Геннадий Гор - Факультет чудаков
Глубокое молчание должно быть сохраняемо во все время подъема; замечания, если какие нужно будет сделать десятникам, приставленным к пяти кабестанам, пусть сообщаются через четырех помощников господину Адамини, который один сохраняет право давать приказания.
Все эти предписания о порядке были разработаны столь подробно, обусловлены строжайше и должны будут исполняться неукоснительно, потому что при операции будет высочайше присутствовать — царь.
В этом была вся особенность операции. В техническом успехе ее не сомневались, все было с великою точностью проверено на модели и, кроме того, сделаны две пробы вытягивания канатов воротами, чтобы узнать направление канатов, подложить там, где нужно, катки и установить блоки на разных высотах. Кабестаны были испытаны, прочность канатов проверена.
Опасались за порядок выполнения. Понравится ли он Николаю? Сохрани бог, если нет. А понравиться было трудно, потому что идеальный порядок в глазах государя был только по счету марша: «Ать! Два!»
Церемония сначала была задумана таким образом, что по прибытии государя-императора первым долгом будет отслужен молебен с водосвятием, потом уже приступят к закладке медали под будущую колонну. Накануне назначенного дня председатель комиссии получил от министра сообщение: «Его императорское величество изволил отозваться, что его величеству благоугодно, чтобы молебен был учинен до высочайшего прибытия», Государь хотел сразу приступить к делу.
Так, по его желанию, в половине первого часа пополудни начался молебен. Молебен служили архимандрит с протодьяконом и три священника Исаакиевского собора с певчим хором. Священники были те самые, что десять лет тому назад участвовали в потасовках с сенатским причтом. Особенно тогда отличался отец Михаил Наманский, другой же участник, отец Тарасий Дремецкий, изрядно тогда пострадал: лишился части волос.
Молебен искусно растянули до самого прибытия государя.
Высокие лица, в сопровождении свиты, поднялись на помост. Они были встречены всей комиссией с председателем во главе. В это время рабочие у своих механизмов стояли ни живы, ни мертвы, сняв шапки. Кричать «ура» им не приказывали, они в этот день должны быть безмолвными рычагами при кабестанах.
Государь прибыл с августейшей супругой и с их императорскими высочествами — великой княжной Александрой Николаевной и великой княгиней Еленой Павловной. Вся фамилия проследовала на отведенное для нее место — отдельный высокий помост, устланный коврами, находившийся на безопасном расстоянии от места работ. Главный архитектор почтительно доложил председателю о готовности.
Председатель комиссии всеподданнейше доложил о том государю и испросил повеления приступить к закладке.
— Начать! — сказал государь коротко, с ударением на «ать».
Председатель отвесил по этикету поклон, отступил на шаг и обернулся вполоборота к правителю канцелярии, стоявшему наготове поодаль, с блюдом в руках. Правитель канцелярии приблизился и поднес председателю на серебряном блюде платиновую медаль и свинцовый ковчег для нее.
Председатель с подобающей важностью принял блюдо с медалью и с подобающей почтительностью поднес его государю.
Государь, не глядя на блюдо, протянул руку к платиновой медали (пальцы его, говорят, были белее и холоднее, чем платина), взял ее, вложил в ковчег и отдал его председателю. Председатель отдал ковчег главному архитектору, главный архитектор поклонился, закрыл ковчег, поклонился еще раз и удалился на место подъема. Там он вложил ковчег (походивший на маленький ларчик) в сделанную для того впадину в гранитной базе, на которую встанет колонна, и вернулся с вторичным донесением о готовности к операции. Председатель испросил высочайшего повеления начинать.
— Ать! — сказал император.
Архитектор махнул платком.
Колокол, висевший на первом столбе у лесов с западной стороны, ударил один раз.
Это значило — приготовиться всем и слушать следующую команду.
Архитектор махнул платком во второй раз, ему ответил колокол, и люди пошли ходить вокруг кабестанов. Кабестаны пришли в действие, и канаты, тянущиеся по радиусам полукруга, какой образовали кабестаны с подъемным станом в центре, напряглись, как шестнадцать спиц.
Колонна, полузакрытая от глаз зрителей, пошла одним концом вверх. Движение это было почти неприметно, как движение часовой стрелки, и даже еще медленнее: как сочли после, колонна поднималась в продолжение сорока пяти минут, описав концом четверть круга.
Через час все кончилось. Выламывали, обтесывали, шлифовали, полировали колонну долгие месяцы; поднялась она, став на место, где будет стоять, пока будет стоять самый собор, — за сорок пять минут. Вырубали ее дико и трудно, подняли — чинно и как бы с великою легкостью: первое творилось подспудно, в тени, второе — напоказ, как парад.
Комиссия и весь штат комиссии — архитекторы и мастера — могли быть покойны и счастливы: должный порядок был соблюден.
СЕМНАДЦАТАЯ ГЛАВА
Всего один человек считал себя самым несчастным в день подъема колонн — то был Базиль: он не присутствовал на церемонии. Его не пустили как непричастного к делу. Он был принужден наблюдать операцию издалека, со средины площади. Можно представить, как велико было его горе: Базилю казалось, что оно было велико, как эта площадь.
«Разливанное горе!» — назвал его Шихин с ухмылкой.
Колонны ставились в продолжение полутора лет. Базиль много раз после присутствовал на подъемах, вознаграждая себя за потерянный первый, но должность его оставалась все той же: не то приказчик, не то десятник при шлифовальном сарае. Одно и то же зимою и летом. Это так ему опостылело, что он стал иногда не слишком то ревнительно относиться к своим обязанностям.
Шихин однажды сказал ему:
— Выдохся, парень, ты.
Базиль не хотел отрицать, он лишь сказал убежденным тоном:
— Значит, пришло время в Париж отправляться. Ах, как мне хочется! Ну, ничего, дотяну, скоро уж…
— Скоро, — подтвердил Шихин.
С Базилем он был хорош по-прежнему, часто беседовал с ним, рассказывал обо всем, что случалось в комиссии, в канцелярии, во всех углах самой постройки. Он знал, сколько тысяч рублей Монферан задолжал и просрочил к уплате по векселям своим кредиторам и сколько сотен шпицрутенов получил провинившийся караульный солдат при строении.
Подходил к концу 1829 год. Сорок семь колонн всех четырех портиков несуществующего здания были поставлены, осталось поставить одну последнюю. Так было сделано по приказу царя: сперва колонны, потом здание. «Ать! два!» Сорок восьмая колонна поставлена с точно такою же церемонией в высочайшем присутствии, как и первая. Так же молебен был отслужен перед прибытием государя. Это был сорок восьмой по счету молебен. Получая за каждый молебен по 150 рублей, священники получили за сорок восемь колонн 7200 рублей. Деньги им выдавались из сумм, ассигнованных на канцелярские расходы. (Шихин и это знал!) Когда церемония кончилась и Шихин с Базилем пришли домой пить чай, Шихин сказал:
— Ну, не прав ли я был, когда предвещал себе орден!
Базиль встрепенулся:
— Вас наградили?
— Я награжден, — оказал Шихин торжественно, — совет министров постановил, и мне уже сообщили об этом. А посему… — Базиль ждал, затаив дыхание, — я решил наградить и тебя.
Базиль просиял.
— Я уже хлопотал за тебя, — продолжал Шихин, — я передал по назначению совершенно официальное письмо, в котором хвалю тебя всячески, похвалил и себя заодно, что, мол, я, Архип Шихин, а не кто другой, сумел тебя выучить исполнять любые поручения точно и добросовестно.
Базиль был польщен и в то же время разочарован.
— Вы хотите устроить меня в Петербурге? В Архитектурном комитете? А как же Париж? В другое время я был бы до чрезвычайности рад воспользоваться вашей рекомендацией, но, право, сейчас бы я предпочел Париж любой самой выгодной службе…
Шихин взглянул на него с любопытством и переспросил:
— Любой? Самой выгодной?
— Да, — твердо ответил Базиль.
— Даже службе у Павла Сергеевича?
Базиль засмеялся. Шихин тоже заухмылялся.
— А что, в самом деле, — сказал он полусерьезным тоном, — поезжай-ка к нему, он тебе рад будет. Я бы вас помирил.
Базиль продолжал снисходительно улыбаться затянувшейся шутке, но Шихин уже не смеялся. Он опять с любопытством смотрел на Базиля. Под его взглядом Базиль вдруг затомился, еще улыбаясь, но какой-то уже жалкой улыбкой.
— Полно, — сказал он невнятным голосом, — полно пугать меня…
Шихин заговорил медленно и непреложно:
— Павел Сергеевич готов простить тебя за побег. Я послан ему официальное письмо, в котором, могу повторить, хвалю тебя за исполнительность, а себя за то, что сумел тебя выучить. Ну, а теперь поезжай, вот тебе деньги на дорогу, поезжай с богом.
