Юхан Борген - Маленький лорд (Трилогия о маленьком лорде - 1)
Но теперь все позади. А разговаривать о том, что миновало, не принято. Принято говорить о том, что есть. Фру Сусанна оправилась на редкость быстро. Она больше не носила теплой шали, и в ее горделивой осанке и в мягкой улыбке, которой она приветствовала гостей, не осталось ничего бабьего.
К сожалению, Вилфреда нет дома. Он был бы очень рад видеть всю семью в сборе, но его нет дома. Он опять с головой окунулся в школьные занятия и в музыку. Сейчас он в консерватории и придет поздно.
Но Вилфред был не в консерватории. Сначала он ненадолго заглянул в ресторан на Стортингсгате. А теперь сидел на скамье в парке Фрогнер с Мириам и спорил с ней о музыке. Он говорил:
- Неужели ты не чувствуешь, как он ломается, этот ваш Моцарт, как он ломается и кривляется, чтобы угодить публике? Я прямо так и вижу, как он пресмыкается перед своим хвастливым папашей, - и так всю жизнь. К тому же у Моцарта была несчастная любовь. И он сам этого хотел. У него все было по плану.
Мириам улыбалась.
Ее удивляла его злость, откровенная несправедливость почти всех его утверждений. Казалось, Вилфред умышленно старается быть несправедливым. Когда Мириам улыбалась, это означало, что она не согласна с ним, и он это знал, он все знал наперед, этот юноша, так непохожий на людей, среди которых она жила.
- И вся эта болтовня об изяществе, гармонии... - Вилфред закурил сигарету, десятую за то время, что они сидели на скамье, и устремил враждебный взгляд вдаль, в вечерний весенний сумрак, окутавший пруды легкой дымкой. - Погляди на этих лебедей. Люди стараются развести их повсюду, где только есть вода. Но чего мы, собственно, от них ждем? Гармонии, красоты движений... Мы разводим их для своего удовольствия, больше того: пытаемся с их помощью вообразить, что мы счастливы и даже что сами лебеди счастливы. Но ты погляди только, как они себя ведут. Ну да, они скользят в величавом спокойствии, в них есть что-то возвышенное, по это потому, что так уж они плавают, и шея у них такая длинная, что им приходится ее выгибать. Но ты погляди, как они преследуют, как мучат друг друга. И смотри, какие у них безобразные глаза, какие-то узкие щелки, наверное для того, чтобы они поменьше видели и вечно подозревали друг друга.
Мириам не могла удержаться от смеха. Но смех ее был невеселым. Она чувствовала нежность к этому юноше, хотя ей трудно было соглашаться с ним...
- Не понимаю, - сказала она. - Можно подумать, что вам доставляет удовольствие всех разоблачать, всюду находить недостатки.
- Вам?
- Ну да, вам. Не забудь, что я росла в окружении своих единоверцев, евреев. А у нас никто не любит выискивать недостатки у своих родных, во всяком случае не это для нас главное. Конечно, мы тоже иногда ссоримся, но мы не радуемся тому, что где-то что-то неладно.
Он сразу стал серьезным.
- Да, я знаю, твоему отцу пришлось трудно...
- Отцу? Ну да, и отцу, конечно, тоже. Почему ты вечно спрашиваешь об отце? Ведь и другим, хотя бы, например, моим дядям... И мамин брат хлебнул горя. В Галиции всем евреям было несладко, всем, кто беден.
- А кто не беден?
- Им тоже по-своему было нелегко. Но они хоть могли откупиться. А некоторые помогали бедным. Нам, например, помогли. И теперь мы живем хорошо.
Он мысленно оценивал ее слова. Она употребляла такие слова, как "хорошо", как "люди добры". Стало быть, люди обладают способностью забывать и скрывать, и еще одной способностью, которая знакома Вилфреду лучше, чем кому бы то ни было, - выставлять напоказ нечто противоположное тому, что испытываешь.
- Что значит "хорошо живете"? Она с удивлением взглянула на него.
- Как это - что значит? Ну, хотя бы то, что теперь у нас есть деньги. И вообще нам хорошо жить своей семьей. Ты ведь знаешь, брат у меня известный юрист.
- А у меня приятель учится на вечерних курсах, - заметил Вилфред.
Они посидели молча, глядя на лебедей. Он прав, в них есть что-то злобное. В их движениях не только величавый покой. А прежде они всегда казались ей царственными.
- Я понимаю, что ты хочешь сказать, - заговорила она. - Тебе непонятно, что люди к чему-то стремятся. Вечерние курсы, консерватория... Но люди от этого становятся счастливее, - заключила она, довольная тем, что сумела найти объяснение.
- И вы рады этому - тому, что становитесь счастливее?
Он сказал это совсем тихо. Как будто даже не ожидая ответа. Она спросила:
- Зачем ты сам портишь себе настроение?
- А я и не знаю, к чему это - стараться быть счастливее, - угрюмо буркнул он.
- Твой Моцарт, например, вовсе не был счастливым!
- Ты думаешь? А я подозреваю, что он нарочно придумывал себе несчастья.
- Вроде как ты, - сердито сказала она. - В точности как ты. Ты нарочно растравляешь свои раны.
Он упрямо возразил:
- Знаю. Но от этого я не становлюсь счастливее.
- Да ты и не хочешь быть счастливым. Людям, которые слишком себя жалеют, никогда не бывает хорошо. Они растрачивают себя по пустякам. В этом все дело.
- Мириам, - сказал он. - А знаешь, мне кажется, я тебя люблю.
Она сидела на скамье не шевелясь. У нее была такая манера сидеть не шевелясь, когда неподвижность - не просто пауза между двумя движениями, а нечто гораздо большее. На пыльной, усыпанной гравием площадке еще лежал тонкий слой снега. Казалось, он гипнотизировал Мириам.
- Я выйду замуж только за еврея, - сказала она. - И я никогда не позволю себе полюбить другого - не того, за кого я выйду замуж.
Сжигаемый каким-то холодным огнем, Вилфред думал: "Она добра. Таким и надо быть". И от этой мысли в нем вспыхнула злость.
- Ну что ж, Менкович, который ведет у тебя класс скрипки, - еврей.
- Да, - ответила она и немного погодя добавила: - И он хороший педагог.
"Ну и что из того? - раздраженно думал он. - Что тут такого? Мы дружили, я провожал ее домой, может, я даже ее люблю. Северное сияние".
- Ты мне нравишься, когда бывает северное сияние, - сказала она вдруг, коротко засмеявшись. - Когда мы смотрим на него с ограды Ураниенборгской церкви. Тогда я тебя люблю.
Черт бы побрал этот инстинкт! Неужели он произнес слова "северное сияние" вслух? Да нет, она просто догадалась. Как мать, как Эрна, как Кристина. А может, вообще его мысли всегда так легко угадать?
- А знаешь, когда ты не хотел меня видеть, когда ты... болел... начала она.
Он не пришел ей на помощь. Он смотрел на лебедей. Они плавали по определенной системе, описывая друг возле друга круги. Когда хотел он, не хотела она. А когда она готова была захотеть, появлялся третий. Тогда первый кидался на третьего, а она спокойно уплывала прочь. Величаво уплывала прочь.
- Я сорок пять минут стояла у двери, прежде чем решилась позвонить.
Вот как... а потом, потом... Он тоже когда-то позвонил к Андреасу в дверь, а потом убежал и спрятался на лестнице, чтобы подшутить над старой служанкой. Вот так было с ним, с тем, кто не добр.
- Ты думаешь, приятно быть немым? Сидеть и раздувать зоб, когда кто-нибудь на тебя смотрит.
- Может, я сумела бы тебе помочь, - сказала она. - Я надеялась, что смогу.
Вон что она вообразила! Вообразила, что заставила бы его заговорить. Вообразила себя смиренной жрицей храма.
- А почему именно ты?
Она чуть заметно безнадежно отмахнулась.
- Урок кончился, - сказала она. - Мне пора.
Урок кончился. Ее урок музыки. Значит, чтобы побыть с ним, она тоже прогуляла урок - она тоже солгала, она, которая не лжет. Упустила случай увидеть своего Менковича...
- Мне бы следовало растрогаться, - сказал он. - Но вообще, в самом деле пошли. Меня ждут родные. Они заклали тельца.
- Ты этого не заслужил, - сказала она, вставая.
Он тоже встал, раздраженно покосившись на лебедей.
- Библейский бездельник тоже этого не заслужил. Тем не менее ради него заклали тельца. Они всегда рады заклать тельца.
У деревянной ограды, выходящей на Киркевей, они простились. Он провожал взглядом ее фигуру, быстро удалявшуюся в сторону улицы Мунте. Глубокие дорожные колеи были полны воды, золотистой в отблеске заката.
- А твоя скрипка! - вдруг закричал он. У него в руке остался футляр с ее скрипкой. В ту же минуту перед ним выросли две могучие лошади, впряженные в большой фургон развозчика пива. Вилфред отпрянул в сторону, чтобы не угодить под копыта, вода из колеи окатила его с ног до головы.
- Ты заметила, что она золотистая? - смеясь, спросил он Мириам. Она стояла насмерть перепуганная. Она видела, как пронесся фургон. Развозчик, повернувшись на козлах, в ярости крикнул:
- Ты что, слепой?
- Немой, - ответил Вилфред, показав на свои губы, а потом покрутил указательным пальцем у виска.
- Сумасшедший, - засмеялась она. - А почему ты сказал, что вода золотистая?
- Вот эта самая вода, - ответил он, показав на свои брюки, - эта грязь, которую нашей служанке Лилли придется счищать с моих брюк, была золотистой в свете заката, ты не заметила?
Они вместе побрели вдоль Киркевей, туда, где от Майорстюе начиналась березовая аллея. Розовый, как семга, закат золотил уходящие вверх длинные колеи.
