Элизабет Гаскелл - Жены и дочери
В дверном проеме появилась прекрасная, высокая, грациозно двигавшаяся фигура, но черты девушки Молли различить не могла, поскольку лицо ее оставалось в тени. В следующий миг ее вдруг охватил приступ робости, и она отказалась от мысли обнять Синтию, что готова была сделать минутой ранее. Но Синтия сама заключила ее в объятия и расцеловала в обе щеки.
– А вот и мама, – сказала она, глядя поверх плеча Молли на лестницу, где стояла миссис Гибсон, кутаясь в шаль и дрожа от холода. Она взбежала наверх мимо Молли и мистера Гибсона, которые поспешно отвели глаза, чтобы не подглядывать за первой встречей матери и дочери.
Миссис Гибсон сказала:
– Боже, как ты выросла, дорогая! Ты выглядишь уже взрослой женщиной.
– А я такая и есть, – отозвалась Синтия. – Я уже была ею еще до того, как уехать, и с тех пор я ничуть не выросла, разве что, надеюсь, стала умнее.
– Да! Мы тоже на это надеемся, – многозначительно заметила миссис Гибсон.
Собственно говоря, их ничем не примечательный обмен репликами был полон недосказанных намеков и скрытого смысла. Когда они вышли на яркий свет в тишину и покой гостиной, Молли во все глаза уставилась на Синтию. Пожалуй, ее черты нельзя было назвать правильными, но быстрая смена выражений на ее лице не позволяла никому задуматься об этом. Улыбка ее была безупречной, недовольная гримаска выглядела очаровательной, и вообще, именно движение губ обеспечивало ей выразительность мимики. Глаза у нее были замечательной формы, но их выражение оставалось практически неизменным. Цветом лица она походила на мать, разве что у нее отсутствовала явно выраженная рыжинка, и ее удлиненные, строгие серые глаза были обрамлены темными ресницами, тогда как у матери они были блеклыми, цвета льна. Молли влюбилась в нее, если можно так выразиться, с первого взгляда. Синтия сидела, согревая руки и ноги, с таким непринужденным видом, словно прожила здесь всю жизнь; при этом она не обращала особенного внимания на мать, которая все это время придирчиво изучала ее саму и ее платье и оценивающе поглядывала на Молли и мистера Гибсона, словно решая, смогут ли они подружиться.
– В столовой тебя ждет горячий завтрак, – сказал мистер Гибсон. – Уверен, что после ночного путешествия ты умираешь с голоду. – Он перевел взгляд на свою супругу, мать Синтии, но та, судя по всему, не собиралась вновь выходить из теплой комнаты.
– Молли проводит тебя в твою спальню, дорогая, – сказала миссис Гибсон. – Она располагается рядом с твоей, да и ей нужно переодеться. Я сойду вниз и подожду в гостиной, пока ты будешь завтракать, но теперь я все время боюсь холода.
Синтия поднялась и последовала за Молли наверх.
– Прошу прощения, что у вас не разожжен камин, – сказала Молли, – но… Полагаю, никто не отдал распоряжений на этот счет… ну и, разумеется, сама я этого сделать не могла. Но зато у вас есть горячая вода.
– Одну минуточку, – попросила Синтия и, не сводя с нее глаз, взяла ладошки Молли в свои. Это получилось у нее настолько естественно, что Молли нисколько не оскорбилась.
– Думаю, что мы с вами подружимся. Чему я очень рада! Я так боялась, что все будет иначе. Мы обе попали в неловкое положение, не так ли? И ваш отец мне тоже понравился, кстати.
При этих ее словах Молли не смогла сдержать улыбку. Синтия ответила ей тем же.
– Да-да, можете смеяться. Но я совсем не уверена, что со мной легко найти общий язык. Нам с мамой было нелегко, когда мы виделись с нею в прошлый раз. Но с тех пор, быть может, мы обе стали умнее. А теперь дайте мне четверть часа. Более мне пока ничего не нужно.
Молли отправилась к себе в спальню и стала ждать, когда можно будет отвести Синтию в столовую. Не то что бы в доме средних размеров можно было заблудиться. Чужому человеку потребовалось бы приложить совсем немного усилий, чтобы отыскать любую комнату. Но Синтия настолько покорила Молли, что той захотелось предложить вновь прибывшей свои услуги. С тех самых пор, как она узнала, что у нее будет сестра – большинство людей на ее месте озадачились бы вопросом, какая именно – шотландка или à la mode de Brétagne[49], – Молли часто думала и даже мечтала о приезде Синтии. И вот за то недолгое время, что прошло с момента их встречи, Синтия сполна испытала на ней всю неосознанную силу своего обаяния. Некоторые люди обладают им в полной мере. Разумеется, оно действует только на тех, кто готов ему повиноваться. В любой школе можно найти девочку, которая привлекает и задает тон всем остальным, причем не в силу своих добродетелей, красоты, воспитания или ума, а в силу того, что не поддается описанию или логическому объяснению. Очень хорошо об этом сказано в старинном стихотворении:
Любите меня не за мое изящество,
Не за красивые глаза и внешность,
И не за постоянство моего сердца,
Потому что все это может измениться,
Обратившись в свою противоположность,
И настоящая любовь может разлучить.
Просто любите меня беззаветно,
Не зная за что, без причины,
Чтобы иметь постоянный повод
Обожать меня всегда.
Женщина, наделенная подобным даром, способна очаровывать не только мужчин, но и представительниц своего пола; ему нельзя дать точное определение; скорее, это настолько неуловимая смесь многочисленных качеств и свойств, что измерить долю каждого не представляется возможным. Быть может, этот дар несовместим со строгими принципами, поскольку сама его суть заключается в исключительной способности подстраиваться под разных людей и самое разное настроение. Одним словом, это означает «быть всем сразу для мужчин». Как бы там ни было, Молли могла бы вскоре обнаружить, что Синтия отнюдь не отличается высокой моралью, но то несомненное очарование, под властью которого она оказалась, не дало бы Молли возможности попытаться разобраться в сути характера ее компаньонки, даже если бы она того пожелала.
Синтия была очень красива, и она настолько привыкла к этому, что перестала придавать собственной внешности какое-либо значение. Можно сказать, она не отдавала себе отчета в собственной красоте. Молли могла часами наблюдать за ней, как она расхаживает по комнате, двигаясь со свободным грациозным изяществом дикого лесного зверя – словно бы под музыку. Ее платье, которое нам показалось бы уродливым и безобразным, превосходно гармонировало с цветом ее лица и фигурой, а безупречный вкус девушки позволял ей оставаться на пике моды, не нарушая при этом приличий. Оно было недорогим и неброским. Миссис Гибсон сделала вид, будто шокирована тем фактом, что платьев у Синтии всего четыре, когда она могла обзавестись гораздо большим их количеством и привезти им прекрасные образчики последней французской моды, если бы терпеливо дождалась ответа матери на свое письмо с сообщением о том, что возвращается с оказией, которую подыскала для нее мадам. Подобные речи вызывали у Молли чувство обиды за Синтию; ей казалось, будто в них содержится намек на то, что удовольствие, которое испытала ее мать, встретившись с дочерью на две недели раньше намеченного срока после двухлетней разлуки, не шло ни в какое сравнение с восторгом, который доставили бы ей подарки, завернутые в серебряную бумагу и перевязанные яркими лентами. Впрочем, сама Синтия не обращала ни малейшего внимания на мелкие жалобы, которые повторялись изо дня в день. Пожалуй, она относилась со здоровым равнодушием почти ко всему, что говорила ее мать, отчего миссис Гибсон откровенно побаивалась ее. Посему выходило, что с Молли мачеха разговаривала гораздо чаще, чем с собственным ребенком. Что же касается платья, то здесь Синтия вскоре доказала, что является настоящей дочерью своей родительницы в том, как ловко и умело она пользовалась своими маленькими пальчиками. Она оказалась настоящей труженицей; в отличие от Молли, которая превосходно владела простым шитьем, но недолюбливала пошив платьев и шляпок, Синтия одним-двумя движениями рук могла повторить образцы моды, кои лишь мельком видела на улицах Булони, с помощью лент и флера, коими снабдила ее мать. Она очень быстро обновила гардероб миссис Гибсон, правда, проделала это с некоторым даже презрением, источника которого Молли понять не могла, как ни старалась.
Но легкое и беззаботное течение жизни омрачали известия, которые мистер Гибсон привозил каждый день: миссис Хэмли еще на шаг приблизилась к смерти. Молли, нередко сидевшей подле Синтии в окружении лент, флера и канители, они казались звоном похоронного колокола, звучащего в разгар свадебных торжеств. Отец всей душой сочувствовал ей. Для него это тоже означало потерю близкого друга, но он настолько привык к смерти, что для него она означала лишь естественный порядок вещей и бренное окончание всего сущего. А вот для Молли кончина человека, которого она хорошо знала и сильно любила, была трагическим и жестоким финалом. Ей становились противны вся та суета и тщета, которые ее окружали, и она выходила в замерзший сад, чтобы бесцельно побродить по тропинке, укрытой вечнозелеными растениями.
