Юлия Жадовская - В СТОРОНЕ ОТ БОЛЬШОГО СВЕТА
- Загулялись, моя родная! - обратилась она к Маше, - уж маменька о вас не раз вспоминали.
- Да ведь жарко, Арина Дмитриевна! - отвечала Маша, - нет возможности в комнатах оставаться. Маменьке хорошо в ее годы целые дни на одном месте сидеть. У нее ноги болят, она и в жар зябнет.
- Да они о вас беспокоятся, ангел мой.
- Да что обо мне беспокоиться-то? меня никто не съест. Арина Дмитревна снисходительно улыбнулась, даже провела своей жилистой рукой по спине Маши.
- Проказница, голубчик мой! чего не выдумает! никто, говорит, не съест!.. А вы вот что делайте, ангел мой: вы маменьке почаще заглядывайте, хоть на минуточку, да почаще.
- Господи, какая тоска! - воскликнула Маша, - одно удовольствие - быть на воздухе, и в том воли нет.
- Что делать, ангел мой! надо маменьке покоряться, уж нынче слабы здоровьем стали.
- Родителей почитать надо, - прибавила Арина Дмитревна убедительно, со вздохом, - вот я и Тиме моему говорю: "Должен ты мать уважать! Тебя Бог за это всем наградит, а за неуважение к матери не будет ни в чем счастья, ни в чем! Так пропадет человек; исчезнет, как прах какой-нибудь…".
Даже легкий трепет пробежал по Маше: так энергично были сказаны эти слова Ариной Дмитревной.
- А где ваш Тимофей Васильич? - спросила Маша, чтоб переменить суровое направление разговора.
- Дома остался; пора рабочая теперь, тоже и покосить надо. Мужичонка-то один; Малашка захворала что-то. Уж мой Тима и то горевал, что давно не бывал у вас. Вам бы с ним позанятнее было…
- Ты воображаешь, очень весело с твоим Тимой? - подумала Маша ей в ответ, - скука смертная!
- Он у меня тоже книжки читает, - продолжала Арина Дмитревна, - умом не обижен от Бога; вот только несчастье, что места лишился, а все по зависти да по наветам. Секре-таришка у них такой мерзкий человек. Чтоб ему пусто было, проклятому! Как бы только бедного человека притеснить.
- За что это он на него опрокинулся?
- А так, ни за что ни про что! Ты, говорит, пьянством занимаешься… А уж об моем Тиме грех это сказать. Конечно, он при случае выпьет. Так кто же нынче не пьет? Курица, и та пьет. Нельзя и не выпить молодому человеку. Товарищи его вовлекли: зазвали в трактир да и пошумели; мой-то задорен - слово за слово, да и подрались… Мало ли, хуже делают, да не выгоняют… а все бедность, ангел мой.
- Бедность бедностью, а немного и сам виноват, - строго заметила Маша.
- А другие-то, посмотришь, хуже делают, да все с рук сходит..! Что ты это, Матренушка, точно похудела? не хвораешь ли? - обратилась она вдруг к Матреше, стоявшей все время поодаль.
- Что это вам, Арина Дмитревна, кажется! - отвечала Матреша, - отчего мне худеть? мне нешто делается… Позвольте, к платью-то у вас репейник пристал, - сказала она, очищая подол Арины Дмитревны.
- Спасибо, голубушка! - вежливая ты девушка, и видно, что все с барышней. Ну что же вы с барышней все гуляете? чем ты барышню развлека-ешь? Песни что ли поешь?
- Тебе все нужно знать! - опять подумала Маша, - вот я сейчас на вербу лазала, тебя не спросилась!
Матреша между тем отвечала:
- Всяко бывает: когда и песни петь меня заставляют.
- Ну, и то развлеченье от скуки… А скучно вам, я думаю, ангел мой! Маменька старенька, да и здоровьем плоха; подруг вам из благородных нет, живете словно в углу… Выехать вам не с кем. Маменька все знакомства прекратила, как папенька - царство небесное! - умер. Свету вы, красавица моя, совсем не видите. Посмотрите, загорели как! Платьице измято, непышно… Уж вам бы надо - извините меня, что я так говорю по любви моей к вам, - попышнее носить. Вы не бедная какая. У маменьки, слава Богу, есть денежки.
Маша невольно оглядела себя и подумала:
- Какая я замарашка!
И в самом деле, ситцевое ее платье было измято, без кринолина, без накрахмаленных юбок. Маша любила свободу движений, и потому у нее была страсть "ходить дудкой", по выражению ее матери Анны Федоровны. Обувь ее тоже не была элегантна, и башмаки, работы домашнего башмачника-самоучки, уродовали ее маленькую ножку. Анна Федоровна говорила, что хороших на нее не напасешься, что она еще дитя, что будет с нее и того, что у нее есть все порядочное на случай. Арина Дмитревна в первый раз обратила внимание на наряд Маши, и Маша едва ли не в первый раз устыдилась своего наряда. Она не думала о нем, сидя на вербе; не думала, когда бывала одна с Матрешей и слушала ее песни и сказки…
- Отчего вы не гуляете с зонтиком? Личико-то бы меньше загорело, - продолжала Арина Дмитревна.
- Находишься ли с зонтиком! - отвечала Маша, - сейчас изломаешь, да и скучно. Был у меня зонтик, да я забыла его в саду, пошел дождь и испортил его: весь полинял и сморщился! - прибавила она весело, - я отдала его Прасковье в огород, ворон пугать.
Арина Дмитревна снисходительно засмеялась.
- Барыня приказали вас просить к себе, - раздался голос пожилой женщины, вышедшей из боковой аллеи и метнувшей неприязненный взгляд на Матрешу. Черные глаза Матреши встретили этот взгляд храбрым, вызывающим выражением.
Маша с гостьей пошли вперед; Аграфена (так звали пожилую женщину) с Матрешей поотстали от них.
- Ты что здесь торчишь, щелчок? - обратилась Аграфена к Матреше.
- Я с барышней, - отвечала последняя, презрительно фыркнув носом.
- Да ведь ты видишь, что барышня с гостьей: тебе бы и идти в горницу.
- Что мне без приказу идти!
- Без приказу! тут и без приказу, а как по избам бегать, к так смеешь без приказу?!
- Когда я бегаю?
- Когда? Ах ты, козонок проклятый! Молчи уж лучше. Матреша повернула в сторону, к калитке, а Аграфена последовала- за барышней и гостьей в дом через балкон.
Балкон вел в гостиную, небольшую четырехугольную комнату, где в чинном порядке стояли по стенкам диваны и стулья, сделанные, по крайней мере, лет шестьдесят назад и отличавшиеся неуклюжим видом и прочностью. По стенам висели картины, представлявшие сцены из жизни Марии Стюарт и какие-то необыкновенные сражения. Против балкона красовались портреты Анны Федоровны и ее покойного мужа, намалеванные до того дико и непохоже, что возбуждали невольную улыбку в непривыкшем зрителе. На столах перед диванами, на сахарной бумаге сушились ягоды. Занавеска, подсвечники убирались на лето в кладовую от мух, и потому летом гостиная носила вид патриархальной простоты и дышала какой-то заманчивой тишиной. "Человеческая жизнь" (ipomoea*) густо вилась по окнам, распуская свои минутные цветы; жужжанье мух однозвучно оглашало комнату.
- Барыня просят вас в детскую, - сказала Аграфена, - там и попрохладнее.
Детская была тоже небольшая комната, выходившая ок-
____________________
* ipomoea - вьюнок пурпурный, ипомея (пер. с англ.)
нами на двор. Кроватка Маши с ситцевым пологом стояла в стороне. В простенке находился стол с небольшим зеркальцем; банка помады и какая-то засаленная коробка заменяли все дорогие безделки, которые украшают туалетные столики многих девиц; зато два букета полевых жасминов в зеленых банках из-под варенья разливали свой раздражающий запах. Комната не принадлежала Маше вполне: Анна Федоровна отправляла в ней почти все свои хозяйственные занятия и сидела в ней большую часть дня, наблюдая из окон за движениями своей дворни и за всеми проходящими и проезжающими, потому что проезжая дорога пролегала мимо окон. На кафельной лежанке стояли бутыли с наливкой и уксусом и лежали еще неубраные, только что принесенные из сушки грибы.
Анна Федоровна была тучна и с трудом переменяла место: где уж усядется с утра, там и сидит целый день. К ней приносили и опыток* льну, и пучок созревающей ржи, чтоб она по счету зерен в колосьях могла заключить об урожае. Вся деятельность ее сосредоточилась последнее время в приказаниях и побранках. Аграфена была ее доверенным лицом и правой рукой. Анна Федоровна знала, что Аграфена не утерпит и донесет ей о всех злоупотреблениях.
Анна Федоровна была женщина лет под шестьдесят. Она была дочь старинной хозяйки-помещицы, воспитанная в страхе божьем и барской холе, прожившая весь век в деревне, в одном из тех захолустьев, которые, несмотря даже на близость губернского города, сохраняют какую-то дикость и запустение, где каждый счастлив в своем муравейнике и думает, что только и свету, что в его окошке. Она была живым и полным отражением своей матери, т.е. принадлежала к числу тех помещиц, которые от небольшого достатка умеют жить в довольстве, варят варенье, сушат грибы, водят дворню босой и полуголодной и не заботятся о чистоте и порядке задних углов своего дома. Нет у них ни порядочного экипажа, ни доброй лошадки: их заменяют допотопная коляска покойных родителей да четыре старые клячи, когда-то бывшие "каретными". Самолюбивое чувство заставля-
____________________
* Опыток - частица какого-либо товара напоказ, для видимости качества его.
ет их удаляться от знакомств выше своего состояния, зато из беднейших соседок они умеют себе составить нечто вроде особенного штата и живут себе припеваючи. Анна Федоровна вышла замуж после смерти своей матери, уже очень немолода, за майора Петра Ефимыча Гранилина, оставившего службу вследствие расстроенного здоровья от ран, полученных им в разных сражениях. Старый воин рад был приютиться под сенью скромного деревенского домика, осененного неправильно и глухо разросшимся садом. Анна Федоровна первый год замужества помолодилась, почванилась своим новым положением, но вскоре опустилась и обленилась. Через три года супружества она овдовела и осталась с Машей - сиротой, как она выражалась. Наклонность к сидячей жизни развила в ней тучность и болезненность, и по мере того как девочка росла, круг понятий ее матери суживался, и деревенская жизнь охватила ее, как мягкий пуховик. Она прониклась убеждением, что все окружающее ее создано было для нее, и тот, кто из подвластных ей осмеливался дышать и жить для себя, считался почти врагом и терпел укоры и преследования. Подобного же рода взгляд, хотя и с большими оттенками нежности и заботливости, был перенесен и на Машу. Маша должна была жить и дышать для Анны Федоровны и платить за ее попечения безусловным повиновением, уважением и беспредельной любовью за то, что "она ее у сердца носила, болезни приняла, вспоила-вскормила ее…" и за всем тем оставила ее безо всякого образования. Правда, отец Василий выучил Машу русской грамоте, священной истории и четырем правилам арифметики… Анна Федоровна знала столько же и считала это достаточным для жизни. Ей нетрудно было убедить в этом неопытную, не знавшую жизни девочку, в которой воспитание развило наклонность к беспечности. Постоянная нега и угождения, окружавшие барышню, готовые тупые правила, основанные на голой букве; некоторые условия приличий, свойственных положению ее барского сана, незнание людей и света, глухое уединение от всего, что волнуется и кипит в живом потоке развития мысли и образования, недостаток хорошего чтения - все это окутало Машу каким-то густым, стоячим туманом, сквозь который она могла только видеть одни мелочи окружающей ее сферы.
