Софрон Данилов - Бьётся сердце
У могилы старика снег был истоптан, зеленели ветки хвои, ленты венков шевелились на ветру. Что-то металлически поблёскивало в сером снежном месиве. Аласов нагнулся и подобрал стреляную гильзу.
Как жить без старика? Аласов зажмурился и почувствовал, что плачет. Мокрые ресницы охватывал мороз.
«Ты мне как сын, — сказал тогда Левин. — Саша погиб, ты у меня остался».
Аласов обхватил голову руками и упёрся лбом в берёзовый ствол. Как жить?..
Плачет мужчина.
Я сам знаю горечь этих слёз. И холод прокалённого морозом берёзового ствола я чувствовал собственным лбом. Я знал того старика, которому дал имя Левина, — знал настоящего, не книжного. И я его хоронил.
«Это было с бойцами или страной, или в сердце было моем»… Повторяю слова поэта, не слыша собственного голоса, но сами слова здесь и не важны. Этим живёшь — это было в сердце моем.
Когда-то, в старинные годы, на тризне героя певец-олонхосут выходил в круг и подсаживался ближе к огню. Таков был обычай: когда он садился к огню, был вечер, а когда затихали последние строки олонхо — стояла уже ночь…
Выйдя в круг, олонхосут некоторое время сидел неподвижно, с закрытыми глазами и отрешённым лицом, тяжёлые руки его безвольно спадали, белая голова пламенела в отсветах огня.
Вот сейчас он начнёт, и первыми его словами будет: «Знали мы его соболем из якутов…» Так он начнёт, и прежде чем спеть о подвигах героя и смерти его, олонхоcут расскажет о народе героя, о его стране. Так полагается в олонхо, и в том исконная мудрость: слова о народе — как защита души от того страшного, что разверзнется перед слушателями с гибелью героя. Да, он погибнет, перед смертью мы бессильны. Но сколько видит глаз, лежит в цвету земля его — белые ромашки клонятся на ветру, берёза разворачивает клейкий лист. Пастух сгоняет оленей в круг, воин перебирает в колчане стрелы, ребёнок ищет грудь матери. Уходит из жизни герой, но земля его пребывает вовеки. И эта прочность и незыблемость земного — для всех нас надежда, сила, без которой не пережить бы горе.
Будь сложена песнь о Левине — пулемётчике и учителе, певец, наверло, начал бы её с Арылаха — рассказал о зелёных аласах, о прозрачной и холодной речке Таастах, о взгорбившихся на горизонте сопках, где летом рождаются туманы, а зимой пурга. Избы Арылаха. Люди Арылаха. Красное знамя на длинном древке. Школа, большие её окна…
Впрочем, песня-олонхо не знает таких слов, самих таких понятий: школа для якутов, врач для якутов, клуб для якутов, книга для якутов… Кажется, совсем ещё недавно над необъятной, заснеженной, забытой богом якутской землёй, над этой «тюрьмой без решёток», над её задымленными юртами с мёрзлыми земляными полами и окошками, вырубленными из куска льда, над этим голодным, трахоматозным, вымирающим народом били в бубны шаманы и удаганки…
К чему я об этом? Чтобы ещё раз подивиться: вот пишу книгу о якутских учителях. Те же у них заботы, что и в Риге, и в Магнитогорске, и в Москве. Поурочные планы, дополнительные занятия, аттестация выпускников… Но постой, перо, остановись, дай осмыслить: ведь это учителя той самой Якутии!
Спой, олонхосут, о Левине, о многих Левиных — отважных русских людях. Вечная им слава и великий, от всего сердца якутский махтал. На заре новой жизни свой Левин стоял рядом с молодым якутом-учителем. Свой Левин следил за первой операцией якута-хирурга. Свой Левин помогал сделать первый шаг якуту-архитектору и якуту-драматургу…
Когда-нибудь в зелёном парке Якутска — верится мне — подымутся белые грани обелиска в память несказанному героизму Левиных, «русских якутов», чьи могилы, вечно оплакиваемые, разбросаны в долинах Аз и Вилюя, по ущельям скалистых гор Верхоянья и Токко, по тундрам Колымы и Булуна. Сколько их, прекрасных в своём бескорыстии сыновей русского народа, покинуло родные дома, чтобы помочь зажечь свет в якутских улусах, чтобы остаться жить среди этих охотников и скотоводов, а то и сложить головы за счастье северного народа. Спой о них, сегодняшний олонхосут!
XXXIV. Самый опытный инспектор района
Логлоров смотрел правде в глаза: расследование, которое ему предстояло провести в Арылахе, было не из лёгких.
Но не зря его считали в районе мастером инспекторских проверок. Душевная уравновешенность помогала ему смело браться за самые запутанные конфликты. А знание педагогической специфики и человеческой психологии вообще ставило его вровень со следователями. Сказать по секрету (об этом мало кто знает) — районный прокурор не раз пытался сманить к себе инспектора, но тот остался верен наробразовской системе.
В эту поездку Логлорова подняли как по тревоге: поступило письмо Кылбанова. Трясясь в лёгких наробразовских санях, инспектор напрягался, пытаясь представить себе облик этого самого Аласова. Он встречался с учителем лишь однажды и, при всём своём опыте психолога и человековеда, ничего особого тогда в нем не заметил. Даже симпатичный внешне, а уж анкета преотличная — пять фронтовых наград, стаж… Лихой, надо думать, мужчина, если не побоялся завести шашни с ученицей! Впрочем, не будем торопиться с выводами, никаких предвзятых суждений…
Тимир Иванович Пестряков встретил инспектора роно с понятным смущением: только что школу хвалили на совещании, вышла в Якутске книга о её передовом опыте, ещё переживает коллектив свою невосполнимую утрату, хвоя после похорон увять не успела… А тут на тебе…
— Справедливо, Тимир Иванович, справедливо, — успокоил Логлоров завуча. — О Всеволоде Николаевиче мы все в районе горевали. Но жизнь есть жизнь. И знаете, уважаемый Тимир Иванович, именно сейчас и надо быть особенно строгим. Речь ведь идёт о чести школы, которую он создавал.
Пестряков, человек тактичный, не стал предлагать инспектору, приехавшему на расследование, остановиться в доме у него или у кого-либо из учителей. Логлорову застелили койку в библиотеке, а готовить пищу поручили школьной сторожихе бабушке Фекле. Он принял это с солдатской стойкостью: объективность и ещё раз объективность!
Пока не накоплено достаточно сведений, Логлоров не спешил трогать главного виновника. Но сам случай столкнул их. Видимо, Аласов запомнил его ещё с осени, увидев, просто-таки расцвёл:
— Товарищ Логлоров, какими ветрами!
Логлоров не мог видеть в эту минуту собственного лица, но представить мог: недаром Аласов поперхнулся да так и остался стоять в растерянности. Догадался, какими ветрами занесло сюда инспектора роно!
Утром следующего дня, согласно разработанному плану, Логлоров принялся за директора школы Кубарова.
— Не читал я этой тетради. И читать не стану. Тимофей Федотович, Христом-богом прошу вас — не впутывайте вы меня, пожалуйста, в это дело.
— Я думаю, что Фёдор Баглаевич правильно мыслит, — вмешался завуч. — К данному вопросу нет нужды привлекать слишком многих. Чем больше людей, тем больше позора, — об этой стороне тоже надо думать. В письме указаны определённые факты. Самое главное — выяснить, достоверны эти факты или недостоверны. Я верно понял вашу миссию, Тимофей Федотович?
— Поняли-то верно. Но директор школы…
— А может, достаточно будет, если от имени дирекции приму участие я, заведующий учебной частью?
Кубаров, воспользовавшись таким оборотом дела, быстро собрался и ушёл. Улизнул.
— Фёдор Баглаевич убит горем, совсем сдал старик, — сказал завуч после его ухода. — С покойным Левиным они были друзья, погодки. Вы беднягу уж не донимайте. Ах, Аласов, Аласов… Я-то уже привык к таким превратностям жизни, но у Фёдора Баглаевича он был любимым учеником… Тимофей Федотович, если не секрет: когда вы будете разговаривать с самим Аласовым?
— Вечером. Прошу его предупредить.
— Предупредим. И с девочкой будете? После уроков можно и её вызвать.
— И ещё, товарищи, есть новость, — Кылбанов перешёл на шёпот. — Этот Аласов, оказывается, из тех, у кого закон в кулаке. Даже дракой не назовёшь — одностороннее избиение…
— Кого это он? Когда? — оживился завуч.
— Антипина, моториста с электростанции. Избил в присутствии учеников, достоверный факт.
— А что говорит сам Антипин?
— Вот этого не знаю. Не разговаривал с Антипиным. Я вам, Тимофей Федотович, официально заявил о факте, а вы уж сами решайте, что и как.
После обеда Логлоров отправился на электростанцию. В сумеречном большом помещении с земляным полом стоял грохот, крупный мужчина в заячьем треухе возился с чем-то в углу.
— Скажите, кто здесь Антипин?
— Я Антипин, — с трудом выдавил из себя мужчина, взгляд его шарил по углам.
— Если не ошибаюсь, вы отец ученика Гоши Кудаиcова?
— Отчим я ему…
— А я из отдела народного образования. Приехал я к вам, товарищ Антипин, вот зачем. Знаете ли вы учителя Аласова?
— З-знаю…
— Товарищ Антипин, верно ли, что учитель Аласов минувшей осенью избил вас в вашем же доме?
