Бела Иллеш - Тисса горит
— А благодатный денек выдался, ясный…
— Да…
Но вот и Главная площадь… Перед ратушей выстроилась длинная вереница крестьянских телег. Посреди площади разводят костры — погреться да сало пожарить, а больше — для пущей торжественности. Одно за другим распахиваются выходящие на площадь окна, но сейчас же опять захлопываются.
К девяти часам вся площадь опоясана цепью телег — оставлены только два прохода. Играет духовой оркестр из Варпаланка. Одна другую сменяют венгерские, украинские и чешские народные песни. Несколько тактов из «Интернационала», а затем снова заунывная словацкая народная песня. Вся площадь запружена народом. Запоздавшие толпятся за кольцом телег.
В ратуше тоже большое оживление. В кабинете у бургомистра Кириллов, берегсасский жупан, спорит с мункачским жупаном. Начальник полиции, бывший штаб-ротмистр австрийской армии, усердно поддакивает Кириллову. Хозяин поглядывает на обоих спорящих, силится придать лицу благодушное выражение и потчует гостей коньяком.
— Нет, — говорит Кириллов, — в Илаву я бы их не послал. Это безобидные сумасшедшие, а не серьезный враг. Вот эти, внизу, — кивает он в сторону окна, — это другое дело, а те…
В соседней комнате собрался весь главный штаб социал-демократической партии. Иван Рожош привез с собой Марию. Из Берегсаса прибыл рабочий-деревообделочник, по фамилии Тамаш. Из Кошицы явился какой-то редактор, низенький, кругленький блондин, старый, испытанный вождь тамошних социал-демократов. Секереш занялся им. Петр беседует с Тамашем. Мария разглядывает в окно собравшуюся толпу. Она в страшном возбуждении. Глаза лихорадочно блестят. Тамаш перечитывает свои заметки.
— Представьте себе, — обращается вдруг Рожош к Секерешу, — сегодня полиция опять накрыла шайку заговорщиков. Двадцать три человека! Устроили собрание в замке…
Секереш остается стоять с открытым ртом.
— Что-о?!
Петру кажется, что он ослышался. Он густо краснеет.
— Что?
— Почему это вас, товарищи, так изумляет? Наша полиция и в самом деле работает великолепно, а к тому же эти болваны — прямо поверить трудно! — устроили собрание под звуки гобоя. Это, понятно, дикая выдумка Дани Чики: «Пусть, мол, дураки чехи думают, что в замке привидения!» Но на этот раз они влопались. Два венгерских офицера, бывший мункачский бургомистр, аптекарь из Берегсаса, несколько помещиков — все венгерские джентри. Подумать только: затевать ночью тайные сборища в замке! Дани Чики привели в пьяном виде. Ничего, в Илаве протрезвится. Дурацкая романтика!..
— Неимоверно глупо, — спешит согласиться Секереш. — В замке устраивать тайные собрания!..
— Ну, нам это как раз наруку, — довольным тоном продолжает Рожош. — Сегодня я заострю вопрос на венгерской ирреденте. Демократия — против белого террора. Рабочие массы — за демократию. Этот идиот Чики оказал нам услугу. Чехи останутся нами довольны.
— А рабочие? — спрашивает Петр.
— Рабочих мы уже завоевали. Выгляните-ка на улицу. По первому же зову собралась целая армия. С нынешнего дня партия — грозная сила.
— Рабочие пришли потому, что ждут чего-то от нас.
— Они получат больше того, что ждут. Я буду требовать интернирования венгерской знати и энергичного протеста против белого террора в Венгрии. Буду во всю разносить Хорти и вообще венгерскую контрреволюцию.
— Ну, а в отношении здешних дел?
— Демократия — вот лозунг. Увидите, какой будет энтузиазм!
И Рожош с довольным видом потирает руки.
Митинг открывает, стоя на балконе ратуши, делегат от Берегсаса, Тамаш. Позади него стоит Рожош, а несколько в стороне опирается на балюстраду кошицкий делегат. Мария и Петр отошли в дальний угол балкона.
Дверь в залу открыта — там разместились высшие чины магистрата, журналисты и несколько жандармских офицеров.
Народ так запрудил площадь, что кажется, будто всю ее накрыли русинским крестьянским одеялом, сшитым из разноцветных лоскутков.
Слово предоставляется Ивану Рожощу.
Рожош выступает вперед. Снимает шляпу. На нем светлый сюртук и кричащий пунцовый галстук. Высокая балюстрада лишь до половины скрывает его статную, мускулистую фигуру.
Прежде чем начать, он широко раскидывает руки, словно хочет весь народ, всю собравшуюся здесь бедноту заключить в свои объятия. Народу кажется, что перед ним — вождь бедноты.
Еще не произнеся ни слова, Рожош уже захватил слушателей. Глухой нерешительный гул, потом два-три возгласа — и вот уже вся площадь оглушительно вопит и беснуется… Тысячи шапок мелькают в воздухе.
— Рожош!.. Рожош!.. Рожош!..
Рожоша самого захватывают эти непрекращающиеся овации.
Раскрасневшись, он горящим взглядом обводит неистовствующую толпу. Он ищет мысли, слова, которые ответили бы желаниям масс. И если бы овации не длились так долго, он бы это слово, быть может, и сказал. Но по мере того, как крики медленно стихают, Рожош усилием воли подавляет искушение. Нет, он возьмет себя в руки, он не обманет тех, кто послал его сюда.
Еще несколько запоздалых «Да здравствует!» и затем — тишина.
Толпа напряженно ждет.
— Уважаемые товарищи!
Голос Рожоша резко рассекает тишину.
— Чехословацкая демократия… социал-демократия… чехословацкая демократия… провокация венгерской знати… Подрывная работа большевиков…
Не больше десяти минут говорит Рожош, и вот в левом углу площади возникает ропот, слабый сперва, как ропот молодой листвы под легким ветерком.
— Чехословацкая демократия… Гнусный венгерский большевистский террор.
Ропот усиливается, растет, заполняет всю площадь, вторит голосу Рожоша, как контрабас в цыганском оркестре вторит первой скрипке.
— Чехословацкая демократия… Банкротство русской революции…
— С землей как? — кричит вдруг голос с середины площади.
— Большевики землю дают! — подхватывает визгливый женский голос.
— Земли!.. Земли!.. Земли!.. — ревет вся площадь.
Рожош бледнеет. Он втягивает голову в плечи, как солдат, заслышавший шум приближающегося снаряда. Он кусает губы. Затем опять раскрывает объятия.
— Товарищи! — силится он перекричать многоголосый рев толпы. — Товарищи! Братцы! Большевистская провокация…
Дальше говорить ему не удается.
Может быть, услыхали слово, может быть, только почуяли его, но народ дальше слушать не хочет, не хочет больше молчать.
— Земли!.. Земли!.. Земли!..
Кажется, будто кричит один рот, один огромный рот, с которого впервые за этот год сняли замок.
— Ленин!.. Ленин!..
Рожош еще пытается заговорить, но позади него, в комнате ратуши, берегсасский жупан и начальник военной полиции уже действуют.
— Ленин!.. Ленин!..
С двух сторон площади словно из-под земли вырастают длинные цепи жандармов. Штыки, шлемы.
— Ленин!.. Ленин!..
Когда народ замечает жандармов, штыки сверкают уже у самых телег. За жандармами движутся полицейские с резиновыми дубинками. Спереди — ратуша, сзади — гостиница «Звезда» с опущенными железными ставнями, с обеих сторон жандармы.
— О-о-ох!..
Приклады работают. Глухо отдаются удары резиновых дубинок.
— О-о-ох!.. О-о-ох!..
Теперь всего четверо остались на балконе. Впереди — берегсасский жупан, позади Рожош, Мария и Петр.
Жупан застыл, скрестив руки. Лицо его неподвижно, только глаза обшаривают площадь.
Мария прислонилась к стене. Мгновение ей кажется: сейчас потеряет сознание, но она овладевает собой и порывается броситься к жупану. Петр схватывает ее за талию и не пускает. Мария пытается крикнуть, но Петр ладонью зажимает ей рот. Мария вонзает зубы в ладонь, на руке выступает кровь, но Петр не отнимает руки.
— О-о-ох!..
Душераздирающий вопль оглушает Петра. Чего тут возиться с Марией, когда там… Он выпускает ее и быстро уходит в комнату.
Мария бросается за ним.
Иван Рожош, мертвенно-бледный, с закрытыми глазами лежит на диване. Секереш водой освежает ему виски и в чем-то тихо убеждает его.
Мария делает несколько шагов к брату, но потом вдруг круто поворачивается и подходит к Петру.
— Что же теперь будет? — вполголоса говорит она.
— Они начали, мы будем продолжать, — шопотом отвечает Петр.
Комната полна народа. Одни хлопочут около Рожоша, другие, разбившись на кучки, обсуждают события.
— Площадь очищена, — громко объявляет Кириллов, входя с балкона. — Последний митинг в этой стране окончился. Надеюсь, что после опыта вчерашней ночи и нынешнего утра правительство возьмет себе за правило держать всех на подозрении. Отныне все подозрительны, — кто так, кто этак, без различия чинов и состояний.
— Значит, и вы тоже, господин жупан? — говорит Мария Рожош.
