.
— Перестань курить, — сказал он Мануэлю.
Он куда-то исчез, но через десять минут вернулся в сопровождении трех парней. У всех в руках было что-то завернутое в газеты и перевязанное веревками.
Мануэль спокойно закурил новую сигарету.
— Брось сигарету, — тихо сказал Рамос, — это динамит.
Парни уложили свертки в машину на переднее и заднее сидения и вернулись в дом. Мануэль вышел из машины и, нагнувшись, притушил сигарету о подошву. Он поднял к Рамосу огорченное лицо.
— Ну что? В чем дело? — спросил тот.
— Ты мне надоел, Рамос.
— Ну ладно. А теперь едем.
— Разве нельзя найти другую машину? Я мог бы вести и чужую.
— Мы едем взрывать мосты и начнем с моста Авилы. Мы везем динамит, его нужно немедленно доставить куда нужно — в Пегуэринос и так далее. Ты ведь не собираешься терять два часа? Твоя машина по крайней мере на ходу.
— Ладно, — грустно согласился Мануэль.
Он дорожил не столько самой машиной, сколько ее великолепным оборудованием. Машина тронулась. Мануэль сидел впереди, Рамос — сзади, прижимая к животу сверток с гранатами. И внезапно Мануэль почувствовал, что машина стала ему безразлична. Машины больше не было, была только эта ночь, полная смутной и безграничной надежды, эта ночь, когда у каждого было дело на земле. Рамос слышал отдаленную дробь барабана, как биение собственного сердца.
Каждые пять минут их останавливали для проверки документов.
Ополченцы, часто неграмотные, как только узнавали Рамоса, хлопали их по спине, а услышав его окрик «Не курить!» и разглядев пакеты в машине, начинали приплясывать от радости: динамит был старым романтическим оружием в Астурии[15].
Машина ехала дальше.
На улице Алькала Мануэль прибавил газу. Впереди справа от него грузовик ФАИ, набитый вооруженными рабочими, резко свернул влево.
В эту ночь все машины неслись со скоростью восемьдесят километров в час. Мануэль попытался избежать столкновения, почувствовал, как его легкую машину подбросило, и подумал: «Конец».
Он очнулся лежа на животе среди свертков с динамитом, катившихся, как каштаны, к счастью, по тротуару. Перед глазами в свете электрического фонаря блестела кровь; он не чувствовал боли, но из носа шла кровь. Он слышал крик Рамоса: «Не курите, товарищи!» Он тоже крикнул и, перевернувшись наконец, увидел своего друга. Тот стоял, широко расставив ноги, судорожно прижимая к животу гранаты; пряди курчавых волос свешивались ему на лицо; его окружали люди с винтовками, они суетились среди свертков, не решаясь дотронуться до них. Рядом дымился окурок (Рамос воспользовался тем, что сидел сзади один, чтобы выкурить лишнюю сигарету). Мануэль растер его ногой. Рамос распорядился складывать свертки у стены. Об автомобиле лучше было не вспоминать.
Из громкоговорителя неслось:
«Войска мятежников двигаются к центру Барселоны. Правительство контролирует положение».
Мануэль помогал укладывать свертки. Рамос, всегда такой деятельный, не трогался с места.
— Чего ты ждешь? Помогай!
«Внимание! Войска мятежников двигаются к центру Барселоны».
— Не могу двинуть рукой: я слишком крепко сжимал сверток. Сейчас пройдет. Остановим первую свободную машину и едем дальше.
Глава вторая
Над прохладными после полива улицами Барселоны занималась летняя заря. В не закрывавшемся всю ночь тесном кафе на широкой пустынной улице Сильс прозванный Негусом член Федерации анархистов Иберии и профсоюза транспортников раздавал товарищам револьверы.
Мятежные войска подходили к окраине города.
Говорили все разом:
— А что будет делать гарнизон?
— Стрелять в нас, можешь быть уверен.
— Вчера офицеры опять присягали на верность Компанису[16].
— А ты послушай, что радио говорит.
Маленький репродуктор в глубине тесного зала повторял теперь через каждые пять минут:
«Войска мятежников продвигаются к центру».
— Правительство раздает оружие?
— Нет.
— Вчера арестовали двух парней из ФАИ, которые расхаживали с винтовками. Потребовалось вмешательство Дуррути[17] и Оливера[18], чтобы их освободили.
— Беда!
— А что говорят в «Транкилидад»? [19] Будут у них винтовки или нет?
— Скорей всего нет.
— А револьверы?
Негус продолжал раздачу.
— Эти револьверы любезно предоставлены в распоряжение товарищей анархистов господами фашистскими офицерами. Моя борода внушает доверие.
Прошлой ночью с двумя друзьями и еще несколькими сообщниками он ограбил кают-компании двух военных кораблей. На нем и сейчас был синий комбинезон механика, который он надел, чтобы проникнуть на корабли.
— А теперь, — сказал он, протягивая последний револьвер, — сложим наши деньжата. Как только откроются оружейные магазины, надо купить патронов. Сейчас у нас по двадцать пять на каждого, этого мало.
«Войска мятежников продвигаются к центру…»
— Оружейные магазины не откроются: сегодня воскресенье.
— Неважно, сами откроем. Пусть каждый приведет сюда своих людей.
Шестеро остаются, остальные уходят.
«Войска мятежников…»
Негус командует. Не из-за своей должности в профсоюзе. А потому что он пять лет просидел в тюрьме; потому что, когда трамвайная компания Барселоны выгнала после забастовки четыреста рабочих, Негус с десятком товарищей поджег ночью трамваи в депо на холме Тибидабо и пустил горящие вагоны с отпущенными тормозами к центру города. Они неслись под оглушительный вой обезумевших автомобильных сирен. Потом он организовал еще какой-то саботаж, который продолжался два года.
В голубоватом рассвете они вышли на улицу, и каждый спрашивал себя, что принесет ему наступающее утро. На перекрестках к ним присоединялись группы людей, приведенные теми, кто ушел из кафе раньше. Когда они добрались до улицы Диагональ, из утренних сумерек выступили вперед войска.
Топот шагов замер; вдоль бульвара прогремел залп: по самой широкой и прямой улице Барселоны солдаты из казармы Педральбес во главе с офицерами направлялись к центру города.
Анархисты укрылись за углом первой поперечной улицы; Негус и еще двое повернули обратно.
Таких офицеров они видели не впервые. Точно такие же посадили в тюрьму тридцать тысяч астурийцев, такие же свирепствовали в тысяча девятьсот тридцать третьем году в Сарагосе, подобные им подавили восстание крестьян, из-за таких вот конфискация имущества ордена иезуитов, решение о которой принималось шесть раз в течение века, так и осталось на бумаге. Это они согнали с земли родителей Негуса. Каталонский закон разрешает. По каталонскому закону фермеров-виноградарей прогоняют с их участков, если они остаются необработанными. Во время нашествия филлоксеры таковыми считали все пораженные виноградники и крестьян лишали насаждений, которые они возделывали на протяжении двадцати, а то и пятидесяти лет. Тем же, кто приходил на их место, платили меньше, поскольку они на эти виноградники не имели прав. И может, эти же самые фашистские офицеры…
Они шли по обе стороны от шагавших посреди мостовой солдат, а впереди по тротуарам двигались патрули охранения, останавливаясь на каждом перекрестке и стреляя в глубь улицы, прежде чем идти дальше.
Еще горели электрические фонари, и неоновые вывески светились ярче занимающейся зари. Негус вернулся к своим товарищам.
— Они нас наверняка заметили. Надо пойти в обход и напасть на них в другом месте.
Они побежали, не делая шума: почти все были в альпаргатах[20]. Засели в подъездах на улице, пересекающей Диагональ. Богатый квартал, красивые, просторные подъезды. Деревья на бульваре кишат птицами. Каждый видел на противоположной стороне улицы неподвижно застывшего товарища с револьвером в руке.
Мало-помалу пустынная улица стала наполняться размеренным топотом. Один анархист упал: в него выстрелили из окна. Из какого? Отряд был в пятидесяти метрах. Как хорошо должны были просматриваться двери подъездов из-за жалюзи с противоположной стороны! Застыв в парадных пустынной улицы, наполнявшейся топотом приближающихся солдат, анархисты ждали, что всех их сразят из окон, как мишени в ярмарочном тире.
