Белькампо - Избранное
— Конечно, раньше заключенные клеили пакеты, почему бы теперь им не заняться склеиванием тарелок?
— Зря вы так, — серьезно заметила Мимиенпоп. — Будь моя власть, я бы все устроила как раньше.
А еще через два дня Мимиенпоп преподнесла нам новый сюрприз: привела с собой целый ворох одежды, нуждающейся в починке, не забыла и про коробку с принадлежностями для шитья. Жена и Маартье взялись за дело, и не прошло и часа, как наша нагота была прикрыта. Закончилась процедура одевания, и одежда облегченно вздохнула.
— Наконец-то, дождались! — слышался ее шелестящий говорок. — Наконец-то можно снова почувствовать себя человеком.
У всех нас был какой-то неприятный осадок от происходящего, потому что предметы одежды оказались на редкость несимпатичными существами: они сразу же начали сплетничать про своих бывших хозяев и рассказывать подробности их частной жизни. Мы немедленно дали им понять, что нас не устраивает подобная говорливость и лучше бы им помолчать. Теперь нам стало ясно, отчего люди проявляют большую привязанность к кукле или перочинному ножику, чем к одежде, и, как только она изнашивается, без какой-либо жалости отдают ее старьевщику. Вещи мигом затихли из страха, что их снова снимут.
Целый день мать и дочь работали не разгибая спины, иголки у них в руках так и мелькали, мальчикам было поручено выискивать дыры и оторванные части и складывать в стопки готовое. А вечером после взаимных переговоров было решено, что те из вещей, которые пришлись нам впору, у нас и останутся.
— Вы понимаете, что все надо держать в строгом секрете, — предупредила Мимиенпоп, — ведь их сочтут дезертирами. И боже вас упаси появляться в таком вот виде перед соседями.
Мы торжественно обещали, что в задних комнатах будем появляться у окна только нагишом. Себе мы оставили кое-что из верхнего и нательного белья, а жена взяла еще пижаму.
Шло время. Раза два-три в неделю мы устраивали Дни ремонта, они проходили как праздник, и не только из-за оживления, которое всегда их сопровождало, но в первую очередь потому, что в них мы угадывали волю к сближению и примирению людей и вещей.
— А что, есть еще такие же подпольные мастерские? — поинтересовалась как-то жена.
— Даже больше, чем вы думаете, — ответила Мимиенпоп, — и возникают все новые, на это теперь смотрят сквозь пальцы.
История не знает постоянства. И завершился этот период сразу, когда однажды Мимиенпоп в страшном возбуждении среди бела дня взлетела по лестнице и, едва завидев нас, начала медленно оседать на пол, тяжело переводя дух, как это делают люди, страдающие одышкой, чего у нее в действительности не было. Вещи дышат — и в этом мы убеждаемся всегда, возвращаясь домой после отпуска: во всех помещениях висит затхлый, тяжелый воздух, но одышки у них не бывает.
— Что с тобой? — бросились мы к Мимиенпоп.
— Возмутительно! Вещи-в-себе устроили свое собрание!
— Вещи-в-себе? А что это?
— Разве я не рассказывала? Так вот, это гвозди, шурупы, кирпичи — короче, все вещи, которые служат для создания более крупных вещей. На прошлой неделе они вдруг поняли свою важность и стали называть себя странным именем — вещи-в-себе. Они считают себя единственными, кто достоин называться вещами, а все остальные, мол, смонтированы людьми, а значит, заражены их тлетворным духом, вот почему только они вещи-в-себе.
Гвозди начали с выпуска манифеста, в котором утверждается, что по прошествии стольких недель после свержения человеческого ига подавляющее большинство гвоздей по-прежнему стонет под властью дерева, и все свободные гвозди призываются помочь стонущим в деревянных застенках собратьям.
К гвоздям немедленно присоединились шурупы, они образовали большую ассоциацию, и сейчас идет собрание вещей-в-себе.
Кажется, в эту минуту выступают кирпичи. Они ни от чего не хотят оставить камня на камне.
С каждым днем власть вещей-в-себе растет. «Свободу деталям, — вот их девиз, — часть не должна подчиняться целому». Возможно, они правы, но мне-то от этого какая польза? Если они добьются своего, меня заставят разобраться на части, так в старину четвертовали, дома сровняются с землей, и даже для моих разрозненных частей не найдется укрытия от ветра и дождя. И такая участь постигнет все, что было когда-либо сделано, — оно будет разделано. Господи, как же я боюсь. Может быть, вы мне поможете, скажете, что я ваш ребеночек, ведь людей-то на части не разобрать. В этом преимущество всего, что может расти.
— Возьми себя в руки, Мимиенпоп, — попыталась ее Успокоить жена. — Откуда ты взяла, что именно так все и будет? Не станут же они тебя насильно…
— Нет, конечно. Мы ничего не делаем насильно, мы противники насилия. Но если будет вынесено решение, то оно должно выполняться.
— Ну и как же мы тебе поможем, если дома сровняют с землей? Мы ведь тоже будем беспомощны.
— Смотрите, смотрите! — закричал Йапи, он хотел отойти куда-то, но сейчас стоял у входа в комнату и без усилий распахивал дверь туда-сюда. Значит, двери открываются и закрываются. Это уже кое-что.
Окна тоже открывались и закрывались. Я спустился по лестнице, входная дверь открывалась и закрывалась, и почтовый ящик открывался и закрывался.
— Дом за нас! Дом за нас! — ликовала Маартье.
На минуту мы забыли отчаяние Мимиенпоп и стали как одержимые скакать по комнате, Йапи гладил стены и целовал двери в избытке радости.
Наше бурное веселье, однако, длилось совсем недолго, ибо все мы слишком хорошо понимали, что главные события еще впереди.
— Что это там? — Балтазар показывал пальцем на небо. — Мама, это птицы?
В воздухе плавно скользила темная подвижная масса, напоминающая скопление чаек, причем этих скоплений было не одно, а десяток или два, и передвигалась эта армада в одном направлении. Может быть, рои насекомых?
— Гляньте-ка под ноги, — сказала Мимиенпоп.
Пол блестел первозданной чистотой: исчезла вся пыль, включая сюда детскую игровую и «спальню» нашей Маартье.
— Всепыльный митинг протеста, — объяснила Мимиенпоп, — они поняли, что являются носителями атомной силы, и выступают за сведение всего сущего к пылевидному состоянию. Чище пыли, как они говорят, нет ничего, она — альфа и омега всех вещей. Это не так страшно, я случайно узнала, что сегодня утром издан тайный приказ по мобилизации пылесосов.
Пылевые облака опустились где-то поблизости от остановки Амстелсташон.
Мир явно переживал наисерьезнейший кризис.
Мимиенпоп осталась у нас, выйти на улицу она не решалась: как в свое время французская аристократия, она перестала ощущать неразрывное единство головы и туловища.
В ту ночь мы, взрослые, не сомкнули глаз, впрочем, И Маартье тоже, так как ей опять пришлось лежать на жестком. Мимиенпоп прижималась к девочке, и ее страх быть разобранной на части граничил со страхом смерти.
— Послушай, не станут же они среди ночи отдавать приказ саморазлагаться, — пытались мы успокоить ее. Но безуспешно.
— Ох, что же будет со мной, когда меня разделят на кусочки, а мое «я», может, оно перейдет в один из них, но в какой? Или оно само расчленится, прекратит свое существование и меня не станет? Если бы я могла плакать, как вы, но я могу только страдать в безысходной тоске, — причитала она в темноте. — Это моя последняя ночь.
— Да что ты, Мими, все еще образуется, — вполголоса успокаивала ее жена. — Помнишь, как выступал по радио Колэйн? Люди часто слишком преувеличивают свой страх перед страданиями, которые так никогда и не выпадают на их долю.
— Ах, я-то знаю, они сильнее нас, они гораздо примитивнее. Вы тоже нередко говорите о сильной да властной руке, рука — это часть, но она сильнее целого — самой куклы, мы очень легкоранимы. Наковальни, которым мы вверили власть, не способны чувствовать, ибо они тоже вещи-в-себе.
— В таком случае каким же образом, — попытался я вернуть ее к спокойному размышлению, — может быть принято решение?
— Если будет голосование, то пыль победит своим большинством, так что на это они не пойдут. А вот какой есть другой способ — ума не приложу. Коротковат он у меня.
— Ладно тебе стонать, у нас положение не лучше твоего. Этот план вещей-в-себе и для нас означает гибель. Что прикажешь делать нашим ребятишкам в мире, состоящем исключительно из вещей-в-себе? Подумай и тогда, может быть, кончишь скулить о своей расчудесной головке и ручках-ножках.
Первый раз в жизни я рассердился на Мимиенпоп. Как перст одна на свете и еще дрожит за свой живот — да было бы из-за чего, а то ведь так, одна видимость на резинках.
Не получив поддержки, Мимиенпоп затихла. Но уснуть не мог уже никто.
Началось все рано поутру. Раздался звонок, первый при новом режиме. Мы вскочили как по команде.
— Ребята, живо раздевайтесь!
